Может, я бы и не сбежала от него.

Ярослав целует меня в макушку и ведёт к машине; до универа ехать от силы минут пять, но мне хватает этого времени, чтобы засмотреться на его руки. А когда он чуть сильнее, чем нужно, сжимает руль, на его руках выступают вены, и напрягаются мышцы, я просто отворачиваюсь к окну.

Не хватало тут ещё окончательно на почве парня свихнуться…

После пар Ярослав поехал к Марку, потому что тот хотел с ним о чём-то поговорить — правда, не понимаю, почему нельзя было сделать это в универе или по телефону — но идти одной мне не пришлось: Карина сказала, что тоже хочет навестить родных в периметре, поэтому мы немного сможем пройтись вместе. Мы говорили почти всю дорогу, хотя я по натуре своей не очень разговорчива — разве что с близкими, или если кто-то из себя выводит — а тут просто не могла рта закрыть. Было ощущение, что я наконец-то встретила человека, с которым могу поделиться всем, что накопилось, и который будет способен меня при этом понять. Конечно, я могла поговорить с родителями, но мне не хотелось их тревожить: они и так постоянно переживали, что мне тяжело живётся. Я даже про своё падение с лестницы умолчала, чтобы не случилось ничего непоправимого.

Глеб вполне себе мог заявиться в дом Поляковых и устроить разнос, а у меня и так неприятностей хватает.

Дом оказался пуст, но у меня при себе всегда был ключ от двери, так что попасть внутрь не составило труда. В последний раз я была здесь пару месяцев назад, и теперь чувствовала себя гостьей, которая вторглась в дом без разрешения. Это было глупое, но очень удачное сравнение. Я побродила по комнатам, которые совсем не изменились, прибралась немного, потому что мама наверняка придёт домой уставшая, и приготовила обед для брата. Было странно находиться здесь одной, но, кажется, мне не хватало этой тишины и покоя. Пошатавшись по дому, я прилегла ненадолго в нашей с Глебом комнате и незаметно для себя вырубилась.

— Ещё чуть-чуть, и я решу, что ты в коме, — слышу сквозь сон ворчливый голос брата. Раскрываю глаза и щурюсь, потому что этот малолетний идиот светит мне в глаза фонариком.

— Совсем спятил?!

— Я проверял, реагируют ли твои зрачки на свет. В доме такая вонь стоит — вдруг ты скопытилась и начала разлагаться?

Да, вот что значит быть сыном врача… Швыряю ему в лицо подушку, и брат начинает ржать.

— Родители вернулись?

— Ещё нет. Ты так крепко спишь, я тебя только с пятого раза разбудил. Тебе в новом доме совсем спать не дают, что ли? Чем ты там по ночам занимаешься, что дрыхнешь целый день?

Приподнимаю бровь.

— Что ещё за пошлые намёки? Может, у меня там круглосуточная оборона, а ты тут издеваешься.

— Ну не знаю насчёт обороны, но тебя там явно потеряли — твой телефон орал на весь дом раз двадцать.

— О Боже, а который час?! — Я в панике вскакиваю и хватаю телефон с тридцатью шестью пропущенными от Ярослава, что было неудивительно: я пришла сюда в три, а сейчас половина восьмого. — Меня же заживо закопают…

— У отца на работе есть экскаватор, так что не дрейфь, откопаем обратно.

Вот же засранец, ещё и ухмыляется — доволен своими «уместными» подколами. Набираю номер Полякова, и парень снимает трубку чуть ли не раньше, чем я слышу гудки.

— Прежде чем начнёшь орать, можно я вставлю два слова? — скрещиваю на удачу пальцы, потому что, зная его характер, не удивлюсь, услышав «нет» в ответ, но Яр не перебивает. — Я у родителей.

— Вообще-то, это три слова. — Он всё ещё зол, но вроде бы потихоньку оттаивает. — Я, конечно, в курсе, что у тебя проблемы с математикой, но не думал, что всё настолько плохо.

— Очень смешно, — мрачнею и отвешиваю подзатыльник смеющемуся Глебу. — Что-то случилось?

— А должно было?

— Нуу… Ты не поленился набрать меня тридцать шесть раз — для этого нужна веская причина.

— Я за тебя отвечаю, а ты не сказала, куда пойдёшь. Чёрт, даже я сказал тебе, что буду у Марка, хотя это и близко на меня не похоже, а ты просто свалила в туман.

— Ты переживал за меня?

Не замечаю, что начинаю улыбаться как влюблённая дурочка, но Глеб не забывает указать мне и на это, за что получает очередной подзатыльник. Я слышу в трубке какие-то посторонние звуки, но не могу понять, что это.

— Ты меня без головы оставишь, — жалуется брат, потирая затылок.

— У тебя её и так нет, невелика потеря, — хмыкаю в ответ.

— Воспитываешь брата? — весело интересуется Яр.

Кажется, у него улучшилось настроение.

— Пытаюсь, но пока безрезультатно. Ты хотел сказать что-то ещё, или я всё же могу положить трубку?

— Без проблем — я как раз доехал до твоего дома.

Открываю рот, чтобы что-то спросить, но захлопываю его, когда в окнах мелькает свет фар.

— О, кажется, за рабыней приехал её господин, — поигрывает бровями Глеб и сбегает в сторону кухни, потому что я несусь за ним.

