А сейчас пришло время обратиться к этому странному почтальону!

Она оборотилась к молодому человеку.

— Теперь я хотела бы знать, кто вы такой, сударь. И откуда у вас письмо Татьяны Ларионовой?

— Я Оленин, сударыня, — поклонился тот. — Евгений Михайлович, к вашим услугам, ежели позволите…

— Хорошо, Евгений Михайлович. Откуда это письмо?

— Она сама отдала его мне. Просила передать лично вам, в собственные руки.

— Где Татьяна? — вдругорядь перебила его Ольга. Решительная, уверенная, порывистая в движениях, она сейчас была поистине прекрасна, так что молодой человек невольно залюбовался ею.

— Ну?

— Боюсь, сударыня, что у меня не очень хорошие вести, — вздохнул тот.

— Это я и без вас знаю, — отрезала Ольга. — Дальше!

Дворянин посмотрел на нее с недоверием.

— Но откуда, сударыня? О том, что вправду приключилось с Татьяной Дмитриевной, не знает ни одна живая душа…

— Вы, сударь, верно, ослепли? — с видом снисходительного превосходства обратилась к нему Ольга. — А я, по-вашему, мертвая душа, что ли?

«Маменька сейчас была бы мною довольна», — с озорством подумала она. «С этими мужчинами, моя душечка, надо сразу брать быка за рога и непременно показывать, кто тут главный», — явно представила она хрипловатый смех старой барыни Настасьи Федоровны.

Молодой человек потупил взор, а наша героиня назидательно прибавила:

— Уметь читать надобно, сударь. В особенности между строк. А теперь давайте рассказывайте, что привело вас ко мне. Чай, письмо могли и с кучером отправить, так?

— Так, — кивнул дворянин. После чего заметно побледнел, на его скулах выступили желваки, что говорило о характере сильном и решительном. И в следующую минуту выпалил:

— Меня привела к вам огромная симпатия и безмерное уважение к госпоже Ларионовой. И, прежде всего, потому, что ей угрожает страшная опасность.

— Вот как? — прищурилась Ольга.

Уж коли милого дружочка Таник с нею рядом нет, кому-то нужно взять в свои руки бразды спокойствия и рассудительности. И она никоим образом не выказала страха или даже видимого волнения. Лишь пристальнее взглянула на своего странного и нежданного гостя.

— В чем же напасть?

— Она угодила в руки весьма дурного человека, — ответил Оленин. — И сие неприятное обстоятельство усугубляется еще и тем, что она полагает его особою, достойнейшей во всех отношениях. Даже…

Он замялся.

— Даже ее любви, вы хотите сказать? — осведомилась Ольга, строго поглядывая на молодого человека.

— Увы, — тот развел руками.

— Постойте, что-то я не пойму, — озадаченно пробормотала Ольга. — А вы-то, сударь, какое ко всему этому имеете касательство? Окромя вашей симпатии — о том отдельная речь!

— Ах, Ольга Петровна, — вздохнул Оленин. — В том-то и вся беда. Ведь я — в некотором роде подручный этого ужасного человека.

— Как это? — недоумевающим тоном протянула наша героиня. — Бандит, что ли?

— Именно что он, — с готовностью воскликнул молодой человек самым отчаянным тоном. — Истинный бандит, сударыня. И достоин самой лютой казни, поверьте.

Ольга сокрушенно поджала губы.

— Час от часу не легче, — пробормотала она, недоверчиво глядя на Оленина. — Ну-ка, сударь мой, расскажите все как на духу — что да как. И тогда уж мы решать будем, казнить вас али миловать.

И она знаком велела прислуге подать кофею. По всему видать, разговор им предстоял не из легких.

3. ГВАРДЕЙЦЫ ГИМЕНЕЯ

Женское сердце в отличие от мужского стучит иначе. И как тело питается кровью и воздухом, так душа женщины жива любовью и тонкими, исключительными чувствами.

В начале просвещенного XIX века сердце российской женщины так же тянулось к любви, как и в прежние времена. Но идеалом прекрасного пола прочно утвердился образ мужчины на военной службе. Лишь офицерские эполеты прельщали восторженные девичьи сердца, лишь воинская служба считалась наиблагороднейшей. Исключение дамами делалось лишь для дипломатического поприща их будущего избранника, но и только!

— Офицер… — шептали во сне сотни трепетных губок. — Только офицер!

И не просто офицер, а непременно состоящий в гвардии! Это был предел мечтаний и одновременно лучезарный идеал для всякой русской барышни, в особенности живущей в провинции.

Не была здесь исключением и Татьяна из тихой и дремотной Ларионовки.

— Тебе, душечка, нужен человек солидный, во фраке и с положением, — наперебой твердили маменьки, норовя убаюкать сердца своих дочерей. Но те упорно мечтали о гусарских поручиках, лихих рубаках-майорах и геройских полковниках, благо 1813-й год был временем молодых генералов, баловней судьбы, таких как любимец света, румяный Милорадович, знавший своих солдат в лица и по именам.

— Ах, маменька, во фраке — это скушно, — капризно надували губки непослушные дочки. — То ли дело — красная венгерка со шнурами! А сабля в серебре? А горячий конь под седлом!

