– По крайней мере в нас – точно. Смысл какой? Тогда хотели украсть и напугать. И сейчас попугают стволом. Но вы можете помешать беседе.

– О чем беседуете, мужчины? – весело спросила подошедшая Смагина. – Там, кстати, несколько обзорных площадок. Так что это вы здорово придумали, Ефим Аркадьевич.

– Ну наконец-то. Оценили, – улыбнулся Береславский. И, решившись, скомандовал: – Ладно, поехали.

Самурай, слегка обидев Татьяну Валериановну, пересел к Береславскому. Она вынужденно села с Доком.

Две парные скамейки, кряхтя и поскрипывая, начали медленно взбираться в гору. Видимость пока что была неважная: давно не подрезавшиеся деревья и, главное, листва закрывала все не только снизу, но часто с боков, а иногда даже сверху, когда длинные ветви перерастали линию канатов.

Когда поднялись достаточно высоко, видимость резко улучшилась: уже можно было разглядеть верхнюю станцию. «Значит, и бандиты нас сейчас видят», – безрадостно думал Береславский. Хоть и надеялся, что в их планы не входит его уничтожение, но ехать почему-то не хотелось.

Ефим напряженно вглядывался в даль, пытаясь разглядеть свою судьбу.

И разглядел!

На одной из возвращавшихся пар сиденьиц, только что покинувших верхнюю станцию, он увидел две фигуры.

– Они? – с надеждой спросил Береславский.

– Да, – твердо ответил Самурай, несильно уступавший беркуту в дальновидении. – Явно возвращаются.

– Почему? – спросил непонятно кого Ефим. Никто и не ответил.

По-прежнему скрипели канаты, по-прежнему раскачивались кресла. Но сразу стало как-то спокойнее. Если б хотели грохнуть – сделали бы это на верхней станции. Или еще где. Но не на раскачивающихся сиденьях, на полдороге между небом и землей.

И все равно, когда Али и Марат проплывали мимо, было страшно. Слишком близко было до наверняка вооруженного врага.

До них было так близко, что Ефим понял причину отмены «переговоров». Одному из двоих – на вид явно старшему – было плохо. Он старался держаться, но даже на расстоянии было видно, что едва живой.

Береславский никогда не любил все человечество подряд. Поэтому вид человеческих страданий в данном случае его не тронул. Более того, он искренне пожелал больному свалиться, а здоровому – умереть еще каким-либо способом.

Но, желая столь нехорошее, он даже не догадывался о том, как был близок к истине. Потому что из нижней «зеленки» уже выезжали два кресла, одно из которых пустовало, а вот на втором восседал крупный мужчина, которого Береславский знал наверняка.

Скрепер действительно решил «попасти», как выразился Али, «своего» транспортного агента – ведь он отнюдь не забыл о существовании желающих похитить его порошок.

Марат и Али сначала проплыли мимо Ефима с Самураем, потом – мимо Дока со Смагиной. Только после этого Береславский позволил себе обернуться. И вовремя.

Взгляд больного Али сфокусировался на Скрепере, тот тоже мгновенно узнал врага. Чеченец выхватил «стечкина» с наверченным глушителем и начал беззвучно палить в своего «кровника». Беззвучно, но не безрезультатно: Ефим своими глазами увидел, как пуля – или несколько пуль – разодрала Скреперу рукав белой рубашки, мгновенно окрасив ткань кровью.

Скрепер ответил выстрелами, и на этот раз – полногласными. Ущелье наполнилось грохочущим эхом. Правда, вряд ли кто это услышал, кроме шестерых висящих под небесами людей.

Смертельные враги обменялись множеством пуль, и Ефим очень надеялся, что они убьют друг друга.

Но надеждам не довелось сбыться: сиденья сильно раскачивались, Али был очень болен, а Скрепер вынужден был перехватить оружие и стрелять левой рукой.

Очень скоро у него кончились патроны. Да и «стечкин» чеченца уже был с отброшенным назад затвором – все двадцать пуль покинули обойму, а перезаряжать точно не было смысла – враги разъехались далеко.

Лишь две пули попали в цель: одна порвала мышцы правой руки Скрепера, вторая – размозжила голову Марату. Он даже не успел принять участие в перестрелке – сначала по причине неудобного расположения, потом по причине мгновенной смерти.

Теперь все четверо пробежников смотрели назад. Там они видели корчащегося от боли Скрепера и…

– Смотри, что он делает! – не выдержал Док.

А Али делал то, что считал нужным. Несмотря на свое состояние, он сумел отстегнуть напарника и столкнуть его тело с сиденья в густую «зеленку».

– Правильно, – оценил Береславский. – Там его сто лет не найдут. Особенно если искать не будут.

На пустой площадке – единственный работник верхней станции в данный момент отсутствовал – он вежливо поджидал Скрепера. У него вызывали какие-то правильные ассоциации вращающиеся механизмы «канатки». Да и коряги и даже обломки кирпича, которых тут было в достатке, тоже вызывали у него правильные ассоциации.

Наверное, мысли все-таки отразились на его добром лице, потому что первое, что сделал Скрепер, сойдя на твердую землю, – наставил на Береславского уже перезаряженный пистолет и сказал:

– Даже не думай.

– А я и не думаю, – успокоил его профессор. – Мы же партнеры.

