Вы хотите отблагодарить? Ну что ж… Она не против… Она сейчас ляжет поудобнее, чтобы тоже сполна насладиться мужскими прикосновениями, такими медовыми, такими пряными… такими жгучими, такими неистовыми… И вот она уже сама вся превратилась в мед, в сладкую патоку, которая закручивается винтом и несется куда-то в поднебесье, подобно торнадо, чтобы там, высоко-высоко, взорваться и раствориться в раскаленном тягучем воздухе. Вот-вот…Сейчас… Еще миг – и ее, Даны, не станет…


– Ну, я, пожалуй, пойду, – проговорила Дана, придя в себя.

– Это с какой же стати? – спросил Артур, приподнявшись на локте и глядя ей в глаза.

– Ну… я и так вам навязалась… – ответила Дана и свои глаза отвела.

– А что, мы разве до сих пор на «вы»?

Она промолчала, слегка пожав плечами. Откуда ей знать, что теперь будет дальше.

– Больше никаких «вы», слышишь! И никуда ты не пойдешь! Мы только-только… можно сказать… познакомились… и вдруг уходить… Нет! Так дело не пойдет! И вообще! Я снова есть хочу! Там есть еще блины?

– Нет, вы… то есть… ты… ты все съел… но… – Дана замолчала.

– И что же мне обещает твое «но»? – смеясь, спросил Артур.

– Ну… вообще-то… я вчера картошки нажарила и котлет еще… только невкусных…

– Вот интересно, и зачем же ты нажарила невкусных?

– Так они ж покупные!

– И что?

– Как это что?! Да их же есть нельзя!

– Ну почему? Я часто ем, и ничего… все еще жив-здоров, как видишь!

– Ну… я вообще-то тоже вчера их ела… и все же… Все же надо покупать мясо, перекручивать на мясорубке и жарить! Это совсем другое дело!

– Так, может, ты мне нажаришь… этих твоих… из мяса…

– Мяса ж нет!

– А я схожу и куплю.

– А эти куда?

– В помойку!

– Ну как же… нельзя же… Деньги же…

– А я еще заработаю!

Именно тут Дана вспомнила про свои финансовые проблемы. Да, котлет она ему, конечно, сможет новых нажарить, из настоящего мяса, а вот денег попросить – никогда!

* * *

Лариса никак не могла понять, почему ее так тянет к Виктору Юсупову. Она заметила, что стала все реже и реже висеть в Интернете. Электронный ящик был полон приглашений на выставки и писем от таких же, как она, любителей кукол, но она не спешила никому отвечать, даже художнице Жене, к которой сама же напрашивалась в ученицы. И на выставки почему-то совсем не тянуло. Все ее мысли занял Юсупов, хотя он совершенно этого не заслуживал. Он был неласков, немногословен и чрезмерно углублен в себя. Она даже не могла назвать его Витей. Вити – они простые, домашние рубахи-парни, а этот – словно сгусток жесткости, квинтэссенция отрицания всего и вся. Ларисе было неуютно в его ауре, но в постели с ним – хорошо. Последний ее любовник, его приятель Артур, был слишком мягок, податлив. Он любил долгие прелюдии, нескончаемые ласки, и Лариса всегда вынуждена была, закусив губу, молить провидение, чтобы этот мужчина поскорей переходил к делу, ради которого они, собственно, и ложились в постель. Виктор времени понапрасну не терял. Он налетал на Ларису вихрем, распинал ее на двуспальной тахте, и все происходило с той стремительностью, которая именно и была ей необходима. В Виктора будто был встроен таймер, настроенный на Ларису. В интимные моменты они совпадали во всем, даже в оргазмический штопор входили одновременно. Такого Лариса не испытывала ни с одним из своих многочисленных любовников.

Все остальное было сложно. Виктор мог, например, забыть о назначенной встрече или прийти на нее мрачнее осенней тучи. В такие моменты все попытки Ларисы разговорить его и настроить на позитивный лад кончались неудачей. Он односложно просил ее помолчать.

– Может, мне вообще уйти? – каждый раз обиженно спрашивала она, когда, привезя ее в свою квартиру, Виктор так и не терял дурного расположения духа.

– Брось, – все так же кратко отвечал он. – Все же хорошо!

– Что-то по тебе не видно! От одного твоего лица кисло делается!

– Ничего. Сейчас тебе будет сладко, – без всякой улыбки отвечал он, заключал ее в свои железные объятия, и ей действительно делалось то ли сладко, то ли больно, а может, и то и другое одновременно. А потом они в унисон вылетали в астрал, а когда возвращались, Виктор засыпал мертвым сном. Лариса тоже дремала рядом, уткнувшись лицом в его железный бицепс, и, несмотря на все, почему-то ощущала себя счастливой.

Виктор никогда о себе не рассказывал и пресекал все ее попытки как-то влезть в его душу. Лариса хитростью пыталась перевести разговор будто бы на Артура. Раз они школьные друзья, то, рассказывая про ее бывшего любовника, Виктор мог чем-то выдать себя, но тот ни на какие ее придумки не велся. Она часто размышляла, что за жизненная драма превратила его в такой бесчувственный кремень. Люди рождаются открытыми миру, готовыми любить все и всех. Что же такое произошло с ее новым любовником, что он ни от кого не ждет и не желает ни любви, ни нежности. Ларисе иногда хотелось приласкать его и назвать каким-нибудь ласковым именем, но она всегда натыкалась на свирепый взгляд – Виктор будто предчувствовал, что она намеревается растопить его сердце, а этого он ни под каким предлогом допустить не может.

