А что у Ефима на уме, то у него же и на языке. Причем сразу.

Короче, Док обиделся. Даже снова перелез на заднее сиденье и там затаился, скорбно сопя.

Поэтому козьи носки должны были вернуть чистую мужскую дружбу, столь коварно поруганную бесчувственным Береславским.

Местные бабушки не обманули ожидания миротворца Ефима. Носки были чудесны: нежные на ощупь, мягкие, легкие и – это чувствовалось даже в не прохладном чувашском июле – безмерно теплые. То, что надо для Дока, любителя зимних видов спорта.

– Просто супер! – фальшиво восхищался, подливая масло в огонь покупательского ажиотажа, Береславский. Ему-то было наплевать на качество любой спортивной одежды, потому что спортом Ефим не занимался никогда в жизни. Да и качество одежды вообще как жизненной категории его тоже не слишком интересовало.

Другое дело – Док. Он выбирал носки сурово и придирчиво, мял их между пальцев, растягивал и сжимал, смотрел на просвет и даже почему-то нюхал.

И так – на каждой остановке. Потому что, боясь пропустить истинную ценность, Док просил тормознуть около каждой из бабушек, стоявших вдоль дороги у нехитрого приспособления из палок, заменявшего им витрину.

Бабушки стояли через пятьдесят-сто метров друг от друга, и их было много.

Но Ефим не роптал, понимая, что, оборжав такую огроменную шишку на лбу товарища, теперь тоже должен чем-то пожертвовать.

Как известно, лучшее – враг хорошего. Вот почему Док, объехав, осмотрев и обнюхав все предложения, вынужден был теперь довольствоваться последней бабушкой: к предыдущим Ефим наотрез отказался возвращаться, так как еще в Москве поклялся страшной клятвой не разворачиваться до Владивостока.

Носки у нее были не хуже, но на 30 рублей дороже.

Док вовсе не был жадным человеком, однако такая ситуация в бизнесе всегда обидна.

– Бери, Док, – шептал ему на ухо, чтоб не «работать» на противоположную сторону, подключившийся к процессу торгов Береславский. – В конце концов, у нее пух с гарантией.

Гарантия стояла рядом в виде небольшой, но довольно пушистой серенькой козы. Бабка настойчиво предлагала Доку ее пощупать, чтобы сравнить ощущения с «носочными».

– Пощупай, Док! Когда еще представится! – горячо зашептал Ефим, с трудом подавляя новый, еще более неуместный приступ смеха. Док подозрительно на него глянул, и Береславскому еле удалось удержать серьезную мину.

– Ну, бабка, там же дешевле было! – уламывал он старушку. – Это несправедливо!

– А мне кушать надо? – сопротивлялась хитрая старуха, уже уловившая, что клиент к конкуренткам не вернется. – А Варьке кушать надо?

Но Док, впервые в жизни вошедший в негоциантский раж, был непреклонен. Он с возмущением отверг предложение Ефима внести тридцатку за удовольствие от присутствия.

Тогда у Береславского созрела иная идея.

– Слушай, бабуль, – предложил он, – ты где живешь?

– Вона, – указала вперед сморщенной рукой бабка. – Семь километров пилить нам с Варькой. В автобус-то с ней не содят!

– А если мы тебя с Варькой подвезем, скинешь тридцатку?

Бабка задумалась. Наконец ее морщинистое лицо озарилось улыбкой, и она хлопнула своей темной лапкой по протянутой ладони Береславского.

– Продано! – закончил торги Ефим.

– Я с козой не сяду! – сразу предупредил Док, пристегиваясь на заднем сиденье, и Береславский, чтобы подлизаться, начал устраивать козу на переднем.

После очередной бесплодной попытки – коза постоянно рвалась назад, к бабке, – Ефим укоряюще посмотрел на Дока. Сейчас они оба с удовольствием доплатили бы бабке тридцатку, но не выкинешь же за борт старуху!

– Я вперед не сяду! – отметая любые намеки, твердо заявил Док.

– Хорошо, давай вперед бабушку посадим, а козу дадим тебе.

– Себе возьми козу! – предложил оппонент.

– А носки чьи? – применил запрещенный прием Береславский, и Док сник. – Да ты не бойся, Док, – утешал его Ефим, безуспешно пытаясь пристегнуть козу. – Тут всего-то семь километров! Через семь минут останешься без козы. Даже скучать будешь, – не удержался он, но вовремя остановился, не стал развивать тему дальше.

В машине установился относительный покой, нарушаемый лишь блеянием козы, постоянно пытавшейся перескочить вперед, к хозяйке. Док, преодолев отвращение, которое вызывало в нем это не вполне чистое животное, был вынужден обхватить ее двумя руками.

– Так держать, Док! – неуместно пошутил Ефим, уже не в силах блюсти требуемую политкорректность. Док бросил на шутника испепеляющий взгляд, но стальной зажим не ослабил, а даже, наоборот, усилил, ибо перспектива носящейся по салону «Нивы» козы его тоже на радовала.

– Во-о-он мой домик! – возликовала старушка, показывая на покосившуюся хибарку в два окошка. – Ой, спасибо вам, милочки мои!

– Сейчас прямо до дома доставим, – раздобрился Ефим, увидев, что разворачиваться не придется: единственная улочка крохотной деревушки тянулась параллельно трассе.

