Тереза Ромейн - Играя в любовь

Эдмунд вернулся из палаты лордов поздно вечером голодный и уставший. Протягивая Паю плащ, шляпу и перчатки, распорядился:

– Пусть принесут в гостиную хлеб – хочу поджарить тосты перед сном.

Вместо обычного «да, милорд» Пай стоял и молчал, как рыба на суше открывая и закрывая рот. Эдмунд насторожился:

– Что-то вы бледный, Пай. Не заболели? Может, стряслось что, например, моя жена сбежала еще раз?

– Нет, милорд. Ваша жена… – Дворецкий сглотнул. – Ваша жена украшает гостиную.

Эдмунд выронил трость, и та со стуком упала.

– Какого дьявола!

Спешно поднимаясь по лестнице, он гадал, что его ждет: Джейн, покорная, раскаявшаяся, станет умолять его снова принять ее под свою крышу или, напротив, разъяренная, начнет крушить мебель?

Не произошло ни того ни другого. Джейн как ни в чем не бывало, забравшись на диван, прикрепляла веточку остролиста к картине. По всей видимости, она этим занималась уже давно, поскольку на всех картинах красовался остролист, а на камине висел венок.

Эдмунд громко кашлянул. Джейн обернулась и, бросив на него взгляд через плечо, спокойно сказала:

– О, наконец-то, Эдмунд. Что-то ты сегодня припозднился.

Она спрыгнула, все еще с веточкой в руке. Платье ее запылилось, волосы растрепались.

– М-да… – Неожиданно у него пересохло в горле, и, прежде чем продолжить, он опять откашлялся. – Лорд-канцлер не особенно заботился о краткости. Дьявольски длинный выдался денек. Но парламент не будет заседать в выходные, так что у меня будет время отдохнуть.

Она молча смотрела на него.

– Ты победила, Джейн, но все же я спрошу: зачем ты здесь? Ты… вернулась?

– Ненадолго. Я подумала, что тебе надо поднять настроение перед праздниками. Как, неплохо получилось? – обвела она широким жестом комнату.

– Значит, ты пришла, чтобы украсить наши картины остролистом.

– Твои картины, – поправила Джейн. – Я не должна была приходить.

Она хотела было выскользнуть из комнаты, но тут в дверь постучал слуга. Эдмунд взял блюдо с хлебом и длинную вилку для тостов, придвинул к камину стул и сел, ломая голову, как быть с гостьей, которая вовсе не должна быть таковой. Наверное, следует соблюдать осторожность, чтобы не спугнуть.

Проткнув вилкой кусок хлеба, Эдмунд подержал его над огнем, а когда тот почти поджарился, спросил:

– Хочешь ли тост, Джейн?

Не поворачивая головы, он почувствовал, как она подошла ближе.

– Я не собиралась надолго оставаться.

– Ну что ж, не смею задерживать. Рад, что мы все же увиделись.

– Да, – сказала она после долгого молчания.

Вынув вилку из пламени, Эдмунд внимательно осмотрел тост.

– С одной стороны еще бледноват, да? Не позвонишь, чтобы принесли чаю?

Он едва удержался от улыбки, услышав, как Джейн вздохнула, прежде чем дернуть звонок. Передав распоряжение слуге, она повернулась к Эдмунду:

– Ваше приказание исполнено.

– Может, все-таки тост? – спросил он мягко. – Я, когда голодный, становлюсь раздражительным.

– Ты невыносим! Ладно, давай. – Она схватила идеально подрумянившийся кусок хлеба и уселась на стул рядом.

Пока Джейн хрустела тостом, Эдмунд начал обжаривать следующий кусок. Нельзя забывать, что это лишь временное перемирие. Какой-то странный импульс заставил ее вернуться, чтобы украсить комнату перед Рождеством, а потом снова убежать. Аромат теплого хлеба, чуть сладковатый, и запах Джейн отчего-то причинили боль в непривычном месте – в сердце.

– Очень вкусно, – хрипло заметила Джейн.

– Спасибо. А ты великолепно украсила комнату.

Она хмыкнула.

– Понимаю, это глупо. Но у меня был сегодня ужасный день. Похоже, весь Лондон знает, что я ушла, и разразился настоящий скандал.

– Но ты же этого и хотела, так что могу тебя поздравить.

Джейн пожала плечами.

– Нет, это… хм, не особенно приятно. Вот мне и захотелось прийти сюда и украсить дом к Рождеству.

– О, конечно, надо вогнать нож поглубже.

Она замерла.

– Прости, Эдмунд. Я подумала, что должна как-то помочь.

– Понятно. Ты думала, что я перестану переживать, если ты оставишь мне парочку рождественских украшений?

Джейн уронила тост в камин.

– А ты переживаешь?

Эдмунд наклонился и подтолкнул хлеб поближе к пламени.

– Ты можешь взять этот. Он почти готов.

– Ты переживаешь?

Как же трудно смотреть ей в лицо! Ее ореховые глаза в отблесках пламени казались золотыми, волосы – огненными.

– Как я могу не переживать, Джейн?

Она нахмурилась.

– Это не ответ.

