Кира Шарм - Игрушка для хищника

И я, бля, окаменеваю.

Мы, конечно, партнеры, но никогда особенно о личном не распространялись.

Только вот однажды, переглянувшись у Маниза с его шлюхами, вдруг поняли, — связывает нас какой-то одинаковый огонь в глазах.

Значит, ее звали Вера.

Кто она, — та девочка, которую он у Маниза забрал, или другая? Да и какая разница теперь уже?

Понятно теперь, откуда такая бойня, — а я все поражаюсь, — можно было разрулить намного тише. Но, видимо, Морок первым, без всяких базаров, бросил на людей Альбиноса армию.

И понятно, откуда такая замкнутость, — он, в принципе, и без того не душа нараспашку, но все же… Не к такому Мороку я привык за все это время.

— Сам отомстишь, друг, — шепчу, уже почти касаясь его лица. — Или мы вместе.

Но он только качает головой, уже, видимо, не в силах говорить.

Аля, мать его, где же ты?

И тут же слышу вертолет. Вместе с начинающейся пальбой. Ну, — ни хрена, отсюда я эту суку точно выбью!

— Аля, — вот теперь я осторожен, тащу на спине Морока так, чтобы ни одна пуля не зацепила. — Нужно чудо!

— Все не так страшно, — устало улыбается, осмотрев его уже внутри. — Надеюсь, это чудо удастся. Очень вовремя, Арт. Еще полчаса — и спасать было бы некого.

— Ты не человек, ты — Ангел — хранитель, ты знаешь, — целую ее ладони, вытащившие уже не одну сотню с того света.

— Береги себя, Арт, — кивает на прощанье Аля.

Угу. Я себя буду беречь. Обязательно буду. И начинаю прямо сейчас, — распрямившись и ринувшись вперед. Видя перед глазами не людей, — а только одного. Альбиноса. Расстреливая именно его каждый раз. Того, кто убил женщину друга, — да, понадобилась война, чтобы мы с Мороком почувствовали себя почти что братьями, — и сейчас его рану и утрату я ощущал, как свою. Того, кто отнял мою женщину, разбив счастье, ставшее возможным. Того, из-за кого, возможно, мы с Мороком сегодня виделись в последний раз.

— Убью, сука, — ревел, паля во все стороны.

Мои люди не спали трое суток.

Озверев, я просто шел вперед, паля направо и налево — больше уже ничего не просчитывая, не пытаясь быть осторожным, не пригибаясь, не прячась от пусь.

Морок бы никогда не допустил бы такого, — но Морока здесь не было, и никто, даже, кажется, сам Господь Бог не знал, выживет он или нет.

Аля только тяжело вздыхала в ответ на мои звонки и я прямо таки видел ее сжатые губы и нахмуренные брови.

— Мы делаем все, что можем, Арт, — получал я неизменно один и тот же ответ.

И зверел. Зверел с каждым шагом все больше и больше.

Хрен знает, как так получилось, как вышло, — я, никого не привыкший подпускать к себе близко, даже тех, с кем не одну кучу дерьма выгреб и прошел вместе не год и даже не два, — всегда ведь каждый может предать, каждый, — так что не доверять, не привязываться, не пускать кого-то ближе, чем секс и общее дело, — стало моей заповедью номер один.

Но сейчас эта заповедь разлетелась на хрен.

Света и Морок.

Хрен знает, но за недолгое время, что я его знаю, он реально стал мне, как брат, которого у меня никогда не было.

Я будто сплелся с ним какой-то странной одной упряжкой, — и, пусть мы совершенно непохожи, но эта общность, это родство какое-то на необъяснимом уровне, разжигало меня изнутри.

Я не думал о том, чтобы выжить и о том, что будет дальше.

Я просто убивал.

Расстреливал.

Мстил.

Только одно желание, одна потребность, единственная страсть, — сравнять все здесь на хрен с землей, а после и его, — так, чтобы под корень, чтобы ни хрена, ни пылинки от Альбиноса не осталось.

Сыновей своих, сука, он из-под пуль увел.

Но я, блядь, — найду. Если не сдохну в этом месиве. Найду и уничтожу все.

Сердце, блядь, вырву тому, кто отнял у меня самых близких мне людей. Размажу.

И пули меня боялись.

Будто сами отталкивались от моего неуемного бешенства, которое рвало вперед, которое давало силы идти, забывая про сон, еду и отдых. С хера нам отдыхать, когда можно крушить и ровнять все с землей?

И я сравнял.

Выжженую пустыню по себе оставил.

Выжженую и залитую запекшейся ровью, всю пропитавшуюся ее сладко — тошнотворным ароматом.

Не осталось никого и ничего.

И, блядь, на каналы Морока, на стволы, которые через них перевозил Альбинос и на его наркоту мне было насрать.

Только месть. Только ненависть. Единая. И беспощадная.

— Аля? — я остановился, будто пришел в себя.

Понял, что мочить больше некого, — одно черное воронье покрывает поля, доклевывая то, что я по себе оставил им для пиршества.

— Он приходит в себя, Арт, — слышу, после ее неизменного вздоха облегчения.

Каждый раз думает, глупенькая, что меня замочат. Каждый раз говорит со мной, как в последний раз.

Нет, девочка, завалить меня сейчас невозможно.

