— Мне вот просто интересно: ты думал об этом, когда бросал нас с матерью? О том, что твоя выходка может доставить тебе проблемы? Или ты просто делал то, что хотел? — Отец отворачивается, и это говорит больше, чем любые слова. — Ты всю жизнь думал только о себе, а теперь предъявляешь мне претензии о том, что я беру с тебя пример? Не можешь быть честным со мной или с матерью — так хоть себе самому не ври.

— Всё, что я делал, тоже было не от большого ума, — качает головой. — И по прошествии стольких лет я жалею о том, что тогда рядом не было никого, кто мог бы вставить мне мозги на место — я всего лишь не хочу, чтобы ты повторил мои ошибки.

Не могу скрыть своего презрения: сейчас он учит меня, а сам никогда никого не слушал, потому что всегда был уверен, что знает, как правильно. А наворотив дел, решил одуматься и учить жизни других — только мне его советы не нужны. Я уже достаточно насмотрелся на его лицемерие, двойные стандарты и способность любую ситуацию вывернуть так, чтобы извлечь из неё пользу для себя — и я так не хочу. Знаю, что он бесится из-за того, что не в состоянии меня контролировать, но время, когда его имя имело вес в моих глазах, давно прошло.

— Я всё равно буду косячить — даже если бы тебя слушал. Хотя нет — если бы я тебя слушал, косячил бы в десять раз чаще, так что спасибо, обойдусь.

— Ты не можешь лишить меня моих законных прав учить тебя — я твой отец.

— Ты прав, — киваю. — Ты мой отец. Но моим папой тебе никогда не стать.

Выскакиваю через чёрный ход в гараж, оставляя за спиной попытки отца дозваться меня, и срываю тент с байка: чем скорее уберусь отсюда, тем лучше.

Иногда я всё же жалею, что я не с периметра, где чувства и взаимоотношения в семье ставят выше, чем влияние, деньги и власть.

Может, там моя жизнь сложилась бы по-другому.

Но теперь я этого не узнаю.

[1] См. значение имени

[2] Квинтэссенция — самое главное, основная суть.

Глава 5. Варя

Тот же день

Выходить из комнаты было страшно даже несмотря на то, что голод всё крепчал, отбирая бразды правления у мозга. Ярослав вёл себя как средневековый завоеватель, забирающий в плен женщин из соседних племён, а не житель современного города. Поначалу мне показались шуткой его слова превратить мою жизнь в ад — быть чьим-то аккомодантом уже само по себе наказание, а уж если он подстроил, чтобы я не попала к другу… Но парень на удивление был исполнительным в плане обещаний: пока что у меня все поджилки тряслись, хотя сердце продолжало упрямиться вопреки всему. В общем, хотелось закрыться здесь до конца своего пребывания в этом доме, но желудок думал иначе.

Правильно говорила моя бабушка: «Если не поешь — и святых продашь»…

Осторожно выглядываю в коридор, но моя комната расположена в таком интересном месте, что отсюда особо ничего не увидишь. Я успела лишь мельком разглядеть устройство первого этажа; из гаража Ярослав вывел меня через едва заметную дверь прямо в огромную гостиную, самыми большими достопримечательностями которой были камин и большая мраморная лестница на второй этаж. Поляков провёл меня прямо за неё, к двойным дверям из тёмного дерева со вставками из матового серого стекла. Сразу за ними был небольшой коридор, а в нём две двери; куда вела та, что располагалась справа, я не знала, а вот по прямой оказалась моя комната — этакий собственный «чулан под лестницей»[1]. Но у меня и в мыслях не было спорить: она была настолько уютной и красивой — даже несмотря на отсутствие окон — что страх перед будущим и печаль от расставания с семьёй ненадолго притупились. Мебели было немного, но сразу видно, что она дорогая: письменный стол с кучей полок под мелочи, кровать — такие моя бабушка называла «полуторками» — платяной шкаф с зеркалами на дверцах и даже книжная полка — пустая, разумеется — и всё это из тёмного дерева. В противовес этому на стенах обои цвета кофе с молоком, белоснежный потолок, паркет цвета слоновой кости, а на полу — ковёр с толстым ворсом, сшитый из разбросанных в хаотичном порядке разноцветных квадратов. На кровати — бежевое постельное бельё из шёлка с расшитым золотыми нитями покрывалом цвета тёплого шоколада и куча разноцветных маленьких подушек.

Не думала, что меня здесь настолько ждали.

Снова перевожу взгляд на книжную полку и сразу вспоминаю о своей коллекции книг о Гарри Поттере, на которую родители наскребли денег и подарили на мой день рождения в прошлом году, и жалею, что не сообразила взять её с собой.

На выходных нужно будет забрать обязательно.

И к слову о птичках: где моё письмо из Хогвартс?

Пользуясь тем, что двери коридора были прикрыты, выхожу из комнаты и заглядываю в ту дверь, что была в аккурат под лестницей; щёлкаю выключателем на стене и удивлённо распахиваю глаза: это, стало быть, что, у меня и ванная персональная будет?

