Мужчина некоторое время пристально разглядывает меня, а потом вздыхает.

— Ты гораздо благоразумнее моего сына… — Мне кажется или в его словах я слышу горечь? — Возможно, ему понадобиться твоя помощь, потому что я чувствую, что он слегка… запутался. И если тебе вдруг понадобится моя помощь — что угодно — только скажи. Мы здесь не звери, Варя, что бы ты о нас ни думала.

Ну о’кей, вот это было неожиданно.

Наблюдаю, как он поднимается на ноги, параллельно оставляя результаты на моём столе, и направляется к двери.

— Простите меня за мою прямолинейность, — слетает с языка прежде, чем успеваю подумать; Геннадий Иванович разворачивается на полпути и выжидающе смотрит. — Вы сказали, что у нас с Ярославом сто процентная совместимость — этого не может быть.

— Что заставляет тебя так думать? — задумчиво хмурится.

Краснею, стискивая ладони.

— Я должна была попасть в семью к своему лучшему другу по договорённости, но этого не случилось из-за вашего сына. Мой друг сказал, что я подхожу ему по результатам теста на сто процентов, но ведь я не могу подходить сразу обоим?..

Из-за неуверенности моё утверждение звучит как вопрос.

Но Поляков-старший не злится; вместо этого он весело фыркает, и я застываю в ожидании ответа, чтобы понять, что его так насмешило.

— Нет, не можешь. Правда в том, что твои результаты были готовы через неделю после твоего последнего посещения «Утопии»; и доступ к ним может получить лишь тот, кто является твоим сибаритом — а ты была вписана в личное дело Ярослава. Мне жаль тебя разочаровывать, но на твоём месте я бы не называл своим другом лжеца.

Внутри всё холодеет и обрывается; это кажется не так уж и страшно — маленькая ложь — но я не могу понять, зачем Вадиму вообще было говорить мне об этом.

Чтобы я заранее ненавидела Полякова?

Вздыхаю и падаю на кровать.

Есть ли в моей жизни хоть капля правды?

Когда отец Ярослава уходит, я беру в руки телефон: теперь, когда он у меня есть, неплохо было бы обзавестись номером Вадика — никто ведь не говорил о том, что мне запрещено общаться с семьёй и друзьями.

А мне к тому же хочется знать, зачем он мне всё-таки соврал.

Покидаю комнату и выхожу в коридор, потому что вопли голодного желудка с каждой минутой становятся всё громче и не утихнут, пока я не поем. Топаю на запахи еды — вкусно пахнет, вообще-то — и вспоминаю «блюда», которые мы с мамой обычно готовим дома: небо и земля. И это не потому, что у нас еда хуже — хотя пока не знаю, сравнивать было не с чем — а потому, что у нас особо не из чего выбирать. Мы готовим то, на что хватает средств, и ингредиенты не всегда бывают качественными; конечно, если у тебя миллионный счёт в банке, стоит только щёлкнуть пальцами, и на твоём столе будут самые свежие и качественные продукты, а всем остальным приходится есть лишь то, что доступно.

Ещё одна «справедливость» мира.

Столовая встречает меня тишиной и пустотой; только из кухни доносится возня, звон посуды, и, кажется, кто-то напевал песню. Вхожу туда и вижу огромную кухню — у меня весь дом меньше; на ней активно управлялись две женщины: одна полненькая, с волосами цвета воронова крыла — она активно вытирала тарелку и дёргала головой в такт песне, которую напевала — при этом её карие глаза блестели, а щёки светились румянцем. Вторая — худая, высокая, седовласая, с сухим лицом и крючковатым носом; взгляд пронзал насквозь даже тарелку нарезанного сыра, которую она держала в руках. На ум почему-то пришла книга «Королевство кривых зеркал» и один из её персонажей — тот, который был Коршуном.

Эта женщина не понравилась мне с первого взгляда.

— Здравствуйте, — роняю, робко выглядывая из-за двери.

Может, я уже всё пропустила, а без расписания здесь не кормят?

— Здравствуй, детка, — улыбается полненькая дама. — Ты, должно быть, Варя? А мы тебя ждали! Меня зовут Валентина, но Яр зовёт меня тётя Валя — ты тоже можешь.

Судя по тому, как Коршун поджала губы, ждали меня здесь далеко не все; но на предложение Валентины отзываюсь улыбкой.

— Простите, если не вовремя, мне просто захотелось есть…

— Да о чём ты говоришь… — всплеснула было руками тётя Валя, но вторая её перебила.

— На сегодня мы закроем глаза, — её властный голос так и просил склонить голову, но я только шире раскрыла глаза от удивления. — Ты пока не знакома с правилами этого дома, так что на первый раз я прощаю твоё невежество, но с завтрашнего дня будешь приходить в столовую в положенное время.

— А где взять расписание?

Должно быть, я спросила что-то не то, потому что тётя Валя прикусила губы, чтобы не рассмеяться, а седовласая нахмурилась.

— Об этом ты должна была спросить Ярослава сразу, как только переступила порог. У меня полно своей работы, что бы ещё учить некультурных девочек правилам поведения.

