Только под его руками почувствовала, как много во мне этой ласки, этой нежности.

И кажется, — он такой же, как и я сама.

Закрытый, суровый, а внутри столько любви замкнуто! Но заперто за тысячей замков.

И пробиться к нему, настоящему, собственным теплом хочется. Так хочется, что все сердце свое отдать готова.

Он спит, а я становлюсь смелее.

Уже иначе, по-другому по телу его руками вожу. И целую иногда — в грудь, в шею, до головокружения сумасшедшего, когда он от моих прикосновений вздрагивает. Вздрагивает и улыбается. И рукой здоровой меня к себе притягивает, за талию сжимает и бормочет что-то — хрипло, неразборчиво. А я и счастлива, как дурочка, — и даже не думаю, что, может, он там, в темноте своей собственной, — не меня, а другую представляет, что ее обнимает безотчетно…

Ни о чем не думаю, — просто мне так хорошо рядом с ним… Что и думать ни о чем не хочется. И даже вспомнить то, что забыла — не так уж важно. Все неважно.

Кто ж знал, что он очнется, — и вся моя сказка закончится?

Поначалу не верила, он отталкивает меня, взглядом этим своим потемневшим смотрит, — а я слов его будто и не слышу, внутри — ураган бушует и сердце замирает.

Не верю словам его, от одних глаз его съеживаюсь и внутри что-то порхает.

Просто растопить этот лед нужно. И я растоплю. Всей своей душой растоплю. Не верю даже, знаю, — он другой, — там, в глубине души. Знаю, как легко поранить душу. Особенно такую, которая за семью замками. И прикасаюсь к ней очень бережно.

И будоражит меня его взгляд, с ума сводит.

Краснею и бледнею, и будто задыхаюсь с ним рядом.

Сразу, насквозь пробирает, — до мурашек, до взрывов под кожей. И пальцы на ногах под его взглядом сжимаю, — потому что сладкое тепло внизу живота разливаться начинает, пульсировать, а губы сами собой приоткрываются.

Улыбаюсь, а самой хочется прижаться к нему. Почувствовать эти сильные руки, мышцы его налитые, переливающиеся, играющие на груди.

Знаю теперь, — даже если бы всех этих ночей с ним не было, все равно, — увидела бы и пропала.

Даже в толпе, даже в самом людном месте не смогла бы его не заметить.

Это же — воплощение мужчины.

Чистый секс, — меня взрывает просто когда он оказывается в доме, я его присутствие даже со второго этажа чувствую, как будто все меняется и весь дом пеленой какой-то мощной накрывает, стоит ему только войти, шаг сделать. И звенит все в этой пелене, гудит.

Чистая сила.

Как стихия, — от нее и страшно, потому что понимаешь, ты по сравнению с ним, — крупинка, и снесет тебя с бешенной скоростью, и в то же время оторваться не можешь, распахиваешься навстречу и дрожишь. Как на ветру, сносящим все вокруг.

И такой безумно красивый этой своей сильной, мужественной красотой, что дыхание перехватывает. Все, кого я когда-либо знала, — становятся серыми, скучными и никакими по сравнению с ним. Даже представить страшно, сколько сердец он разбил одной своей, чуть насмешливой улыбкой. Одним своим взглядом, прожигающим до мурашек. И если чего-то в нем и стоило бы бояться, — так вот именно этого.

Говорит о чем-то, а я вкус его кожи под своими губами вспоминаю, — и ничего не вижу, ничего даже слышать не могу, — все его слова сливаются в один сплошной гул, отдающийся где-то в сердце, в животе, в кончиках пальцев. Я вся — звенеть от него начинаю. Под каким-то безумным напряжением звенеть. Как будто в натянутые провода вся превращаюсь и ток по ним безумно проносится, искрит, вспыхивает.

И не понимаю, что в нем происходит.

И тянется вроде бы ко мне, — я это чувствую, — не меньше, чем я к нему, тянется, — и злится сам на себя за это, и меня отшвыривает. Война какая-то в нем, сумасшедшая, — а мне от этой войны в груди больно. Не потому даже, что отталкивает, а потому — что плохо ему от нее. Иногда даже пальцы в кулак сжимаю, — так сильно его боль непонятную чувствую.

И сердце замирает, когда его долго нет.

Уже видела, знаю, — что явно не в офис бумажки перекладывать уходит. И так страшно в пустом доме, что губы до крови кусаю, боюсь, что случится с ним что-то похуже, чем в прошлый раз. Каждый раз боюсь, что не вернется.

«Ты уезжаешь. Сегодня, Света.» — а я не верю ему. Словам — не верю. Только взгляду. А в нем, — ни одного желания, чтобы я уехала. Как будто крик в них даже, чтобы осталась. С ним.

Только не понимаю, — зачем он так сам с собой борется?

Встряхивает, схватив за плечи.

— Мне не нужно завтраки готовить. И ждать меня не нужно. Хватит. Я сказал, — домой, — значит, — домой. Все, Света, наигрались. Прощай.

И уезжает. Даже не обернувшись. Не попрощавшись.

А я, — скрутилась калачиком на постели, обхватив колени руками. Так больно стало, что даже в груди обожгло.

Может, — я и правда, придумала все это? Может, нужно верить тому, что он говорит, а все мои чувства, — всего лишь то, во что мне самой хочется верить?