– Что ты согласна считать ответом? – Эдмунд почувствовал поднимающуюся волну раздражения и нетерпения, усталость давила на виски. – Ты как будто все время проверяешь меня, и я никогда не знаю, как себя вести. Если я говорю, что рад тебя видеть, ты думаешь, что я лгу. Если скажу, что раздражен самим твоим видом, то буду чувствовать себя настоящим злодеем. Может, верно и то и другое, а может, я не знаю, что и думать, и никогда не знал. Но я бы предпочел, чтобы ты осталась. Такой ответ тебя устраивает?

Джейн долго смотрела на него своими золотыми глазами.

– Тост горит.

Эдмунд выругался и стряхнул дымящийся хлеб на угли.

– Следующий твой, – сказала Джейн. – Ты до сих пор так ни одного и не съел.

– Какая ты заботливая.

– Ты даже не представляешь! Это еще что. Вот подожди: принесут чай, и я налью тебе чашечку.

– Ну, это несложно, учитывая, что я пью чай без каких-либо добавок.

– И тем не менее.

Слуга принес поднос с чаем, и Джейн деловито принялась греметь чашками. Наполнив наконец одну, она подала ее Эдмунду, но чай расплескался и залил блюдце.

– Подержи пока, – попросил он. – Сейчас дожарю, а то и правда умру от голода.

Она снова села рядом, пристроив чашку с блюдцем на колене и обхватив пальцами.

Эдмунд сосредоточился на куске хлеба. На вилке. На углях.

– Почему, Джейн? Почему ты пришла сегодня?

– Я ведь уже сказала. У меня был ужасный день, и я хотела сделать что-нибудь полезное. Разве с тобой так не бывает?

– По-твоему, очень хорошо видеть жену урывками и радоваться этому мучению каждый раз, когда ей взбредет подобное в голову?

– Тебе мучительно видеть меня?

От яркого пламени у Эдмунда слезились глаза.

– Иногда очень приятно: я тебе уже об этом говорил, – но ты никогда ничему не веришь.

– Я тебе верю.

Он чуть не уронил вилку.

– Ох, позволь мне дожарить наконец этот тост. – Джейн потянулась к вилке, блюдце качнулось, и чай вылился на платье.

– Черт! – воскликнули они одновременно и тут же рассмеялись.

– Давай так, – предложил Эдмунд, – я тебе – вилку, а ты мне – чашку.

Он передал ей тост и забрал чай, и только отпив немного горячей жидкости, понял, как хотел пить. Они сидели в тишине, пока Джейн не передала ему тост.

Эдмунд взял его, но, вместо того чтобы поблагодарить, почему-то сказал:

– Думаю, ты могла вернуться. Совсем. Здесь столько твоих вещей!

Джейн выглядела озадаченной.

– Например?

Он качнул головой в сторону столика с китайской вазой.

– Например, эта ваза – она ведь так тебе нравилась. Или лошадь, которая сейчас набивает бездонное брюхо сеном в конюшне.

– Вазу купил ты. Она твоя. Как и лошадь. Я даже ездить верхом не умею.

Эдмунд чуть не захлебнулся чаем.

– Ты не умеешь ездить верхом?!

– Я хотела, чтобы ты меня научил, но ты никогда…

– Никогда что? Никогда не читал твои мысли? Никогда так и не узнал то, чего ты мне не сказала?

– Мне не следовало приходить. – Она попыталась встать, но он поймал ее за руку.

– Нет, Джейн. Мы должны – как ты говорила? – обсудить это. Ты злишься на меня по любому поводу, и я каждый раз обнаруживаю новые причины, прямо как археолог.

Она положила вилку, которую вертела в руках, на каминную полку и заправила выбившуюся прядь за ухо.

– Еще атлас – ты забыл о нем упомянуть.

Эдмунду вдруг захотелось вылить на нее еще не остывший чай.

– Это был подарок.

– Если ты покупаешь кому-то подарок, то это еще не значит, что этот кто-то его хочет.

– Но ты его хотела.

Джейн громко фыркнула.

– Это не ответ, – обиженно заметил Эдмунд. – Если так на все смотреть, то и тебя я тоже купил, но ты все равно сбежала.

Он надеялся на взрыв гнева, но Джейн только вздохнула:

– Да, ты мной владеешь, и я постоянно об этом помню.

Она опять выбила почву у него из-под ног.

– Нет, Джейн. Есть покупки и есть подарки. Все, что я купил для тебя, – это подарки, и они твои, и цена ничего не значит.

– Значит, для меня… – Она поворошила угли тостовой вилкой. – Просто я опять оказалась у тебя в долгу.

Эдмунд удивленно рассмеялся.

– Ты в долгу у меня?!

– Десять тысяч фунтов было до того, как мы поженились и ты начал делать мне подарки. Плюс проценты.

Эдмунд вскочил на ноги, швырнул чашку в камин и, уставившись на нее, проскрежетал сквозь зубы:

– Ты меня оскорбляешь, превращая нашу совместную жизнь в сведение баланса. Я не веду записей.

– Зато я веду. Иначе откуда я узнаю, что долг выплачен?

– О чем ты говоришь, ради всего святого?

Эдмунд прижал руку к виску. Головная боль усилилась, вытеснив боль в животе, и то хорошо.

– Ты оставила этот дом, потому что считала себя моей должницей? Значит, как только долг будет выплачен, ты вернешься? Ну, раз уж ты здесь, я хотел бы знать, как ты собираешься раздобыть эти десять тысяч фунтов, потому что, сколько бы я об этом ни думал…