Надо же, строили дом с прицелом на будущее? Откуда только знали, что в этом самом будущем подростки будут не только отделены друг от друга социальной лестницей, но и разделятся на сибаритов и аккомодантов? Впрочем, к такому люди вряд ли были бы готовы, так что дом, скорее всего, пришлось перестраивать.

Набираюсь смелости выйти, наконец, в гостиную, как за стеклом мелькает чья-то тень, заставив меня испуганно отпрыгнуть. За дверью звучат какие-то голоса, и я на свой страх и риск приоткрываю двери, впервые в жизни подслушивая чужой разговор. Голос Ярослава я узнаю сразу — от него у меня даже на расстоянии волосы вставали дыбом — а вот второй мне незнаком. Между говорившими складываются довольно напряжённые отношения, а когда я понимаю, что Ярослав разговаривает с родителем, мои брови удивлённо поднимаются: это ж что надо было сделать его отцу, что Яр его так ненавидит?

Подавляю тяжёлый вздох: тут члены его семьи в чёрном списке, а я жду нормального отношения к себе…

Видимо, Поляков по-другому просто не умеет.

Ярослав куда-то уходит, громко хлопнув дверью напоследок; меня на некоторое время окутывает тишина, а после я слышу шаги, направляющиеся в мою сторону. Возвращаюсь в комнату, как можно тише притворив дверь, и усаживаюсь на кровать. Рядом со мной лежит телефон, подаренный Ярославом, но я без привычки его носить попросту о нём забыла. Дверь в комнату распахивается, и я, наконец, могу рассмотреть отца своего сибарита.

Они очень похожи — по крайней мере, внешне; глядя на стоящего передо мной мужчину можно запросто представить, каким будет Ярослав через двадцать лет. Правда, в отличие от парня, мужчина был одет в безукоризненного вида костюм, а волосы на макушке зачёсаны на одну сторону — я бы сказала «очень стильно», если бы в этом разбиралась. А вот взгляд холодных карих глаз мне не понравился — слишком уж пронзительный и колючий; видимо, это единственная вещь, которая не передалась от отца сыну: у Ярика глаза зелёные и, хоть и ведёт он себя как придурок, они не были такими ледяными.

Наверно, они ему достались от мамы — и слава Богу.

— Здравствуй, Варя, — слышу его мягкий баритон, который никак не вяжется у меня с твёрдым взглядом. Не к месту вспоминаю, как Ярослав его поправил, когда мужчина назвал меня девочкой — какая ему разница? — Меня зовут Геннадий Иванович; я отец Ярослава, но, думаю, ты уже и так это поняла, ведь ты умная девочка.

Его голос звучит так вкрадчиво, что мне становится не по себе: так обычно красивые цветы завлекают насекомых на свой приятный аромат, чтобы затем съесть свою жертву — в голову приходит именно такая аналогия.

— Добрый день, — отвечаю на удивление твёрдо.

Опускаю глаза и замечаю в его руках свёрнутые в трубочку листы белоснежной бумаги; мужчина замечает мой взгляд и кивает.

— Это результаты твоих тестов и рекомендации от психолога, — подтверждает мои догадки. — Честно сказать, я скептически отнёсся к просьбе сына сделать тебя его аккомодантом, но, как оказалось, у вас с ним сто процентная психологическая совместимость, и я вынужден признать, что на этот раз интуиция Ярослава сработала куда лучше моей.

Я непонимающе хмурюсь: раньше никогда не случалось такого, чтобы один аккомодант подходил одновременно сразу двум сибаритам — тем более, если учесть, что они оба такие разные. Это просто невозможно!

Выходит, кто-то из них мне врёт.

И кстати — интуиция этого упыря здесь совершенно ни при чём.

— Полагаю, никто не принял бы меня в эту семью, если бы я не подходила.

Геннадий Иванович улыбается, но настолько фальшиво, что его раскусила бы любая пятилетняя девочка с периметра — он взял бы меня, даже будь я самой худшей партией из возможных.

— Разумеется. Но сейчас я хотел поговорить с тобой о другом. Как ты знаешь, мы очень статусная семья — возможно, даже статуснее всех остальных, учитывая мою должность — и это требует соблюдения определённых правил и обладание некоторыми… навыками, если ты понимаешь, о чём я.

— Разве не поэтому мы в школах учим этикет и усиленно изучаем два языка вместо одного?

— Всё верно, но я был бы искренне рад, если бы ты помимо всего прочего выучила ещё несколько вещей.

Его фразу можно было дословно перевести как «У тебя нет выбора, дорогая, но притворимся, что это не так».

— И что же это?

— Игра на фортепьяно, например, — улыбается, а я стараюсь удержать на месте так и норовящую отвалиться челюсть: неужели это так необходимо? — И я хочу, чтобы ты научилась танцевать вальс — в нашем доме нередко бывают светские рауты, которые любит устраивать супруга, и тебе будет нужно сопровождать на них Ярослава.

«Может, сразу мне клоунский костюм выдадите?»

— Я всё поняла, — тихо роняю в ответ.