Ярость и злоба в чистом, оголенном, неприкрытом ничем виде, — ненависть, по венам растекающаяся, заставляющая их кипеть и превращаться в жуткий, всепоглощающий, все на своем пути уничтожающий огонь.

— Хотела знать, что с тобой будет? — рявкаю, хватая за волосы.

— Покажу сейчас, — дергаю за руку и волочу за собой по полу, не давая возможности подняться, животом, коленями по дереву.

— Смотри, сука, — швыряю на пол, пристегивая наручниками за руку и за ногу.

Ее дергает, когда я включаю запись. Особенно, когда она видит, как рот ее подруги разрывают сразу три члена, пока еще два под дикий вопль девчонки вторгаются в ее тело. Закатывает глаза и прислоняется головой к ножке стола.

— Ээй, не спать, — бью по щекам, заставляя очнуться и, дернув за волосы, фиксирую голову так, чтобы на экран смотрела. — Ты посмотришь это, блядь, реалити-шоу до конца! А потом и сама проживешь точно такое же!

— Галя… Боже… Это же Галя, — бормочет она. — Вы… Вы нас похитили для… Этого? Вы со всеми это сделали, да? — ее голос срывается на истерику.

— Мы? — я расхохотался, — она что, — серьезно вот сейчас? Думает, я на такую дешевую актерскую игру куплюсь? — Нет, Света. Это вы именно за этим сюда их привезли. Ты со своим папочкой и кто там еще с вами вместе.

Она вздрагивает, когда действие на экране получает новый виток ужаса и снова закрывает глаза.

— Нет, блядь, ты досмотришь! — дергаю за скулы, разворачивая лицо к экрану. — Мне что тебе, веки пальцами держать? Будешь смотреть и впитывать каждый жест, каждое движение! Чтобы это все вместе с ее воплями тебе по ночам снилось и днем перед глазами стояло, всю твою хреновую и недолгую дальнейшую жизнь! Или, может, ты не понимала, КАК все это с ними будет, когда сюда везла? Ну, — так вот понимай! Смотри, бля, — и понимай, как это!

— Вы… Вы со всеми нами вот так, да? — снова, блядь, бледнеет, хотя уже, кажется, дальше некуда. И пытается глаза отвести, но я сжимаю скулы сильнее.

— Я смотрю, ты меня вообще слышать не хочешь, — еще сдерживаюсь, чтобы не ударить кулаком по лицу сучке и не разворотить на хрен ее кукольный вид. — ЭТО. ТВОЯ РАБОТА. Твоя и твоего отца. Вот ЗА ЭТО ты здесь. А остальных мы просто вытащили.

Но она, похоже, совсем не соображает, что я говорю. Глаза стеклянные и сжалась вся, — как будто от этих воплей можно спрятаться вот так вот просто.

— Будешь смотреть. Я на повтор поставлю. До посинения, — шиплю, приковывая вторую ногу и руку к балке. — Изучай материал, Света — невинная девочка. Мы все с тобой посмотрим, когда я вернусь. Плюс еще фантазии добавим.

И, матерясь сквозь зубы, накатив по дороге пару глотков прямо из бутылки, иду прочь из кабинета и из дома. У меня уже слетели тормоза, — и, блядь, эта девка — далеко не тот, в кого меня сейчас внесет с самого размаху, на всей скорости. И по хер уже на все. И на Маниза с его территорией.

конечно я не думаю, что девчонка, находясь у меня, каким-то чудом умудрилась добраться до телефона и сделать этот звонок, выманив ту дурочку прямо в лапы тем, кто купил и, скорее всего, уже оплатил Альбиносу этих гимнасток. Естественно, это невозможно, — в том доме охрана, конечно, дала ляп, но в моем доме и вот так, открыто и нагло — это уже невозможно. Или означало бы, что у меня работает его человек, — но тогда и девчонки бы уже в подвале к тому времени не было, — смысл оставлять ее мне, тем более, что она важна для Альбиноса? Нет, — да и голос в телефоне был неразборчивым, приглушенным, со сбитым дыханием, а та, которой звонили, — на стрессе, тут уж не до того, чтобы особо вслушиваться, ну, а номера узнать — вообще не вопрос.

Но то, что звонили именно от ее имени, — прямо указывает на то, что девчонка в деле.

Но при всем этом, как бы не застилала меня пелена ярости, как бы судорожно не сжимала и не выворачивала меня сейчас, — а все равно сквозь нее вижу отчаянные, полные шока глаза девчонки, и вот теперь, наверное, впервые за все время, пока она у меня, понимаю, — не сходится.

Нет, конечно, — она боится за свою жизнь, за то, что с ней теперь будет, — отсюда и ужас и шок и все остальное, — все это не сыграешь, не подделаешь, все это слишком настоящее, а эмоции я привык чуять, считывать, глотать, даже когда от них еле заметный проблеск. Как зверь чует запах, так и я — каждый, едва заметный поворот внутри собеседника. Не ошибаюсь, даже когда слова и выражение лица говорят другое. Только глаза и мимолетные, еле заметные обычно жесты и движения.

Она реально было в шоке именно от того, что происходило по ту сторону экрана. В ужасе, — неподдельном, настоящем, до костей пробирающем.