В прихожую просачивается Яр, ловко перехватывая меня за талию и спасая Глеба от казни.

— Предатель! — верещу в сторону брата. — Ты вообще на чьей стороне?!

Обогнув Ярослава по дуге — так, чтобы я до него не достала — Глеб выбегает из дома, и его ответом мне становится призрачный хохот.

— А он мне нравится, — скалится Поляков.

Я недовольно складываю на груди руки.

— Ещё бы, вы ведь одного поля ягода.

— Сомневаюсь, потому что в похожей ситуации я выбрал тебя.

Я помню ту ситуацию — когда родители поставили его перед выбором; и это было не шутливое дурачество, после которого все посмеялись и пожали друг другу руки, похвалив за отличное чувство юмора — это был самый настоящий раскол семьи, в котором я была виновата. Ярослав словно понимает, о чём я думаю, но не согласен с моим мнением о том, что всё завязано на мне. Он впивается в меня, сминая губы, и я чувствую его нереальный голод. В этом поцелуе сквозит такое отчаяние, что у меня наворачиваются слёзы. Ярослав будто наказывал меня за то, что я родилась в периметре, а не в центре — будто ещё до рождения сделала выбор не в его пользу. Это было обидно и неправда: если бы я знала, что всё так обернётся, и имела при этом право выбора, то никогда бы не отказалась от парня.

— Обещай мне, — шепчет прерывисто, потому что, как и я, сбил дыхание. — Обещай, что всегда будешь рядом, что бы ни случилось, или что бы я ни сказал или ни сделал.

— Тебе не кажется, что это попахивает эгоизмом? — хмурюсь. — Ты будешь делать всё, что взбредёт в твою голову, а я должна буду закрывать на это глаза?

— Доверься мне. — В его голосе было столько чувств и страстной убеждённости в своей правоте, что я не могу не проникнуться. — Просто знай, что только рядом с тобой я настоящий. Всё остальное — это маска; липовая версия, потому что таким хотят меня видеть остальные. Я люблю тебя, слышишь! И ни за что не сделаю больно намеренно!

От неожиданности я разеваю рот; кажется, Ярослав и сам не ожидал от себя такого и теперь смотрел на меня во все глаза. Мы оба стояли, не шевелясь, потому что не знали, как реагировать: притвориться, что он ничего не говорил, а я не слышала, или пойти ва-банк и на свой страх и риск ответить ему взаимностью? В конце концов, он ведь не побоялся признаться… Может, это и было бессознательно, но он бы не сказал такое, если бы хотя бы не думал о том, что это возможно. Главное, чтобы сейчас не получилось, как в глупых фильмах, и я не услышала фразу о том, что «не так всё поняла», или он «хотел сказать совсем не это». Но Ярослав молчал, и, казалось, ждал от меня какого-то ответа, и с каждой секундой на его лице всё больше становилось различимо разочарование.

Я не могла подвести его ожидание — и не только потому, что этого хочет он.

— Может, тебе и кажется, что ты меня любишь, — начинаю осторожно. — Но я уверена, что люблю тебя больше, чем ты меня.

Его мозгу требуется пара секунд, чтобы обработать информацию, а после Яр снова меня целует — я слышала облегчённый выдох? — но теперь это было так мягко и бережно, что мне пришлось ухватиться за отвороты его пиджака, чтобы не упасть из-за слабости в коленях.

— Давай останемся здесь на ночь, — предлагает парень. Озадаченно склоняю голову на бок, щипаю себя за предплечье и взвизгиваю, потому что боль убеждает меня в том, что всё происходящее — реальность. — Что ты делаешь?

— Пытаюсь убедить себя в том, что не сплю. Кто ты, и что сделал с Поляковым?

Ярослав усмехается и роняет лоб на мою макушку.

— Это всё ты виновата — сделала из меня ручного зверька.

— Неправда, — вздыхаю. — Я сделала из тебя человека. А насчёт твоего предложения… Ты уверен, что сможешь тут заснуть? У нас, конечно, нет мышей и тараканов, но новое место и всё такое…

— Я вообще могу спать, где угодно — хоть на полу — если ты будешь рядом.

По-моему, он решил меня добить своими признаниями; и я не имею ничего против, просто… почему сегодня? Что мешало ему сказать всё это вчера или в любой другой день?

— Что случилось за то время, что мы были не вместе? — беру его лицо в ладони, чтобы он не смог отвернуться. — Я знаю тебя; я не сомневаюсь в том, что ты чувствуешь ко мне, но ты мог сказать мне это раньше или не говорить вовсе — может, позже, когда повыёживался бы сам перед собой и наконец-то принял всё это. Но у меня почему-то складывается такое впечатление, что тебя что-то заставило признаться мне именно сегодня.

Вообще-то, я очень надеялась, что подхватила паранойю, и она начала прогрессировать, потому что обычно не чувствую двойного подтекста или недосказанностей — особенно от Ярослава, который, как и я, всегда говорит всё в лоб, не давая времени опомниться. А сегодня мне впервые в жизни казалось, что он не честен со мной — по крайней мере, не до конца.

— У тебя очень богатая фантазия, — в свойственной ему манере закатывает глаза. — Если б знал, что начнёшь искать подвох — молчал бы в тряпочку.