— Я что, должен стоять, как дебил, пока они будут обтёсывать об меня кулаки? — ожидаемо возмущается. — Может, в следующий раз сразу лечь перед ними и карту органов нарисовать?!

Мама тяжело вздыхает, поэтому отец просто уводит брата в нашу с ним комнату — подозреваю, для продолжения профилактической беседы с глазу на глаз, дабы не подрывать окончательно авторитет сына при девочках. Я знаю, что он примерно скажет — «Бьют других только трусы, не способные достойно ответить сопернику словом». Но я также знаю и характер своего брата и смею предположить, что этот разговор не возымеет должного эффекта — потому что брат слишком порывист и импульсивен и вряд ли станет рассуждать логически, когда в крови плещется адреналин, а злость просит выхода наружу.

Ему просто надо всё это перерасти.

6 августа 2019 года, вторник

До того, как я получу письмо со своим распределением, остался всего один день; за прошедший месяц мы с Вадимом виделись от силы два раза — он всё ссылался на какие-то дела, которые непременно нужно закончить перед началом учёбы в институте. Я старалась особо его ни о чём не расспрашивать, хоть мне и было интересно, где он пропадает, и что может быть такого важного у человека в его возрасте. В нашу последнюю встречу полторы недели назад он приказал мне собирать потихоньку свои вещи — правда, при этом его вид выражал высшую степень озадаченности — и просто пропал, а я теперь нервничала ещё сильнее, чем в самом начале.

Разве он не понимает, насколько это серьёзно?

Вот лично я смогу расслабиться только тогда, когда переступлю порог своей новой комнаты в доме Вадима — и ни минутой ранее. Правда иногда, когда страх был особенно сильным, я открывала шкаф и составляла в голове список вещей, которые перекочуют со мной в новый дом. Но больше всего мне хотелось бы видеть Вадима чаще, потому что телефона у меня нет, а таскаться к нему домой каждый раз, как меня накроет, я не собираюсь.

В общем, к концу срока у меня появилось ещё одно занятие-антистресс: я разбирала по цветам конфеты типа «M&M’s», только бюджетные; к сладкому я равнодушна, поэтому покупала их только для того, чтобы отвлечься. Через пару дней Глеб даже привык к тому, что на нашем общем столе царит вечный разноцветный кавардак, а после даже начал присоединяться. Когда мне становилось совсем невмоготу, и он это видел, то собирал из конфет разные картинки: миньонов, смурфиков и прочую смешную цветовую ерунду.

И с каждым разом я любила и уважала своего брата всё сильнее.

— Перестань тырить мою мозаику! — шлёпаю брата по рукам, когда он сгребает кучку конфет и отправляет её в рот. — Я так вообще ничего не соберу!

— Да брось, у тебя руки растут не из того места, — хохочет Глеб. — Ты можешь только цвета различать, шедевры здесь я собираю, так что это — моя доля!

Хватаю с кровати подушку и запускаю в нахальную физиономию этого засранца, но он успевает увернуться и со смехом сбегает в кухню.

Вечером помогаю маме с готовкой, но мысли то и дело перескакивают на завтрашний день, и всё валится из рук.

— Перестань себя накручивать, — ворчит мама, не сдержавшись. — Ты так все продукты переведёшь.

— Извини, — тяжело вздыхаю.

Родительница неодобрительно хмурится и отправляет меня на улицу — проветрить мозги; выхожу наружу, закутавшись в старенький плед — по вечерам всё же бывает зябко, несмотря на лето — и усаживаюсь на ступеньки. Мимо то и дело мелькают подростки, вышедшие поискать проблем на свою голову, а из домов соседей я слышу заливистый детский смех. Счастливые. Ещё не знают, что ждёт их впереди.

Поднимаю голову вверх; сегодня невероятно чистое небо, на котором я вижу ярко горящие звёзды, и меня невольно посещают мысли о том, есть ли где-то ещё во Вселенной планета, на которой подростки из бедных семей тоже вынуждены быть игрушками для избалованных мажоров. Конечно, это всё глупости, но помогает отвлечься и немного успокоиться.

— Занимаешься астрономией? — слышу знакомый насмешливый голос и резко опускаю голову.

Передо мной возле забора стоит Вадим; на нём драные серые джинсы и чёрное худи — сын богатых родителей, а выглядит как типичный житель периметра, честное слово.

— Что, у родителей финансовые трудности, что ты одет хуже, чем я? — смеюсь в ответ.

Друг фыркает и садится рядом, нагло отжав у меня край пледа; чувствую его руку, обвивающую мои плечи, и льну к нему, соскучившись по этому особенному отношению. С того самого памятного дня, когда мы в первый и последний раз поцеловались, ни я, ни Вадим больше не разговаривали об этом и делали вид, что всё так и должно быть.

Поэтому его объятие было приятным.

Хотя он мог сделать это и по привычке.

Проходит некоторое время в полном молчании, прежде чем до меня доходит, что что-то не так.

— В чём дело? — спрашиваю.

Но я и без его ответа догадываюсь, что случилось.

— Ты видел результаты моего теста, да? Я не подхожу тебе, не так ли? Поэтому ты здесь? Сказать мне, что твоим аккомодантом стал кто-то другой?

«То есть, «другая», — звучит в голове назойливый ревнивый голос.