Понятно, что участвовала, — тут, бля, вообще без вариантов. Но, кажется, даже не представляла, что именно происходит с этим их эксклюзивным товаром. А ведь живыми оттуда не возвращаются…

Нет, похоже, все-таки не знала, — со злостью прикуриваю очередную сигарету, очень рассчитывая на то, что действительно чутье мое сейчас работает, а не какое-то странное, дикое желание выгородить и оправдать эту сучку. Почему? С чего вдруг мне так хочется верить, что это поганое отродье не до конца замешано в этой отвратной мерзости?

От того, что не хочется то же самое делать с девкой, — и неважно, чья она дочь, а только по факту того, что баба?

Или, блядь, — потому, что все-таки понравилась? Дернулось что-то внутри сегодня, пока я раны ей протирал, таки дернулось, — там, где давно уже, по идее, ничего нет, не осталось, не могло остаться, кроме злобы и ненависти лютой?

Правда чую, что не на полную она виновна, — или просто сам себя обманываю?

Это, бля, — последнее дело, — начнешь себе врать, желаемое выдавать за настоящее, — и все, считай, — пропал.

Именно так и подставляют. Так получают пули в спину. Именно вот тогда, когда хотят кому-то верить, — очень хотят, несмотря на все факты, пусть даже обрывочные. Логика, — она штука такая. Ее развернуть, как хочешь, при желании, получится. И до какого угодно вывода цепочку из нее проложить.

Ладно, бля. Не время сейчас.

Отбрасываю окурок и впиваюсь руками в руль.

— Змей? — связываюсь по рации, валяющейся на сидении. — Ты мне нужен. Серого вместо себя оставь и выезжай за моей тачкой.

Глава 6 

Было уже темно, когда вернулся в особняк.

Ну, как, хммммм, темно… Где-то там, в небе.

А остров очень даже ярко освещался горящими кабаками, мотелями и блядскими клубо-барами, — всем тем, что принадлежало на этой земле Альбиносу. Во всяком случае, о чем я знаю. Кроме, разве что, одной дачи, — не добрался, ехать слишком далеко.

Пошатывало на адреналине, когда, резко, на скорости, остановив тачку, вышел у собственного дома.

Гарью пропитался намертво, — месяц, наверное, разить от меня будет.

Людей своих пришлось стянуть сюда, — обратка не заставит себя ждать, нужно быть готовым даже несмотря на обещанную помощь.

Если она, мать его, еще будет. Потому что на такое ни Маниз, ни Морок не подвязывались.

Но меня, блядь, реально сорвало. И я не жалею.

Нужно выпить, и постараться отрубиться, — трое суток, блядь, не спал. Раньше маршруты и заказчиков, место, куда их привезут, высчитывали со Змеем, ну, а последние ночи — не до того было.

И хоть не отпускает, наоборот, так и распирает лихорадочной дрожью, — как зверя, почуявшего запах крови и своей добычи, — а отдохнуть все же надо. Ничего еще не закончилось. Все только начинается. И вряд ли этот раунд будет последним в нашей вражде.

Даже свет в доме не включаю, — я знаю здесь все с закрытыми глазами.

А когда в таком состоянии, — в любом месте знаю, везде на инстинктах сориентируюсь.

Раны новые горят, и, кажется, старая открылась, — или это просто по ней заново полохнуло?

Но это — потом, все потом. Не сдохну.

Падаю в гостиной в глубокое кресло, — на миг расслабиться, прикрыть глаза и снова просмотреть, уже на пленке памяти, как полыхает имущество Альбиноса.

И пусть очень скоро мне самому станет от этих огней и всполохов пиздец, как жарко, может, даже кожа свернется и расплавится в ожог, — а все равно нет более приятного зрелища.

Хотя, — нет. Вру. Есть. Обугливающийся Альбинос, поджаривающийся на вертеле.

Расслабило.

Даже ухмылку вызвало. Вот это, я называю, чувствовать себя, как дома, — смаковать, как хреново твоему врагу.

И это только начало. Только начало, мать твою!

В темноте отхлебываю прямо из бутылки, которую нашарил на столе, хороший глоток виски.

Вздыхаю, — пока только минута передышки, совсем расслабляться пока рано. Морщусь, — вместо того, чтобы завалиться в постель, придется сейчас с мелкой стервой что-то решать. Определять ее куда-то. В подвал уже не потащу, — раны у нее все-таки, а там — антисанитария. И воспаление легких еще, на хрен, подхватит.

Добрым что-то становлюсь. Полыхающие объекты успокаивают. Лють свою выплеснул, — вот, наверное, и добрый. И никакого это, мать вашу, отношения к девчонке, не имеет.

Глотаю еще. Давно не обжигает. А хочется, — чтобы горло обожгло, чтобы вкус по-настоящему почувствовать. Но не чувствую. Давно уже не чувствую. Практически ничего. Все выело, как кислотой. С того самого времени. Как понял, что случилось на самом деле, что эти уебки с матерью сделали. В один миг, в секунду одну выело. Все неживое стало, и не ощущается никак.

Ничего не чувствую, как будто злоба эта реально все во мне выжгла, в железо превратила. Ни уюта, ни веселья, ни боли. Даже секса, блядь, по- настоящему не чувствую. Так, разрядка просто необходимая для тела. И желаний даже практически нет. И запахов. А ведь раньше были. Особенно — запах дождя свежего, с ума сводил. Как сумасшедший, надышаться им никогда не мог. Все мало мне было, хотелось легкие разворотить, больше сделать, чтоб как можно сильнее он в меня вошел.