Тело-то, — да, но ураган, бурю, что тащит меня вперед, — ни хрена не возьмет. Кажется, тело даже бы повалилось и сдохло, а ненависть моя все равно смерчем бы летела по полю и забирала за собой жизни.

— И? — это не показатель, я уже знаю, насмотрелся. Иногда приходят в себя именно перед последним вздохом. Такая, наверно, милость судьбы, — дать человеку возможность попрощаться, слова какие-то последние сказать. Но и ее заслужить надо.

— Жить будет, — еще один облегченный вздох. — Ты сам-то как?

— Скоро увидимся, красавица, — ухмыляюсь и даже подмигиваю Альке, хоть она этого и не видит. Почувствует. — Я ж тебе романтический отпуск обещал. Разве я могу так просто сдохнуть и оставить за собой тебе такой должок?

— Сумасшедший ты, Арт, — чувствую, и она улыбается, хоть и хмурит брови.

— Был бы нормальным — лежал бы в земле, — ухмыляюсь.

Хотя, — нет. С моим фартом хрен бы меня кто в нее положил. Так бы сдох, вот как эти, — без всяких закапываний, с вороньем одним, зато, блядь, сытым!

— Освободишься, — заказывай столик в ресторане. Где-нибудь на крыше, чтобы красивее было. Я обязательно успею к ужину.

— Освободишься тут с тобой, — бурчит Аля. — Работы мне на сто лет вперед подбросил.

— Ну, так и мне не рубашку осталось погладить. Как раз управимся, — усмехаюсь, так и представляя себе тихий спокойный вечер с легким ветерком над скалами. Как раз такой ресторанчик мы с Мороком и задумали. Гостинница-небоскреб с рестораном на крыше и верхним этажом из стекла, — чтобы когда дождь посидеть было можно и капли как будто обтекали со всех сторон.

Видимо, как раз к тому времени, как мы с Алькой освободимся, эта гостиница и достроится. Не ближний свет.

— Арт? — хм… А вот это уже — важный звонок из столицы.

— Да, — даже не дергаюсь, — я в своем праве вместе с Мороком, так что, по правильным законам мне уж точно предъявлять нечего.

— Наворотил ты… — слышу усталый и недоверчивый голос. — Конкретно наворотил.

— Правда? — вот даже расхохотаться хочется. Особенно, глядя вокруг. Лично я бы назвал всю эту картину совсем другими словами, гораздо покрепче. Ну ладно, — пусть будет наворотил, хрен с ним.

— Зато на место поставил.

— Это — да… — усталый вздох. — Только пока затаись и веди себя крайне законопослушно, понял меня? Альбинос тут очень бурную кампанию против вас с Мороком развить пытается. Так себя веди, чтобы даже за алкоголь за рулем не попался, понял?

— Образец, бля, — недовольное кряканье в трубку и — отбой.

— Змей? — сердце, как всегда, пропускает удар, когда набираю этот номер.

— Все в порядке. Здорова и в безопасности.

— А…? — блядь, ну вот зачем я снова спрашиваю? Только душу себе разрываю.

— Одна, Арт. Одна.

Одна. Пока одна, — с шумом вздыхаю. Так ведь ни разу и не попыталась со мной связаться.

Ладно. Приеду и на месте осмотрюсь.

— Братва! Собираемся! Домой! — ору на все поле и, насвистывая, иду собирать свой нехитрый рюкзак.

— Домой, — шепчу, забросив рюкзак наверх и пристегиваясь к креслу.

Парни пьют и веселятся, празднуют, что вырвали у смерти еще немного дней, что остались в живых.

А я — отрубаюсь.

И сразу же чувствую прикосновение нежных, маленьких ладошек на щеках.

— Люблю, — шепчет, улыбаясь, мне мой самый светлый Лучик на свете и трется о заросшую щеку. — Люблю так, как невозможно! Всегда буду любить! Сколько дышать буду!

— Света, я небритый, поколешься, — улыбаюсь, гладя ее волосы, уже зарываясь в них пальцами, весь растворяясь в ее сумасшедшем аромате. — У тебя потом кожа печь будет.

Мой нежный Лучик.

Всегда от моей щетины у нее потом кожа красная.

— Ерунда, — улыбается мне в губы и уже сама тянется за поцелуем. — Это неважно.

И я забываю обо всем, когда ее язык проводит по моим губам.

Набрасываюсь на эти губы — как в первый или последний раз, — или и то, и другое, — одновременно. Страюсь быть нежным, — но руки сами как-то рвут мою футболку на ее груди.

— С ума сводишь, — выдыхаю, уже подхватывая ее на руки.

— А ты меня свел уже давно, — ее руки скользят по груди, заставляя ее напрячься в камень, тянутся к ремню на штанах, дергают его.

— Как же я тебя люблю, Света… Как невозможно, — шепчу, уже задыхаясь, осторожно опуская ее на диван, — до спальни мы и в этот раз дойти не успеем. — Ты — моя жизнь… — сбрасываю ее шорты, втягивая уже твердый, до одури возбужденный сосок, сам весь дрожа от судорожной дрожи ее тела…

— Да, Артур, — задыхаясь, она оплетает мою спину ногами, дергаясь навстречу бедрами. — Бери меня… Бери…

— Тигр? Прилетели.

Вздрагиваю, выпадая из своего безумно счастливого сна.