А еще Виктор никогда не притворялся. Промолчать мог, но чтобы притворяться – никогда. И это не всегда было хорошо. Да что там говорить, часто это выходило Ларисе таким боком, что она тут же давала себе клятву бросить этого странного человека и забыть его, как страшный сон. Но потом все равно возвращалась к нему. Он никогда не звал ее обратно, будто знал, что она придет и так, принимал ее уходы-приходы как должное. И всегда, возвращаясь к Виктору, Лариса боялась, что непременно застанет его в постели с другой, поскольку ею он, казалось, абсолютно не дорожит. Но этого никогда не случалось.

Однажды, например, Лариса решила порадовать Виктора и сварила ему свежие щи. Готовить она вообще-то не любила, но подумала, что вкусная домашняя еда может как-то смягчить его суровый нрав. Она красиво сервировала стол принесенными из дома салфетками и специально купленными по такому случаю глубокими тарелками знаменитого Ломоносовского фарфорового завода, с маками по ободкам. Сервировку Виктор заметил, но, похоже, не одобрил. Только хмыкнул и все.

Разлив по тарелкам щи аккурат по маки на ободках, Лариса стала ждать хоть каких-то особенных слов в ее адрес – и дождалась.

– Не умеешь – не берись, – сказал он, вылил содержимое тарелки в раковину, с самым невозмутимым видом достал из холодильника колбасу, сделал бутерброд и принялся его есть, запивая чаем, который тоже налил себе сам.

– Какого черта… – дрожащим голосом проговорила Лариса.

– Брось, – спокойно начал он со своего любимого слова и продолжил: – Не умеешь готовить, так хоть бы с кулинарной книгой сверилась. Твой суп есть невозможно.

Лариса опустила ложку в свою тарелку, набрала супу и с осторожностью понесла ко рту. Она же пробовала, когда варила. Вроде было вполне прилично. Может, от усердия два раза посолила?

Щи показались ей абсолютно нормальными. Не как в ресторане, но вполне съедобные.

– Суп достаточно хорош, – произнесла она. – Ты просто очередной раз не в духе, а потому решил сделать мне больно!

– Себе можешь такой варить, никто не мешает. Вкусы у всех разные. А меня этим кормить не надо.

Виктор говорил совершенно спокойно, и именно это стало последней каплей. Лариса подняла со стола свою тарелку и, не выливая капустно-мясной жидкости, запустила ею в стену. Тарелка раскололась на три сектора, а щи художественно заляпали стену, выкрашенную светлой акриловой краской.

Виктор посмотрел на Ларису глазами, в которых закипало бешенство, но сказал все еще спокойно:

– Этой китчевой тарелке туда и дорога. Можешь еще и мою кокнуть. А вот стену тебе придется перекрасить.

– И не подумаю! – крикнула она, схватила его пустую тарелку и грохнула об стену и ее.

Виктор не пошевелился, глядя в пол. Лариса обошла его, как неживой предмет, схватила с журнального столика в комнате свою сумку и выбежала на лестницу, разумеется, смачно хлопнув дверью. Она не плакала, потому что не плакала никогда и ни при каких условиях с нежного детского возраста.


…Ларисе было лет шесть, когда она принесла домой удивительной красоты куклу с розовым фарфоровым личиком, в соломенной шляпке, пышном платье и в кружевных панталончиках. Родители сначала требовали, чтобы она отнесла ее обратно туда, где взяла, потом пытались ее отнять, но только слегка распороли по шву кукольное платьице. А потом Ларису впервые в жизни отлупили ремнем. Во время экзекуции она не плакала, потому что была сосредоточена только на том, чтобы как можно крепче прижимать с трудом добытое сокровище к себе. Потом вместе с куклой она долго стояла в углу. И только тогда, когда она, измученная борьбой со взрослыми, впала в забытье, чужую куклу изъяли и отнесли хозяевам. С тех пор Лариса разучилась плакать.

Родители, очень неплохие люди, явно чувствовали свою вину перед дочерью. Они долго пытались как-то исправить положение. Первым делом Ларисе купили дорогую куклу, чем-то похожую на ту, в соломенной шляпке. Но она была резиновой, все с теми же дырочками на голове, из которых торчали пряди искусственных серебристых волос. Лариса ненавидела эти дырочки. Она хотела куклу, которая была бы во всем похожа на маленькую барышню из старых сказок, и эту, новую, только повертела в руках, потом бросила в кукольный уголок к остальным игрушкам и больше к ней не прикасалась. После этого Ларисе купили кукольный чайный сервиз с удивительно изящными чашечками, расписанными голубыми нежными цветочками. Внимательно рассмотрев маленький пузатый чайничек, девочка и его оставила своим куклам, почти сразу потеряв к нему интерес. После сервиза был куплен велосипед, на чем, собственно, процесс замирения с родителями, наконец, завершился. Лариса с удовольствием гоняла на своем велике, а куклами больше не интересовалась.

Родители успокоились, но теплых, близких отношений с ними Лариса больше никогда не захотела иметь. Закончив школу, она поступила в институт и сразу съехала от них в общежитие. Навещала родителей редко: по праздникам и в дни рождения. У себя, даже купив приличную однокомнатную квартиру, принимала их и того реже. Они стали друг другу почти чужими людьми. По этому поводу Лариса никогда не горевала. Родители ей были не нужны. Ей вообще мало кто нужен. Подруга у нее только одна, Танька, да и та сама прилепилась к Ларисе и отлепляться никак не желала.