Война, блядь, войной, а тихие вечера, чтобы отоспаться — никто не отменял.

Ночью, конечно, возможна очередная вылазка, — и у нас, блядь, тут все, как на самой настоящей войне, — дозорные с постами, палатки и вертолеты, подвозящие оружие и людей. Только Альбиносу, блядь, кажется, новых поставок не нужно, — своими пользуется, теми, что провезти собирался. У него там, похоже, блядь — составы. И откуда только столько взял?

Хорошо, что мы с Мороком подготовились. Людей наперед отправили. Хоть и бойни такой реально — не ждали. Так, думали, постреляем уток, объясним Альбиносу, почем в этой жизни помидоры, товар его взорвем к ебеням, — да и разойдемся. А вот как вышло. Вцепился, сука, за этот пост.

Ну, оно и понятно, — Морок на границах и таможнях все решает, его не проверяют. А этому, блядь, — только того и надо. Всех своих положить готов ради бабла. Хоть и бабло, — базара нет, бешенное просто, конечно.

— Смерти бояться — дома сидеть, — усмехаюсь, подкидывая Мороку бинты. Его вот зацепило. Уже не в первый раз. Плечо, бедро, а теперь вот — бок. Бок — это хреново. Швы плохо держатся. Третий раз перевязывать приходится. И перештопывать, блядь.

— Тигр, ну на хрена ж под пули — то лезть, а? — сжимает зубы. — Смерти бояться и жить надоело — это разные, мать твою, вещи. Еще и в телефон все все время тычешься.

Да, блядь.

Я хохочу костлявой суке в лицо, как никогда раньше. С бешеной, безумной злостью. Рвусь ей навстречу, как никогда. И знаю, — плевки ей в лицо никогда и никому не проходят даром.

Только ей вот, кажется, в эти дни на меня как-то наплевать.

Тех, кто аккуратничает, прячется, она находит и утаскивает, сжимая яйца. А до меня — и дела будто бы ей нет. В полный рост встаю — а даже не царапнуло.

— Про тебя уже говорить начинают, что ты, блядь, неубиваемый. — Как будто сделку с нечистым заключил, — ухмыляется Морок.

Это — да. Суеверных, как и идиотов — хватает. Даже у нас. Да и самому все это ненормально.

— По хрен мне, Морок, — глотаю спирт из железной кружки и валюсь спиной рядом с ним. — По хрен, понимаешь? Альбиноса, суку мы уже оттеснили, только вопрос времени, когда ты свое отобьешь. Давай. Подошью, — я говорил, блядь, что вышивальшицей скоро стану? Это, блядь, уже необратимо. Одни тренировки, да.

— Мне с тобой еще бизнес делать, не забыл? — стискивает зубы. Хреновая рана. Реально — очень хреновая. Отправить бы его к Альке в ближайшим вертолетом, да ведь не согласится. Его вопрос, говорит, — ему и решать. Меня вон каждый день выпроводить пытается.

— Не забыл, — протягиваю и ему чистого спирта. Не берет нас конечно, ни хрена, но все-таки чутка легчает.

— Вот бы и делал. Бумагами бы занимался, пока я здесь.

— Ага. А потом бы наследникам бы твоим все передал, да? — пожимаю плечами, снова прикладываясь к кружке. — Кстати, — у тебя есть наследники, Морок?

— Нет, — забирает мою кружку, допивая остатки. Бляяяя, теперь придется снова подыматься за глотком. А так не хочется.

— Так на хрена ты в телефон все время заглядываешь, а, Тигр?

Заглядываю.

Блядь, как сумасшедший жду от нее, — хоть чего-то. Смски, звонка, да просто пустого сообщения! Только уже, блядь, неделя прошла, — так бы и не знал, тут все в одну кашу стрельбы и обугленного мяса с кровью слилось, что час, что месяц — и не разберешь. А я, блядь, дни, часы считаю, как идиот помешанный.

И так разворачивает, что весь этот свист пуль, — херня, так, музыка с детского утренника просто. Где ты, мой Лучик? — кажется, иногда даже вслух спрашиваю, пялясь в пустой экран, который снова ничего мне от нее не принес.

Знаю, Змей докладывает, каждые два часа ему звоню, — и срать, где я в это время.

С сукой папашей своим общается.

В универ новый ходит.

Друзей новых завела, — и часами в кафешке с ними просиживает.

Пялюсь на фотки, что Змей для отчета присылает, — на губы ее, которые смеются, на глаза, теперь такие прозрачные, такие светлые, — а хмурой бурей черной серости были, когда со мной последние дни была. Еле ноги волочила даже, кажется, — как тень какая-то неживая, как привидение. А теперь — ничего, ожила девочка. Смеется румянец на щеках.

— Моя… — глажу лицо, водя на картинке пальцем, как сумасшедший.

И ни хера вокруг себя не вижу, не соображаю. Только губы ее сладкие вкусом чувствую. И запах ее, от которого от одних воспомнинаний ведет. Моя…

Не может она забыть, не такая, чтоб сегодня одного, а завтра, — другого любит… Не такая… Моя… Вернется…

Но телефон, — маленькая, глупая коробка, в которой сейчас сосредоточилась вся моя жизнь, — по-прежнему молчит, не принося от нее новостей.

И я, вспоминая, когда в последний раз прикасался к ней, хохоча, как безумный, встаю под пули, иду на ублюдков Альбиносовых, — и по хрен мне все. Потому что — не моя. Молчит. Не вернется. Может, — по ночам в кошмарах на постели подскакивает? Если я ей снюсь…

— Ладно, Тигр, не мое дело, — кивает Морок, пока я затягиваю бинт потуже. — Но жизнь вся к одному не сводится. И… что бы у тебя там не вышло, — всегда есть шанс. Не дай его себе просрать, нелепо сдохнув.