Потом Скрепер, не выпуская людей из поля зрения, подошел к старинному черному телефону без диска и вырвал из него шнур. Потом забрал у присутствующих мобильные телефоны и выбросил их вниз.

Затем Док его перевязал – невскрытый бинт оказался у профессионала в кармане пиджака, – причем во время процедуры Скрепер пистолета не опускал. Даже быстрый Самурай ничего не мог сделать, потому что пуля летит еще быстрее.

– Ладно, я поехал, – наконец сказал Скрепов, седлая тележку. – Береги себя. И не делай глупостей, хорошо? – сказал он Ефиму. – Партнер… – бросил Скрепер сквозь зубы, отъезжая.

Глава 29

Трасса Красноярск – Иркутск, 29 июля

Бакланы, стрижи и докторский чемоданчик

Дорога до Иркутска тоже не была короткой, тем более что все-таки этот бросок, а не предыдущий, оказался самым длинным перегоном пробега. А может, начала сказываться усталость – проехали больше чем полстраны, почти не вылезая из машины. В отличие от начальства, которое то улетало по своим делам в Москву – и не только в Москву, – то возвращалось обратно. Пролетарии же – я, Сашка-механик, Женя-фотограф и два профессиональных водителя – отпусков не имели. Справедливости ради надо отметить, что и Береславский всю дорогу катил с нами, с плебсом.

Короче, я действительно немного устал.

А может, и не усталость это вовсе. А просто мой возраст сказывается. Конечно, мужик-то я еще ого-го (хотя что это я: такие тексты более органичны для все того же Береславского), но моторчик начал пошаливать. И образование не позволяет этого не понимать…

Впрочем, с другой стороны, разве это не я совсем недавно бегал по берегу, загоняя начиненный взрывчаткой катер под нехорошего, хотя и авторитетного человека?

Диву даюсь, как вспоминаю. Как будто не со мной было.

А продолжение на фуникулере?

Нет, такой романтики мне не надо. Да куда ж деваться с подводной лодки?

– Док, чего ты там приуныл? – это уже вышеупомянутый Береславский. Смотрит на меня искоса. Раньше-то ему удобнее было за мной подглядывать в зеркальце, когда я сзади ехал.

Но теперь задняя плацкарта оккупирована нашими голубками. Там, похоже, настоящая любовь.

– А чего радоваться? – вопросом ответил я. И так все не супер, а еще две банды на хвосте.

– А тот чувак на канатке плохо выглядел, да, Док? – В третий раз уже он меня об этом спрашивает. Очень ему хочется, чтоб бандитов стало меньше без его вмешательства.

– Это ни о чем не говорит, – бурчу я. – Иной раз такой румяный мужчинка – а в гробу.

– Веселый ты парень, Док, – в третий раз расстроился Ефим. – Умеешь поддержать товарища.

– Тебя вообще скоро хрен поддержишь, – не выдержал я. – Два завтрака – в одну морду. А обещал с сегодняшнего утра – на диету.

– Мало ли что я кому обещал, – объяснил мне наш предводитель.

По крайней мере честно.

– Док, а у тебя мечта есть? – не отставал от меня прилипчивый рекламист. Хотя, если бы отстал, стало бы еще тоскливее.

– Есть, – честно ответил я.

Свою мечту я увидел вчера вечером в выставочном центре. Часть красноярских рекламистов все же одумалась и сама пригласила москвичей на деловой ужин в их выставочный центр. Нас тоже прихватили с собой.

Все это было не особенно интересно, но на первом этаже – гульбище устроили на втором – в закрытых стеклянных витринах остались несколько экспонатов от проходившей здесь же выставки медицинской техники.

Я онемел, лишь его увидев.

Объемистый чемоданчик серебристого металла имел не только кучу замочков и ручек для переноски, но даже закрытый резинкой выход для подключения внешнего электропитания. Примерно четверть объема под верхней крышкой была занята чем-то электронным, что тоже следовало бы разглядеть подробнее.

Но три оставшиеся четверти буквально не давали мне оторвать глаз. Там в углублениях, выдавленных в специальном пористом материале, отсвечивали нержавейкой хирургические инструменты одной хорошо известной мне фирмы. Когда я работал в Ираке, я оперировал именно ими.

Черт, кто-нибудь может объяснить мне, почему в Ираке такое есть, а у нас – нет? Неужто нефтедоллары чем-то друг от друга отличаются?

Я стоял, как мальчишка, уткнувший нос в витрину магазина игрушек. Все наши уже прошли наверх, а я все никак не мог отлипнуть от стекла.

– Жуть какая, – раздался рядом знакомый голос. Значит, не все ушли наверх. Кое-кто не торопится, уверенно, но неспешно влача свое пузо. – Док, а правда, что среди хирургов шестьдесят семь процентов – садисты?

Ну что этот человек еще может спросить?

– Неправда, – ответил я. – Шестьдесят семь – это среди стоматологов. Среди хирургов – семьдесят четыре.

– Понял, – ответил Береславский. – А ты что, и впрямь фанатеешь от всех этих крючков?

Эх, знал бы ты, парень, что чувствует хирург, когда копается в чужих внутренностях поганым инструментом! Мне даже в кошмарах не раз снились скальпели, которые не режут, зажимы, которые не зажимают. И еще, отдельно, – крючки, которые саморазгибаются…

– Сколько ж это чудо стоит? – спросил меня Ефим.