Кира Шарм - Игрушка для хищника

— Прости, — отстраняется — резко, будто его ударили и не пойму даже, что горит сейчас в его почерневшем взгляде.

— Не сдерживайся, — шепчу дрожащими губами, проводя по его щеке такими же дрожащими пальцами. — Я хочу, чтоб и тебе было хорошо. Бери меня. Делай так, как тебе хочется.

— Эта дорога должна быть плавной и постепенной, — ухмыляется, а я все равно замечаю каплю пота на его виске.

Сдерживается. Даже уже сдерживается, — а мы ведь ничего еще и не начинали.

И, конечно, у меня приятно покалывает в груди — от того, сколько в нем в этот момент заботы, — и в то же время очень хочется узнать, почувствовать, — каков он, когда не пытается осторожничать. Уверена, что это — ураган. И очень хочется, чтобы он меня накрыл. Сметая все планки, оголяя каждый нерв. С ним может быть только так, — он весь такой.

— Не хочу… — задыхаюсь от одного его взгляда, — ненасытного, бешенного, от дыхания с присвистом. — Такого, как есть, — хочу. Артур…

Глаза прикрывает, и его лицо искажается, как от боли. Тяжело ему стихию свою бешенную в себе держать. А все равно — только плавно водит горящими руками по моим бедрам, прожигая меня глазами.

Не выдерживаю, рву его на себя за футболку и спину ногами изо всех сил обхватываю, сжимаю так, что самой больно становится.

И — вот он, — спусковой крючок, после которого нас накрывает до конца.

Секунду смотрит на меня, пристально, начиная дышать еще тяжелее, — смотрит, и как будто бы не видит. Только огонь бешенный в глазах этих. А после… Он набрасывается на мои губы так, что я действительно начинаю чувствовать искры из глаз.

Рвано, жадно, с глухим рычанием, сжимая мою грудь жестко, до боли, — до сладостной боли, от которой все тело моментально вспыхивает, губы кусает, — а я уже изворачиваюсь, как уж на сковородке, и сама не замечаю, как втягиваю его язык в себя изо всей силы, как стону, почти кричу ему в рот, прижимаюсь, трусь о его вздыбленный, дергающийся от моих прикосновений член, — и, кажется, от одного этого улететь готова.

Казалось, это вчера был ураган, — но теперь понимаю, — нет, легкий ветерок только. То, что сейчас, — это просто запредельно. Это бешенство какое-то дикое, нечеловеческое, — и оно все жаднее становится, никак не унять, не насытиться.

Я не помню, как он сорвал с меня шорты, — кажется, просто разорвал вместе с бельем. Не помню, как сам оказался без джинсов. Соски горели от возбуждения, внизу живота все простреливало, а перед глазами поползла пелена, — и ничего сквозь нее не вижу, только взгляд этот его горящий, сумасшедший.

И кричать хочу, чтобы не останавливался, — но только рваные выкрики вылетают из горла. Рву его ногтями, притягиваю к себе и слова связать не могу.

Толкнулся в меня, — резко, так остро, так сумасшедшее заполняя меня всю, без остатка, — и зарычали вместе, одновременно.

Остановился, дойдя до основания, сводя меня с ума этой заполненностью, от которой и больно, и одновременно блаженством простреливает вены, жадно, с прикусами целуя мою шею, резко надавил на клитор, — и я заорала, задергалась так, что, кажется, стол подо мной, должен разлететься в щепки. А я сама… Кажется, я на них уже разлетелась.

Он подхватил меня под ягодицы и начал толкаться внутри, — сильно, бешено, с каждым толчком все сильнее, быстрее, глубже, — и я уже схожу с ума, мечусь под его огромным телом, а каждое его движение меня будто насквозь пронзает. Стол скрипит неимоверно, но этот скрип только подстегивает, возбуждает, — и вот уже сама с дикой ненасытностью начинаю дергаться ему навстречу, скребя ногтями по дереву, распахивая повисшие в воздухе за его спиной ноги как можно шире, — чтобы впустить его глубже, чтобы вошел до основания, уже снова начав судорожно сжиматься вокруг его плоти.

Меня разорвало. Взорвало и разметало по всему острову. Собственный вопль оглушил. Так не бывает. Неужели мое тело способно чувствовать ТАКОЕ? Это запредельно, невозможно, просто нереально!

Он все еще вдалбливается в меня, теперь уже гораздо быстрее, с рычанием, и я сжимаюсь так, что, кажется, или расплющу сейчас его, или он пронзит меня насквозь. Его палец на моем клиторе творит что-то совершенно безумное, — и меня накрывает новой волной, обжигая все тело, взрывая кожу и внутренности током.

Я еще сотрясаюсь, ору, кусаю губы, — и совсем не чувствую себя саму. И он, с ревом прижимается к моему плечу, покрывая его лихорадочными поцелуями и выплескиваясь внутри меня так сильно, что меня снова начинает подбрасывать на столе.

Перед глазами — темно и полыхающие искры. Сплетенные, мы еще оба дрожим, — и нет сил ни пошевелиться, ни двинуть языком, чтобы произнести хоть слово.

Только дрожь эта сумасшедшая и оглушительное биение сердца.

Даже мне, без опыта, понятно, — это было за всеми гранями.