— Шанс, — бурчу под нос, таки поднимаясь за новой порцией спирта. — Бывает так, что шансов не осталось. Что все их уже и так просрал.

— Не бывает, Тигр, — Морок снова сжимает зубы, отворачиваясь и глядя куда-то сквозь меня. — Пока вы оба живы. Это — я уже…

— Что? — блядь, что-то я вот сейчас ни хера не понял.

— Не важно, — отмахивается. — давай поспим, пока тихо. Хоть пару часов.

— Поспим, — киваю, выходя из палатки.

Что-то мне, блядь, совсем не нравится. Расприрает изнутри, и адреналин прям, как осязаемый, по рукам, кажется, стекает, вертясь на кониках пальцев. Что, блядь? Тихо вроде вокруг… Да и рана Морока — пусть и нехорошая, но и не такая уж чтобы прям страшная. Я бы из-за такой не морочился. Но… Что-то не дает покоя, не дает провалиться даже в короткий сон, несмотря на двое суток на ногах.

— Аля? — немного потупив в телефон и полюбовавшись еще ставшим привычным отсутствием тех самых пропущенных звонков и сообщений, набираю, несмотря на ночь. — Сможешь вылететь?

— Арт, у меня здесь твоих людей… Что у вас там?

— Разговор по душам, Аль, — криво усмехаюсь. — Немного правда, затянувшийся.

— Когда ж вы уже наговоритесь, — вздыхает, а в голосе такая усталость, что чувствую себя последней сволочью. Да и причины, вроде, ее дергать и тащить сюда совсем и нет. Но…

— Вылечу, конечно, раз надо, — еще один усталый вздох. — Ты как, Арт?

— Жив пока — усмехаюсь. — Не слышно разве? Ты знаешь, — таких, как я, даже пули обходят стороной. Связываться не хотят.

— Будь осторожен, — вот теперь слышу явное напряжение. Волнуется. За такого, блядь, как я, — такой бы, как она, и волноваться не стоило. Давно пора ей послать меня подальше. — Береги себя, Арт. Я буду.

Аля первой отключает звонок, — а ведь я уже было настроился дать отбой с ее вылетом.

И чувствую себя последней сволочью за то, что наваливаю на нее это все. И как только терпит? Ничего, скоро и ей надоест.

Спать точно не смогу, — ни в одном глазу даже намека на сон. Пройдусь, посты проверю… Парни, конечно, не идиоты, понимают, что здесь не до того, чтобы профилонить, но… Так просто, скорее, чтобы пройтись. И предчувствие нехорошее успокоить.

— Морок? В поряке? — заглядываю в палатку. Но он спит, — и явно совершенно нормальным, не болезненным сном. — Я прогуляюсь, — бросаю на всякий случай, если вдруг услышит.

Тишина.

Настоящее поле боя.

Наши бойцы — все на местах, да и сомневаться-то, по-хорошему, было даже глупо. Даже как-то странно, — люди Альбиноса притихли. Тоже, что ли, выдохлись? Ну, да, — не железные, как и все. Что ж мне покоя не дает? Или — с ней что-то?

— Змей? — набираю, хоть и внепланово. — Что там?

— Все в порядке, — чеканит ровным бодрым голосом. — Спит.

— Одна? — блядь, — и зачем я спрашиваю. А — если не одна, то что? Сорвусь сейчас с вертолетом и яйца полечу ему отстреливать? Если она решила… Зато с ума тут точно сойду! Обещал же сам себе — тысячи раз, — что спрашивать буду только о ее безопасности! Идиот!

— Нам с Мороком двойную порцию, — киваю, останавливаясь у костра, где жарят мясо. И тихонько иду дальше, чувствуя, как понемногу отпускает. Одна…

Но ведь это же, блядь, — ненадолго! Если ко мне не вернется, то…

Рано или поздно на этот вопрос я услышу совсем другой ответ. И что мне с ним тогда делать?

Брожу еще немного, и возвращаюсь. Как раз в палатку боец занес дымящиеся тарелки. И снова что-то дергает внутри. Обманул, что ли, Змей? Откуда это гадское чувство?

— Твою ж мать, — выдыхаю, слыша приглушенный выстрел в нашей палатке. У нас с Мороком глушителей точно нет!

— Сука!

Выношу мозги подкупленному враждебной стороной поваренку, и бросаюсь к Мороку.

— Живой? — дергаю за плечо, ни хрена пока в темноте не видя.

— Живой, — хрипит, но, блядь, слишком тихо. — Пока…

Зажигаю свет и осматриваю рану. Грудь. Нехорошо, ох ты, блядь, как же нехорошо!

— Давай, Морок, зажать нужно. Ну?!

— Поздно зажимать, Арт, — окровавленная рука сжимает мою.

— Ни хера не поздно, — шиплю сквозь сжатые зубы. — Ни хера не поздно, слышишь, Андрей! Аля сейчас подлетит, ты ее знаешь, она — с того света вытащит! Руки у нее чудотворные! Выживешь!

— Арт… Поклянись мне, — блядь, шипение и свист, и голоса почти уже не слышно.

— Да, Андрей, — наклоняюсь над самым его лицом, чтобы хоть что-нибудь расслышать.

— Поклянись, что замочишь эту суку, Альбиноса.

— Клянусь, Морок, — крепко сжимаю его руку.

— Он… — его губы уже синеют, еле двигаются. — Тигр, он ведь Веру убил. Ты… Помни, пока вы живы — шанс еще есть… А у меня его больше нет уже. Ты… Не дури, Артур. Верни ее. Шанс…