Девица ехала на пятый этаж, и, когда двери открылись, Людмила, сама нажавшая кнопку с цифрой 4, осталась стоять, и не думая выходить, бесстрастно глядя на сотрудников у кофейной машины за стеклянной перегородкой. Девица не обращала на Людмилу никакого внимания, дождалась своего этажа, вышла и остановилась перед стендом с названиями фирм, занимающих офисы на этом этаже. Тут планировка была совсем не такая, как внизу. Светлый серебристый коридор полукругом уходил в разные стороны от лифта. Стены везде были стеклянными, кое-где виднелись полупустые утренние офисы, где-то светило с улицы солнце.

Людмила решительно направилась в тот, под которым находилось ее рабочее место, и, облокотившись на стойку ресепшен и звякнув ключами от машины, которые все это время держала в руках, обратилась к сонной, только что снявшей пальто девушке с вопросом про центральное отопление, мол, у нее создалось впечатление, что в стояке после 19:00 перестают подавать теплый воздух, хотя в остальных помещениях температура не падает. Девушка-секретарь, не поднимая на нее глаз, стала что-то записывать в толстом, сплошь почерканном ежедневнике. Через стеклянную стену, частично закрытую вертикальными жалюзи, виднелись белые лохматые унты.

Когда Людмила выходила к лифту, девицы уже не было, но на полу валялся тот самый флаер, и в пальцах защекотало от адреналина.

Вадик слушал ее с доброй, немного грустной улыбкой глубоко ностальгирующего человека.

— А у тебя тоже так было? Ты же знал, да? Ты же сам мне сказал: «Смотри на знаки»?

Он отеческим жестом потрепал ее по плечу, задумчиво кивая и глядя куда-то вдаль.

— С тобой тоже так играли? И чем все закончилось?

— Люд, все, что я расскажу тебе, будет просто сухой информацией, понимаешь, это очень глубинные переживания, они могут иметь колоссальное значение для меня лично и казаться ерундой постороннему человеку… ничего, что я тебя так назвал?

Она отмахнулась, приподняв бровь. Каким кому человеком она приходится, Людмилу никогда не волновало.

Дальше было самое интересное. Во флаере было что-то вроде рекламы приватной вечеринки и дата — следующим вечером. Было указано, что дресс-код WT, на что Людмила, придерживающаяся элегантных консервативных тенденций, не стала обращать внимания. К семи вечера она подъехала к дому на Рогнединской, испытывая особенное радостное волнение: ничего из области расслабленных спокойных мыслей, как бывало в машине по дороге на Рыбальский полуостров, в спортивный клуб. Но в квартиру ее не пустили!

В прихожей у зеркала в старинной деревянной раме толпилось несколько женщин… вернее, дам. В длинных вечерних платьях, с глубокими вырезами на спинках, почти до талии, с высокими прическами, в перчатках, с маленькими атласными сумочками. Это сильно смахивало на маскарад — что-то такое устраивали в больших международных компаниях у них в бизнес-центре. Играла классическая музыка, и пахло кальяном. На лестничной площадке стояли два амбала в кожаных пиджаках — типичные телохранители с белыми вьющимися проводочками за ушами.

Та самая девушка с серыми глазами с поволокой вышла к ней — в черном атласном платье, как и в тот раз, сказала, что на этот сеанс запланирована ролевая игра и что Людмила, увы, не может принять в ней участия из-за невыполненных требований по дресс-коду. Это было вдвойне обидно, распирало любопытство, кто остальные участники, ведь общению с ними, по всей видимости, в этот раз никакая бы повязка на глазах не помешала.

В машине по дороге домой она злилась на себя, злилась, что зря потратила время, оторванное от детей и мужа. Тем не менее она потратила еще полтора часа, поздно вечером, роясь в Интернете в поисках каких-либо упоминаний о Васильченко Н.Т., на которого (или которую) была записана квартира по улице Рогнединской. В Интернете не было и ровным счетом никакого упоминания о компании Ewnay Ifelay Estinationsday (такое и выговорить трудно, между собой все называли ее просто Тренинг).

Но на следующее утро ей неожиданно позвонил «наш маэстро» (так она называла Славку). Звонили, естественно, с засекреченного номера (у многих сотовых операторов есть возможность за дополнительную плату делать номер нераспознаваемым для других абонентов). Он сказал, что был очень разочарован, не увидев ее вчера.

Людмила быстро вышла на балкон и стала ругаться. Спросила, где это заведено — отправлять приглашения шифровками, сказала, что она чудом оказалась в одном лифте с девицей, у которой, как флаг, торчал этот флаер, который вообще потом бросили на пол, как собаке, что мы же взрослые люди (последнюю фразу она произнесла значительно теплее, чем собиралась).

— Людмила, но вам же на самом деле было интересно?.. — ответил голос, скатываясь на совсем тихий, низкий баритон.

— Интересно? Ни капли! Это все дурацкие подростковые шалости, слава богу, что я не платила вам денег. Или вы еще просто не успели попросить. Господи, да вы же там все аферисты, почему вы так шифруетесь, прячетесь, пытаетесь строить из себя что-то значительное, а сами просто нули, пустышки?!

— Ваша бурная реакция лишь подтверждает мои предположения, Людмила, я буду рад видеть вас завтра вечером на том же месте. Вы услышали, что я сказал? Я буду рад вас видеть.

Неопознанный абонент отключился, а Людмила, позвонив по двум телефонам, что у нее были, надиктовала на автоответчик сообщение, что ее интересует индивидуальный тренинг личностного роста. Ей быстро перезвонили, сказали, что индивидуальных тренингов не бывает — ведь принцип тренинга и заключается именно в групповом преодолении барьеров, в технике ведения споров, в развитии «чувства локтя».