Это — не секс, не оргазм, это что-то настолько огромное, что даже определение ему дать страшно, — голова кружится похлеще, чем на вершине этой скалы.

Мы будто срослись в одно целое, стали одним организмом. Разлетелись, разметались все условные грани между нами, — и теперь уже — не разъединить, не оторвать.

Вздрагиваю, когда он касается плеча поцелуем. Кожа сейчас такая чувствительная, как никогда раньше, — даже намек на прикосновение обжигает.

— Зря ты не уехала, когда отпускал, девочка. Теперь уже — не отпущу, — хриплый, такой хриплый сейчас его голос, а у меня мурашки снова, — там где-то, внутри.

Поднимает меня под ягодицы к себе, выше и несет наверх, второй рукой зарывшись в мои волосы. Что-то шепчет прямо в них, — а я, — то ли не слышу, то ли просто разобрать ничего не могу. Но от этого голоса, от интонации, — плавлюсь и растекаюсь по его груди, как тот самый джем.

А дальше… Дальше было просто безумие.

Он ласкал меня всю эту лихорадочную ночь.

Нежно, — так пронзительно нежно, что я задыхалась от этой ласки.

Целуя губы, грудь, все тело, каждый миллиметр кожи, — так медленно, так неторопливо, бережно касаясь руками, — а я выгибалась и стонала ему в ответ.

Страстно, — врываясь пальцами вовнутрь, жадно раздвигая ноющие и до безумия чувствительные складочки, дразня языком клитор, втягивая его, прикусывая, доводя меня до новых и новых ослепительных вспышек перед глазами, до новых воплей, до крови на закушенных губах… До полной невозможности говорить и двигаться. До неспособности даже выдохнуть «люблю». До… Провала наконец в полусон-полубеспамятство. В котором я все равно чувствовала его руки, перебирающие мои волосы. И тихий шепот с легкой хрипотцой…

Когда я очнулась, солнце уже слепило глаза настолько ярко, что без взгляда на часы было понятно, — примерно середина дня.

Свела вместе так и распахнутые во время сна ноги, — без всякого смущения от того, что он все это видел утром, наоборот, — с какой-то слишком сладостной улыбкой, чувствуя, как саднит между ног. Стоило только вспомнить хотя бы отдельную минуту прошедшей ночи, как внизу живота начинал пылать пожар, а все лицо — реально полыхать, заливаясь краской на фоне все той же улыбки. Кажется, она не сойдет сегодня с моего лица, — а вот я точно не сойду по ступеням вниз, — ноги совсем не слушаются. До душа бы доползти… Или провалиться в новый сон, в котором он опять будет целовать меня? Это гораздо приятнее, чем реальность, в которой приходится его ждать…

Оборачиваюсь, чтобы двумя руками обхватить его подушку и впитать его запах, оставшийся на ней, — хотя этот запах сейчас на всем моем теле, я, наверное, просто пропиталась им насквозь.

«Оказывается, я больше всего на свете люблю сливовый джем», — читаю на ободранном листке бумаги на его подушке. Надо же! А казалось, что ему уже ничем меня не удивить!

Кстати, простыни тоже им перепачканы, этим самым джемом. Но у меня совсем нет сил их сейчас снимать.

Зарывшись в подушку, начинаю догадываться, что этот джем станет навсегда моим самым любимым из всех блюд, сколько их есть на свете. И правда, — разве может быть хоть что-нибудь вкуснее? Нееееееет!

Артур.

Счастье.

Смешное, нелепое слово, которое бывает только в детских сказках и то, чего не существует в реальности. Тем более — у таких, как я, которые и сказок-то в детстве не читали. И не мечтали никогда и ни о чем. У которых, в общем-то, две цели в жизни, — оказаться сильнее, чтобы выжить, и уничтожить своего врага. Розовых соплей и единорогов в нашей жизни не бывает. Да у нас даже слова такого нет! Буквы, блядь, в него не складываются в паззле нашей жизни!

А теперь — счастье, это вот самое, несуществующее, — наполнило мою жизнь. Пропитало меня всего.

Оно стало живым, осязаемым. Как тот самый джем, — пеленой повисло над потолком моего дома. Со своим вкусом и запахом. Его даже, кажется, потрогать рукой можно. Оно окутывает сразу же, лупя по коже, как брызги воды из душа. Нет. Сильнее. Всепоглощающе. Как ливень.

У счастья ее глаза. Ее улыбка. Ее запах.

Вхожу в дом, и чувствую его — висит. Даже руками потрогать хочется.

И каждый раз не верю, — ведь — секунда, иллюзия, даже где-то ложь. Знаю, что в любой момент все рассыплется, оставив по себе острую крошку, до крови из всех пор. Знаю. И все равно — сдохну за каждую еще одну его секунду.

По утрам мне нужна вся моя воля, чтобы заставить себя оторваться от нее и уйти.

И все равно, — где бы я ни был, какие бы вопросы не решал, — я всегда не там, всегда рядом с ней.

Запахом ее, воздухом ее, улыбкой ее невозможной, все вокруг, — и даже меня изнутри самого, — светом озаряющей.

Проведет пальчиком по коже, едва касаясь, — а меня уже всего скручивает, от одного прикосновения.

И улыбаюсь, — вот так, ни от чего, просто потому, что так щемящее-сладостно внутри.