— Хочешь, чтобы тебя разорвали собаки, да? — его дыхание, слишком близкое, опалило меня так, что снова подкосились ноги.

Глаза метали молнии.

— Тебе так не повезет, — схватив за волосы, он толкнул меня к широкому стволу дуба. — Ты пройдешь все круги того ада, который приготовила для других, дрянь. — Сначала — я, — его рука до боли сжала мой сосок, снова заставляя меня прикусить губу до крови. — Потом — мои парни, — все вместе, скопом, и даже без очереди, — рука сжалась на моем горле, а вторая резко проехалась по телу вниз, задрав подол платья. — А потом, возможно, я и отдам тебя собакам, если там что-то еще останется.

Его палец резко вошел в меня, тут же пронзив щемящей болью.

— Не нужно, — еле выдохнула я, закрывая глаза и чувствуя, как кружится голова от ужаса, а к горлу подступают спазмы. — Вы… Вы с кем-то меня путаете. Я… Ничего… Ничего не сделала! И… Меня будут искать! Мой отец, мои братья, они подымут шум, и вас найдут, вас…. Отпустите меня, сейчас, пожалуйста, — и, клянусь, — я ничего никому не скажу!

Глупо, наверное, было думать, что моя неловкая ложь на него подействует, — на того, кто, не задумываясь, расстрелял всех, кто был в том ночном клубе. Но я цеплялась за соломинку. За любую соломинку, которая хоть как-нибудь могла бы мне помочь.

— Знаю я, кто тебя искать будет, — он снова зарычал, а глаза полыхнули такой ненавистью, что от нее стало страшнее, чем от огромных рук. — Может, я только и жду, чтобы они меня нашли!

— Не надо, — еще одна жалкая попытка. — Пожалуйста…

— Блядь, просто заткнись! — он громыхнул кулаком по стволу в миллиметре от моей головы. Наверное, если бы удар пришелся на меня, проломал бы череп. — Заткнись, пока я тебя не пришиб, сука. — Я буду ебать тебя где захочу, как захочу и сколько захочу! А ты будешь просто молча раздвигать ноги и открывать рот, и очень стараться, чтобы я остался доволен, — его глаза лихорадочно заблестели, как у психопата, почернев его сильнее, если это вообще только возможно.

В меня тут же с силой вбился еще один палец, — так сильно, что впилась ногтями в кору дерева и дернулась.

— Не нравится так? Не нравится? — его жуткие глаза оказались совсем рядом с моими, прожигая насквозь, просто испепеляя. — А девочкам, которых ты привезла — должно было понравиться? Они знали, на что их отправляют?

— Я… Не… Вы точно меня с кем-то путаете! — Боже, он просто психопат! Самый настоящий! Но, может, если я сумею до него достучаться, проникнуть словами сквозь марево этого безумия, он действительно поймет, что ошибается? Ведь ему явно нужна не я, он принимает меня за кого-то другого!

— Ни с кем я тебя не путаю, Света Лиманова. Ты живешь с бабушкой, учишься хореографии и привезла сюда группу девочек на растерзание голодным уродам.

О, Боже. Боже, Боже, Боже.

Он точно, совершенно точно — псих! Но… Этот псих знает обо мне все! Откуда?

— Думаешь, смерть — худшее, что может случиться в этой жизни? — теперь он заговорил вкрадчиво, снова будто обнюхивая мое лицо, — а от этого тона мне стало еще страшнее, чем от его рева. — Нет, Светттта, — рокотом полоснул по нервам, раскатывая «т». — Есть намного более ужасные вещи. И ты прочувствуешь на себе каждую из них.

— Что с ними? — он толкнул внутри меня пальцы, и все тело пронзила судорога.

Зачем я спрашиваю? Наверняка, они оказались в таком же плену, что и я…

— С ними как раз все будет в порядке, — оскалился он, накрывая мою грудь и сжимая ее своей огромной ладонью. — А вот ты переживешь все то, что готовила для них.

— Я… — мои глаза распахнулись в шоке. — Я ничего для них не готовила! Кроме программы!

Боже, — что у него в голове? Что я кому, по его мнению, там готовила?

— Заткнись, — и снова удар по стволу у моего виска. — Просто заткнись, — голос опять переходит на рев. — Слишком много ты говоришь. Хватит разговоров.

Пальцы выскользнули из моей плоти, подарив секунду облегчения.

Но лишь на миг.

Резко впечатавшись между ног коленом, он раздвинул мои ноги, будто раздирая их.

Обеими руками рванул платье, разорвав его на этот раз до конца и отшвырнул в траву.

Я всхлипнула и только зажмурилась, впившись ногтями в кору еще сильнее.

Говорить, умолять, увещевать, — уже нет смысла, я это поняла.

Это конец. Он же сейчас просто разорвет меня, я ведь видела его огромный член! Это меня просто убьет!

По щеке сползла слеза, упав на его плечо.

Нет, я не собиралась его разжалобить, я уже ничего не собиралась. Просто приготовилась к смерти, — болезненной, мучительной. Вот и все. Вот и все закончилось. Все мечты и планы на будущее. Меня не станет здесь. Этой слезой я, наверное, просто попрощалась со всем тем, что могло бы быть у меня в жизни, со всем, о чем мечтала.