— Вовсе нет, — качает головой. — Я здесь, чтобы сказать тебе, что ты идеально мне подходишь; таких результатов, идеальных для меня, не было больше ни у кого из тех девушек, что проходили тесты вместе с тобой. И я бы прямо сейчас забрал тебя к себе, не дожидаясь никаких официальных распределений…

В начале его речи я радуюсь, как ребёнок, но в конце очень явственно чувствуется огромное и весьма болезненное для нас обоих «НО».

И оно не заставляет себя ждать.

— Но тебя уже распределили в другую семью.

— Что?

Мне кажется, что я ослышалась; после всех моих переживаний это было вполне естественное умозаключение, чтобы не свихнуться от страха, который сейчас сковывал меня стальными обручами, отгоняя всю кровь от лица. Ну, или на худой конец подошёл бы сон — да, я просто сплю, и мне всего лишь нужно проснуться.

Проснись! Проснись! Проснись!

— Ты не спишь, Варя! — удерживает меня за руки.

В его голосе слышится такой гнев, что я послушно затихаю; но, как оказалось, получателем всей агрессии парня была не я.

— И кто стал моим сибаритом? — беззвучно шевелю губами.

На большее меня не хватает, потому что в ушах звенит, а окружающий мир немилосердно вращается, заставляя меня чувствовать приступ тошноты.

— Ярослав Поляков.

В этот момент почва из-под моих ног просто уплывает в никуда, и я проваливаюсь в темноту.

— Варя! Варя!

Голова разрывается от нестройного хора голосов, звучащего со всех сторон; не могу идентифицировать говоривших, зато лёгкие хлопки по щекам, пытающиеся вернуть меня в сознание, чувствую сразу. Досадливо морщусь, пытаясь отмахнуться от назойливых ударов, но головой стараюсь не мотать: меня всё ещё мутит.

— Она приходит в себя.

На этот раз узнаю голос Вадима, и на меня тут же стальной стеной обрушивается воспоминания нашего последнего разговора. Меня снова сковывает приступ паники, когда я осознаю, что моё будущее теперь зависит от человека, с которым я случайно столкнулась тогда в «Утопии», и который явно точил на меня зуб — уж очень красноречивыми были его взгляды. Я ещё тогда должна была заподозрить что-то неладное, когда мы с Ярославом встретились у входа в корпорацию — его злорадная ухмылка была весьма красноречивой, просто я по своей наивности решила, что меня это не касается. А теперь Вадим просто убивает меня новостью о том, что мы идеально друг другу подходим, но жить под одной крышей никогда не будем. Тело от страха заходится мелкой дрожью, которую я не могу контролировать.

— Ну, ну, тише, — ко лбу прикладывается прохладная ладонь мамы.

Пытаюсь разлепить веки, и в глаза тут же ударяет яркий свет, который заставляет меня зажмуриться снова. Несколько раз промаргиваюсь, привыкая к яркости, и, наконец, могу снова нормально видеть. Первое, что бросается в глаза — обеспокоенное лицо мамы — она без конца причитает и ощупывает мой лоб; после вижу Вадима, который сидит на корточках у моей кровати и держит меня за руку — его лицо выглядит очень задумчивым и напряжённым, будто он даже не здесь. Папа стоит чуть поодаль, и в его глазах читаю немой вопрос, в порядке ли я, а брат хмурится, не понимая, что вообще происходит, и почему я потеряла сознание. А я чувствую такую глубокую растерянность, что мысли в голове мечутся испуганными хомячками.

— Что случилось, дорогая? — снова привлекает внимание мама.

Прикусываю губы и просто молча качаю головой, потому что не могу открыть рта — сразу расплачусь.

— Можно, я сам поговорю с ней? — спрашивает маму Вадим. Она собирается возразить, но друг её останавливает: — Я потом всё вам расскажу.

Родительница внимательно на меня смотрит несколько секунд, а после кивает и выводит всех из комнаты.

— Почему? — хрипло каркаю и прокашливаюсь. — Как это вышло?

Вадим усаживается радом на кровать.

— Если честно, я сам до конца не понял, что там произошло, — хмурится. — Отец сказал, что твоё имя просто вписали в личное дело Полякова ещё в конце июня.

Мозг пытается лихорадочно отследить в его словах логику: в конце июня я ведь ещё только на первый приём пришла, и не могла…

— О, Боже… — срывается с губ испуганный шёпот.

До меня внезапно доходит, и реальность просто обрушивает на мою голову свой стальной каркас: все злорадные ухмылки Ярослава, его пронзительные взгляды, то, как он внезапно передумал отвечать на мою грубость тогда, в коридоре… Он уже в тот момент спланировал свою месть, а я, как дурочка, решила, что не стоит принимать его всерьёз.

— В чём дело? — хватает меня за руку Вадим, требуя ответа.

И я послушно выкладываю ему всё, как есть — про то, как столкнулась с Ярославом в «Утопии» в свой первый день; про то, что недружелюбно с ним разговаривала после того, как он попросил извиниться перед ним… Про его усмешку через неделю после нашей стычки и про внезапную любезность психолога на повторном приёме — об этом я вспомнила только что… В общем, к концу моей исповеди лицо Вадима уже горело праведным гневом.