Гонит же, — а я, как собачка, вместо того, чтобы уйти, ластиться к нему начинаю…

Может, потому и возвращается под утро, что есть у него кто-то… Женщина, такая же роскошная, как и он сам? Та, которую не отталкивает, которую целует страстно. Может, он ее и представлял тогда, когда я его, безсознательного, неумело целовала?

Вон даже, Аля как на него смотрит, — я видела, женское сердце все замечает. Жизнь, кажется, ему отдать готова.

Только не с ней он, скорее всего, — и боль я во взгляде ее тоже чувствовала.

С кем он? К кому спешит, срываясь так рано? От кого возвращается под утро?

Такие, как он, не бывают одиноки, — это даже мне, дурочке без опыта понятно. Да за такого застрелить вообще можно! Потому что… Потому что таких — не бывает. Сама бы не поверила, если бы не попала в его дом.

А я кто? Дурочка несчастная, которую он пожалел просто, подобрал где-то? И путаюсь у него здесь под ногами, — и, может, правда, раздражать его уже начала? Может, и возился со мной просто из жалости, а теперь не понимает, сколько уже можно злоупотреблять его гостеприимством?

Больно. Больно так, что даже слез нет, — не льются. Даже они в комок в горле вместе с дыхание замирают.

Я не знала, как будет лучше. Не знала! Пальцы сжимала до хруста, — и не понимала, чему верить, как поступить?

Мое сердце останется здесь, если я уеду, — я его уже потеряла в этом огне его взгляда, его голоса, его рук.

Но…

Ведь любовь, привязанность, жажда человека, — она ни от чего не зависит. Ни от чего.

Ни от того, насколько сильна моя жажда к нему, ни от времени, проведенного вместе, ни от заботы.

Это необъяснимо, — это как ливень, он просто нахлынул и смыл все остальное, кроме того, кто каким-то чудом впился в твое сердце. И это происходит совсем не по нашей воле и не по нашему желанию.

Собирать мне было нечего, — нет у меня здесь никаких вещей.

Кстати, — они были, — может, стоило бы попытаться выяснить, где мой чемодан?

Но Артур ничего не хотел мне говорить, сколько я ни расспрашивала. Только хмурился и взгляд его становился таким тяжелым, будто к полу меня прибивал. Говорил, — сама вспомню, а если нет, — так и знать мне не нужно. Знал ли сам? Вряд ли, — почему бы тогда не сказать? Аля же сказала, что меня изнасиловали, — так чего уж после этого щадить? Хотя… Может, напали отморозки какие-то, и вещи тоже все забрали. Только паспорт остался и кошелек со смешной суммой, которой даже на обратную дорогу не хватит. Хотя, подозреваю, что и эти деньги Артур мне просто подложил. Или Аля…

Я медленно спустилась по дороге, по которой уезжал каждое утро Артур. — Мой Тигр, — само жалобно сорвалось в губ, как только вспомнила его лицо, как руками его касалась, как прижималась к нему во сне и сегодня, проснувшись…

Нет, — не мой. Не нужно себя обманывать. Нам потому в жизни и так бывает больно, что занимаемся обманом. Это — дорога к ножам в сердце, которые ты сам в себя и заталкиваешь. И проворачиваешь — тоже сам.

Мне не было страшно одной, — страхи, наверное, уже просто улеглись, а, может быть, их вытеснило новое чувство. Только теперь это чувство стало уколом. В самое сердце.

Свернула на какую-то тропинку и вышла к скале, — той самой, на верхушке которого построен дом. Даже задохнулась, глядя снизу на то, как это безумно красиво, — возвышаясь над всеми, над стихией океана, — и будто всем назло, будто силу свою выказывая над всем этим. Как и хозяин этого дома, которого мне уже не забыть никогда.

Вздохнула, усевшись на камень и снова обхватила колени руками. И даже не пыталась остановить полившихся наконец слез.

Так, оказывается, бывает. Живешь всю жизнь спокойно, привычно, — а несколько дней всю твою жизнь просто переворачивают. Всю жизнь и все естество. Все внутренности. И человек, о котором никогда и не подозревала, вдруг становится важнее всего остального. Всего, чем жила все время. И кажется, что только в нем она, — твоя жизнь.

Я просто прощалась.

Сидела в тишине и все вспоминала. И слезы становились все более горькими.

Каждое его слово, каждый жест, поворот головы, глаз этот прищуренный, когда прикуривает и затягивается сигаретой, вены на руках, улыбку эту его сумасшедшую. И застывшим взглядом смотрела на начавшую бушевать воду, — такой же шторм и у меня внутри, мы с ней сейчас просто идеально созвучны.

Я не заметила того момента, когда ветер, будто озверев, стал рвать волосы. Или это просто случилось очень быстро?

Вскочила, чтобы побыстрее спрятаться, уйти, но огромная волна вдруг просто сбила меня с ног, нахлынув.

Я барахталась изо всех сил, захлебываясь, орала так, что сорвала горло, надеясь, что меня кто-нибудь услышит, — но разве можно перекричать этот рев взбесившейся вокруг меня со всех сторон стихии? Уже отчаялась, понимая, что меня уносит все дальше, — била руками, пыталась грести, но где-то в глубине души уже отчаялась… И вот тогда меня и подхватили эти руки. Единственные во всем мире, которые способны перебороть даже самую бешенную стихию…