— Конь да сабля — вот и весь капитал твоего гвардейца, — резонно осаживала дочку практичная родительница, разумно помалкивающая о сладких грехах собственной молодости. — Да еще бесчисленные долги и сплошные распутства.

— А я хочу в Петербург! — безапелляционно отвечала на маменькины доводы упрямая дочь. И это был весомый аргумент!

Гвардейские офицеры русской армии во времена Отечественной войны 1812-го года, как правило, были весьма обеспеченные молодые люди, происходившие из богатых дворянских фамилий, в отличие от армейцев, доходы которых невелики. Только родительские капиталы позволяли им содержать себя и вести разгульный образ жизни, полагавшийся в гвардии само собою разумеющимся. А где его и вести, как не в столице!

— Это же самое главное! — не раз говорила Таня Оленьке в минуты задушевных бесед, когда подруги делились друг с дружкою самым сокровенным. — Если мужчина служит в Гвардии, стало быть, в Петербурге! Если бы ты знала, мон шер, как мне осточертели здешние избы и проселки, мокрые косогоры и нескончаемый осенний дождь. А в столице — свет! Балы, выезды, приемы…

Она мечтательно закрывала глаза, и Ольге казалось в те минуты, что лицо ее подруги озаряет нездешнее сияние столичной жизни. Наша героиня даже подозревала, что Татьяна всерьез сожалеет, что война милостиво обошла их края стороной.

В здешних имениях не квартировали офицеры, тут не стояли штабы, лишь армейские резервы натужно месили грязь стоптанными сапогами, торопясь на запад, где постепенно отдалялась далекая канонада фронта. Местные барышни откровенно скучали и, собираясь кружками в долгие тоскливые вечера, уныло щипали корпию для раненых в лазаретах, утешая хотя бы таким образом свои патриотические чувства. Но в душе жаждая совсем иной жизни, отличной от их привычного, серого существования, ограниченного домашним кругом, рукодельем да редкими выездами в гости.

Молодая помещица Ларионова знала о гвардейцах буквально все. Но особенно ее восхищало, что эта блестящая столичная служба предоставляла известные выгоды по сравнению с обычной армейской. Гвардия давала офицеру преимущества сразу в два класса чинов.

— Коли бы мой муж был гвардейским офицером, — не раз говаривала Татьяна, — то служил бы безупречно, не то что всякие повесы и маменькины сынки. И потому, выйдя в отставку из гвардии, к примеру, будучи капитаном, получил бы сразу полковничий чин!

— И была бы ты полковницей, шер ами! — смеялась в таких случаях Ольга, нежно обнимая подругу. — И так же ездила бы в свою Ларионовку на лето — денежек-то, чай, у гвардейцев обыкновенно бывает маловато, с приемами да балами, а?

Обе вздыхали, при этом думая все об одном. Ни той, ни другой девушке судьба не даровала богатых родителей, и строить виды можно было только лишь на местных женихов. А здешние кавалеры были все как один мелковаты душою, да и телесно слишком уж тучны — ни тебе полета души, ни мужского обаяния. Только и оставалось — вздыхать.

Впрочем, у Оленьки имелся сердечный друг Владимир Оболенский, и собою хорош, и человек серьезный, с планами на ее счет. Да вот беда — до сего дня пребывал за границей, в германском городе Геттингене, где проходил очередной курс каких-то мудреных наук, названия которых Оленьке и выговорить-то было делом весьма затруднительным.


По всем этим причинам Ольга отнеслась бы к неожиданному демаршу подруги с пониманием — уж коли и чудить, так в молодые годы! Но тайный знак в Танином письме призывал ее к решительным действиям, и она устроила господину Оленину форменный допрос. То, что ей довелось услышать, уже с первых слов молодого дворянина повергло ее в глубокое смятение.

— Избранник госпожи Ларионовой — особа мне известная, — первым делом сообщил Оленин. — Еще не будучи знакомым с ним приватно, довелось мне неоднократно встречать в самых аристократических петербургских гостиных этого господина. Гвардеец, весьма хорош собою, обходителен, и притом горит во взгляде особенная, мужская дерзость, делающая его обладателя крайне опасным для дам.

— Скорее, для мужей, — поправила его Ольга, и Оленин согласно кивнул.

— Такие люди, Ольга Петровна, вообще страшны для любого неприятеля. И в бою возьмут верх, и в светской беседе обнаружат тонкое знание предмета. А уж женскому сердцу, тем паче неискушенному, устоять против этакого молодца просто нет никакой возможности.

— Вот как? — сухо заметила Ольга.

Она слушала Оленина со всевозрастающим интересом, однако не упускала случая вставить реплику или уточняющее замечание. Так рыцарь перед решительною битвой проверяет амуницию, крепка ли, не даст ли слабины щит и нет ли на мече опасных зазубрин. Девушка чувствовала: предстоит бой, и не шуточный. А ставка тут — судьба и доброе имя ее лучшей подруги!

— Именно, — подтвердил Оленин. — Хотя мне известен случай, когда один такой герой, лихой рубака и наездник, гвардейский офицер, к тому ж, несмотря на грудь, увешанную крестами, добытыми в сражениях с французом, сам пал на любовном поле брани. Доселе владел обширной коллекцией дамских сердец и вдруг безнадежно и страстно влюбился в некую княжну.