— Не сметь! — прорычал он, хватая меня за скулы. — Не корчи здесь из себя несчастную невинность! И в глаза мне смотри!

Я зажмурилась еще сильнее — непроизвольно. Все во мне протестовало против того, чтобы его звериный облик был последним, что я увижу в этой жизни. Хотелось отключиться, представить себе напоследок что-то хорошее, будто и не со мной все это сейчас происходит.

Но он не дал.

Хлеснул по щеке рукой, — не больно, но это ведь пока. Он может ударить и сильнее, это я уже прекрасно поняла.

— В глаза, — рявкнул он, и я их открыла. Задохнувшись от судорожной яростной ненависти, с которой он на меня смотрел.

А дальше… Дальше начался мой ад.

Он провел глазами по моему телу внизу, — да так, что этот взгляд я ощутила, будто каленое железо, каждой клеточкой. Замедлился на груди, а после — между раскрытых ног, где по-прежнему оставалось его колено.

Подхватил меня руками за бедра, разводя ноги еще шире, почти распиная меня у этого дерева.

Его глаза полыхнули какой-то жуткой ненавистью вперемешку с похотью, когда он снова вернулся взглядом к моим глазам.

Он подхватил меня под колени и поднял выше — так, что теперь ему не приходилось больше наклоняться, его лицо оказалось на уровне моего.

Звук расстегнувшейся на штанах молнии показался мне просто оглушительным, — и я с трудом сдержалась, чтобы снова не зажмуриться, — он же порвет меня, Боже, я после этого не выживу, это просто не может в меня уместиться!

Залихорадило мелкой дрожью, когда я ощутила его огромную головку у своего входа.

— Блядь, он этого не умирают, — зашипел он, наверное, прочитав весь ужас в моих глазах и впечатывая меня в ствол дерева еще сильнее, если это только вообще возможно. — Не делай такой трагедии. Вот из этого — не делай. Раньше надо было думать.

Боже! Ну, — о чем? О чем я должна была думать, и в чем это чудовище меня обвиняет?

Я заскулила, но, поймав его угрожающий взгляд, снова закусила губу.

И в этот момент он резким толчком ворвался вовнутрь.

Боже!

Обожгло так, как будто меня действительно просто разодрали изнутри. В глазах потемнело, от невозможной боли тут же окатило ледяным потом.

Он застыл, — наверное, любуясь той невыносимой мукой, которая читалась на моем лице, — ведь, наверное, только ради того, чтобы увидеть ее, он все это и делал. Но почему тогда в его глазах вдруг на какое-то мгновение утихла ярость и появилось какое-то… изумление?

Снова схватил мои скулы и так пристально заглянул в глаза, как будто собирался еще и взглядом проникнуть в мои внутренности, как и членом. Как будто мог увидеть там что-то, кроме обжигающих слез.

— Это ни хера не значит, — пробормотал, кажется, не очень уверенно, и, наверное, сам для себя.

— Ты что, — при этом всем дерьме сама собиралась оставаться чистенькой? — и расхохотался. Так жутко, что, скорее, именно этот смех, а не свист пуль будет теперь звучать в моих ушах целую вечность. Вечность, которой у меня, увы, не будет.

— Какая же ты сука, — выхрипел, начав резко двигаться во мне. — Еще хуже, чем я предполагал!

А меня, кажется, разрывало на части.

В тот момент, когда он остановился, замер, казалось, ничего хуже уже быть не может, — боль была адской, будто раскурочивает там все изнутри.

Но, стоило ему начать толчки — жадные, сильные, жесткие, — и я поняла, что то было только началом. Меня как будто перемалывало в фарш, а ему было совершенно наплевать.

И капля пота, стекающая по его виску.

Рваное, тоже какое-то злое, яростное дыхание…

Вот что теперь станет моим самым жутким кошмаром, от которого не спасет и забытье…

С каждой секундой его глаза снова превращались в глаза разъяренного зверя.

И толчки внутри меня, разрывая, опаляя болью, становились все яростнее.

Как будто бы он не похоть свою ненормальную удовлетворяет об меня, а действительно убивает, — и убивает с наслаждением, каким-то странным, маниакальным, запредельным.

Я мечтала о том, чтобы потерять наконец сознание, — но, увы, природа, и та — не сжалилась надо мной.

Хотелось закрыть глаза, — но страх перед новой болью, перед которой он, как я уже поняла, не остановится, не давал мне этого сделать.

Даже криков не было, — какой-то булькающий вой от жуткой боли поднялся было из глубины, но погас в горле, стоило лишь его глазам предостерегающе полыхнуть яростью в который раз.

Он начал долбить меня собой, как сумасшедший, подхватив под ягодицы так, что, наверное, содрал кожу.

Я елозила всем телом по дереву, как тряпичная кукла, из которой просто вышибли дух.

Ошпаренная ужасом и болью, мечтая лишь о том, чтобы все это закончилось.

Это ведь должно закончится, — от девчонок, что шептались, я слышала, что это никогда не бывает долго.

Но на этого зверя законы природы, кажется, не распространялись.

Луна уже поднялась над головой, а он только двигался все яростнее.