Тарелка сыров с громким стуком опускается на стол, а женщина удаляется из кухни; с её уходом сразу становится легче дышать, но, в общем и целом, по крови всё ещё плещется страх.

— Не обращай внимания, девочка, — подмигивает Валентина, и я подхожу к ней ближе — теперь нас разделял только островок кофейного цвета. — Антонина Вячеславовна старой закалки, привыкла всегда и во всём поддерживать порядок и иногда немного перегибает палку.

Киваю, косясь в сторону сыров, и женщина замечает мой взгляд.

— О Божечки мои, ты ведь голодная! — спохватывается. — Сейчас мы тебя покормим.

На столе тут же появляется салат из зелени, сыра, помидор и чего-то ещё; горячий омлет; тушёная рыба… Когда Валентина пытается поставить ещё и жареные куски мяса — стейки — я поднимаю бунт.

— Эй, я ведь не тихоокеанский кит! В меня столько не влезет!

— Прости, детка, я привыкла, что у Ярослава хороший аппетит.

Несколько минут я ем в тишине, наслаждаясь вкусом еды и понимая, что прежде я по-настоящему ни разу не ела.

— Послушайте, тёть Валь, — начинаю осторожно и тихо, чтоб никто не услышал. — А… между Ярославом и его отцом всегда такие конфликтные отношения?

Женщина тяжело вздыхает.

— Этот дом никогда не видел покоя, дочка… Я работаю здесь уже пятнадцать лет и ни разу не видела, чтобы эта семья проводила время вместе. Да, здесь часто устраиваются вечера и званые ужины, но между собой они все словно змеи — только и думают о том, как бы побольнее укусить друг друга. Когда мой Ярослав был маленьким, они ещё как-то ладили, но потом господин Поляков бросил и жену, и сына. Дело уже почти дошло до развода, но они почему-то снова сошлись — не знаю причины; вот только Яр так и не смог простить отца за тот уход, и с тех пор они оба как кошка с собакой.

Услышанное навевает на меня грусть, ведь я росла в других условиях; да, мы не были обеспечены, но зато мы были семьёй, а это дорогого стоит.

После обеда возвращаюсь в свою комнату; Ярослав не возвращается домой ни в пять, ни в девять вечера, и, в конце концов, я перестаю ждать, что дверь моей комнаты откроется, и я услышу очередную порцию оскорблений. Во всяком случае теперь, когда Геннадий Иванович пообещал мне помощь, было не так страшно: мне есть, к кому обратиться.

Засыпала я почти три часа: с непривычки подушки казались слишком мягкими, а одеяло — слишком тяжёлым и неудобным — в общем, я чувствовала себя принцессой на горошине. Плюс незнакомые запахи и полное отсутствие света — в моей прежней комнате всегда пахло красками, и было окно, в которое частенько заглядывала луна, а если нет, то никто не отменял уличные фонари.

Эта комната была одновременно и райским садом, и глухим склепом, заколоченным снаружи.

Ближе к часу ночи всё-таки проваливаюсь в спасительный сон, надеясь, что следующий день будет легче предыдущего.

29 августа 2019 года, четверг

Я устала.

Нет, не так — я чертовски устала.

И да, «чертовски» — это любимое слово Ярослава.

Эти несчастные три недели, что я прожила в доме Полякова, вымотали меня настолько, что я даже на оскорбления Яра перестала обращать внимание. Правда, из-за этого он стал злиться ещё больше — говорил что-то про то, что мне от него не спрятаться…

Как будто было, где.

Он вообще себя очень странно ведёт в последние дни: без причины срывается на рык и практически постоянно торчит в моей комнате — будто у него собственной нет. Я пытаюсь выучить ноты или репетирую движения вальса, а он смотрит на меня и без конца вставляет свои пять копеек по поводу того, что у меня нет таланта ни к чему.

Словно меня волнует его мнение.

А ещё я научилась ему отвечать — правда, Ярослава это на удивление веселит.

Заваливаюсь на пол на разбросанные в беспорядке цветные подушки: сегодня учитель танцев прошёлся по мне, не жалея ни своего голоса, ни моих бедных ног. Я думала, что уже неплохо справляюсь, но, как оказалось, моё «неплохо» и «неплохо» Натальи Станиславовны — это две разные вещи.

Прикрываю глаза и пытаюсь восстановить дыхание.

— Ты совсем не стараешься, — доносится откуда-то сверху голос Ярослава, но у меня нет сил даже глаза открыть, не то, что спорить с ним.

Не стараюсь, так не стараюсь.

— Ммм, — неопределённо мычу в ответ, слабо махнув рукой.

— Вставай, я покажу, как надо.

Его предложение настолько неожиданное, что от удивления мои глаза распахиваются сами собой. Перевожу шокированный взгляд на Полякова.

— С каких это пор тебя волнуют мои успехи в… да хоть в чём-нибудь?!

— Они меня и не волнуют, — снова рычит. — Но ещё один вечер в компании Натальи Станиславовны я не выдержу — у меня уже крышу срывает от её «раз-два-три»! Не дом, а чёртов плацдарм для учений…

Тут я была с ним согласна — этот её счёт шагов уже снился мне в кошмарах.