Правда, на съезде с шоссе была здоровенная выбоина. И хотя «Нива» преодолела ее безукоризненно – вездеход все-таки, – тряхнуло пассажиров изрядно.

Возможно, именно это стало причиной насторожившего поначалу Ефима звука. Уж не радиатор ли он пробил? Но нет, текло явно внутри салона.

– Она меня обоссала! – страдальчески, в лучших традициях шекспировского театра, воскликнул Док.

Этого Береславский уже не смог выдержать, захлебнувшись-таки в нервическом хохоте. Что, как часто с ним бывает, обошлось ему дорого.

Док, конечно, простил насмешника – хотя в чем тут вина Ефима? Струю-то пустил не он, а животное, и то без всякого злого умысла.

Простил, но не бесплатно. Именно Ефим выгребал совком то, что выдала из себя коза помимо струи.

Бабка пыталась помочь, но Береславский понимал, что, не вычисти он авгиевы конюшни саморучно, не будет ему прощения от злопамятного Дока.

В итоге бабка ушла счастливая, с бутылкой дорогого испанского портвейна, подаренного Ефимом. (К счастью, она не знала его цены, в разы превышающей стоимость всех проданных ею за неделю носков. Иначе бы не притронулась к живительному напитку, а Ефиму почему-то хотелось, чтоб бабка, усевшись под своими покосившимися окошками, его попробовала.)

Круглые и почти сухие Варькины какашки тоже убрались легко, чего не скажешь о запахе. Уж и окошки открытыми держали, и Ефим разрешил Доку закурить (!), а все равно, когда подъехали к мойке, грубый, но честный парень-мойщик сразу их спросил:

– У вас тут что, козы срали?

Ну что тут скажешь…

Зато к Казани подъезжали в чистой машине и с замечательными носками, правда, здорово отстав от лидирующей четверки – они уже въехали в город. Впрочем, сценария это не нарушало: торжественный прием путешественников местными рекламистами намечался на завтрашнее утро.

Вот тут и попался им здоровенный дизельный «Рено», легко тянувший за собой тяжелую длинную фуру. Машина, конечно, красивая и не столь часто встречающаяся на дорогах. Но привлекла она их внимание тем, что ни с того ни с сего вдруг довольно резко вильнула, а потом и вовсе дала по тормозам.

Пока Ефим с Доком к ней подъехали, из высокой кабины спрыгнула женщина. Без сумки, но с зачехленной гитарой. Сумка вылетела следом.

У девушки – все-таки, судя по возрасту, правильнее было назвать ее так – был сердитый вид, сопровождаемый легким беспорядком в одежде.

Ефим тормознул: ему всегда не нравилось, когда в его присутствии обижали представительниц слабого пола. Док тоже мгновенно выскочил из машины.

«Рено» тем временем, обдав всех троих сизым выхлопом, резко тронулся дальше.

– И вам врезать? – сурово спросила девица, держа гитару за гриф. По ее лицу было видно, что ради такого случая инструмент она жалеть не станет.

– Вообще-то мы вас спасать вылезли, – скромно сообщил даме Береславский.

– Спасибо, не надо, – ответила та, безуспешно пытаясь запахнуть блузку: верхняя пуговка была в ее конструкции не предусмотрена изначально, а следующая, видимо, потерялась в предшествовавшей борьбе полов. Лет женщине было либо до тридцати, либо очень немного за тридцать. Не красавица, но понять мотивацию водителя «Рено» было можно. – Я сама себя спасу, – остывая от поединка, сказала незнакомка.

– Уже поняли, – вежливо ответил Ефим. – Может, до Казани подвезти?

– Подвезите, – разрешила дама. – Только я после этого ничем не буду вам обязана?

– Ничем, уважаемая, – начиная терять терпение, но тем не менее пока галантно ответил Береславский. – Когда девушки целят в меня гитарой, я временно становлюсь абсолютно бесполым.

– Тогда поехали, – успокоенно согласилась их новая попутчица.

В машине она озабоченно повела носом:

– Чем это пахнет?

– Что вы, это уже не пахнет, – успокоил ее Ефим, но рассказывать все предшествовавшие перипетии не стал. – А вы откуда? – Он перевел разговор на менее острую тему.

– Из Нижнего.

– И куда? – вступил в беседу враз посвежевший Док.

– В Пермь. – И, понимая, что про инструмент все равно придется рассказывать, объяснила: – Там послезавтра конкурс самодеятельной песни. Я участвую.

– А поезда в Пермь не ходят? – поинтересовался Береславский.

– А вы знаете, какая зарплата у воспитательницы детского сада? – вопросом на вопрос ответила пассажирка.

– Нет, – честно сознался Ефим. – Но боюсь, цена путешествия автостопом может вам тоже не понравиться.

– Я теперь тоже боюсь, – честно созналась та.

– Меня, кстати, Ефим зовут, – вспомнил наконец Береславский. – А его – Док.

– Михаил Георгиевич, – строго поправил Док.

– А меня – Татьяна Валериановна, – сообщила девушка.

– Валерьевна? – переспросил не расслышавший с заднего сиденья Док.

– Валериановна, – поправила она его. – Татьяна Валериановна Смагина.

– А может, лучше без отчеств? – спросил Ефим.

– Нет уж, лучше с отчествами.

Некоторое время ехали молча. Уже на мост въехали через Волгу. Он – огромный, идет и над водой, и над островами.

– А жить-то парень будет? – вдруг спросил Ефим.