— Ага, понятно, — без энтузиазма сказала Людмила, с пугающей ясностью понимая вдруг, что воспоминание о завязанных глазах, о сухом наэлектризованном воздухе, о мягком голосе — приглушенном, каком-то влажном, прямо где-то между ухом и скулой, — растапливает многовековые ледники у нее внутри, которые не таяли со времен первой любви в институте (да и то было с Юркой, а с ним, кажется, ледники вообще никогда не таяли).

Вадик смотрел на нее со страстью и восхищением. Людмиле становилось почти смешно оттого, что они оба на этой корпоративной пьянке, среди общего бестолкового разнузданного веселья являются обладателями общей тайны. Ведь происхождение тайны, область, накрытая тенью ее распахнутых кожаных крыльев, — не вызывала теперь никакого сомнения.

— Меня только немного пугает то, что я не замечу следующего знака, я ведь такая рассеянная, — просто сказала Людмила.

— Ты? — Вадик прищурился и немного выпятил нижнюю губу, улыбаясь. — Ты никогда ничего не пропустишь…

Людмила вздохнула и согласилась.

Хотя следующее приглашение было написано на асфальте — утром она посмотрела в окно, и на тротуаре перед офисом, где Вадик обычно ставит машину, было написано, так, как в современных мегаполисах пишут девушкам поздравления с днем рождения: «Люда, сегодня в 20:00».

Она приехала спокойной и немного уставшей. Дам в вечерних платьях не было, зато снова пришлось завязывать глаза. Пахло какими-то благовониями.

Маэстро говорил, что только что они распрощались с ее «парой». Хоть они и никогда не видели друг друга, но были парой. Непонятно почему, но Людмиле было приятно — все-таки победа. Ей было приятно лечь на что-то не очень мягкое, как она себе это представляла, — что-то вроде кушетки в современном массажном кабинете. Маэстро говорил, что она должна открыться, а для этого нужно рассказать все. И Людмила сама немного удивлялась себе и гордилась собой оттого, как легко и непринужденно у нее сдвигается заслонка с сокровенных воспоминаний о том, о чем не принято распространяться вслух, как все это — невысказанное — хотело, оказывается, быть произнесенным. И как просто строить общение с обезличенным собеседником, который вызывает у тебя симпатию.

— Потому что ты видишь меня так, как тебе хочется меня видеть. Относись ко мне как к мужчине внутри себя, у тебя с детства должна быть такая фигура. Ты должна выдумать меня, ведь цель этого всего — познать саму себя. А я — твой проводник. Потому смело думай обо мне так, как тебе приятно было бы думать.

И Людмила говорила, что думала. Что у них с мужем все-таки все построено на партнерстве. Это идеальная модель брака, так как восторженные чувства выветриваются через первые три месяца совместной жизни, а брак — это все-таки продуманные отношения двух похоже мыслящих людей, без каких-то общих интересов он обречен на крах, нужен хотя бы один интерес, например — дети. Или вот еще бывает брак, построенный на компромиссах, которые со временем, не прощенные, вылезают изменами, болезнями и так далее. То есть в идеале, чтобы было как у них, — максимально трезвый подход, предельная открытость. Но проблемы есть и у них с Юрой, они хоть и все оговаривают, но в интимной жизни не хватает экспрессии.

— Там у вас тоже рассудочность, а хочется, чтобы была анархия?

— И какофония, — серьезно сказала Людмила, обдумывая суть неожиданно нарисовавшейся проблемы, а Вадик со Славкой стали с тех пор прочно употреблять это словосочетание, анархия и какофония, вместо поднадоевшего «ураган и Кобзон».

Нюансы и детали из того, что Люда не сказала на протяжении последовавших двух с половиной часов, было рассказано Вадику, как невольному поверенному, начавшему выполнять свою роль еще до начала всего, в номере в Пуще-Водице. На третьем сеансе Славка сидел у нее в изголовье и мягким голосом, почти полушепотом, как разговаривают опытные сластолюбцы во время особенно пикантных упражнений, спрашивал, как прошел день, о чем она думала, как проснулась. Какими были первые минуты после пробуждения. Людмиле нравились такие вопросы и что можно довериться маэстро: такому, которого она выдумала для себя.

Славка к тому времени пребывал в некотором недоумении, так как никаких проблем у Людмилы не обнаруживалось. Они с Вадиком рассчитывали наткнуться на некую важную тайну или на страх — на чем потом можно было бы строить дальнейшие эксперименты, но Людмила оказалась чем-то вроде лошади Пржевальского (как сказал Вадик, у которого было очень развитое образное мышление) — крайне устойчивым существом, прочно стоявшим на земле. Она, например, не боялась старости. Ей было, по большому счету, все равно, как она выглядит, и ее мало волновало чужое мнение и то, как она будет выглядеть в чужих глазах, ей было не страшно даже самое главное, то, чего, по идее, должны бояться все женщины — что что-то случится с детьми. Людмила совершенно спокойно рассуждала, что есть вещи, от которых не застрахован никто, так можно всю жизнь бояться, что твоего ребенка постигнет какая-то ужасная травма или болезнь, но окажется, что все хорошо, а нервные клетки-то не восстанавливаются. Вернее, это она потом сказала Вадику, с которым чувствовала себя чуть свободнее (хотя не затрагивала слишком интимные темы). Славке она сказала очень интересно — на тему страхов за близких: