— Сколько пуговиц, миссис Дуглас?

— Здесь застежки. — Ее дыхание согревало лицо Кэмерона. — Мне кажется, это звучит не так заманчиво.

— Я не спрашивал тебя, как это звучит, я спросил сколько?

— Думаю, все, — с озорной улыбкой ответила Эйнсли.

Кэмерон принялся трудиться над застежками, и вскоре старомодный лиф и корсаж оказались расстегнутыми. Эйнсли, будучи скромной женщиной, носила еще маленький корсет, а под ним — сорочку с кружевными бретельками.

— Это я тоже хочу снять, — пробежал по корсету пальцами Кэмерон.

— Да, это будет большим облегчением.

Эйнсли вздрогнула, когда Кэмерон расслабил шнурки корсета, как это было в тот далекий день в его спальне. Его крупная рука, как огонь, жгла ей спину. Он снял корсет, и Эйнсли впервые за много лет оказалась перед мужчиной раздетой, в одной сорочке.

И перед каким мужчиной! Кэмерон опустился перед ней на колени, его большое тело, казалось, заняло все пространство. Его пиджак полетел за ее корсетом и лифом на сиденье у него за спиной, туда же отправился жилет и шейный платок. Он расстегнул рубашку, и Эйнсли увидела его таким, как в ту ночь, когда прокралась в его комнату в поисках писем: загорелая мускулистая грудь, килт, держащийся на узких бедрах. Кэмерон, расстегнув манжеты, закатывал рукава рубашки.

На широких запястьях были видны следы от ожогов, которые кто-то давно нанес ему, чтобы намеренно причинить боль. Эйнсли ненавидела того, кто это сделал. От своих братьев Эйнсли знала, что молодые люди в школе иногда пытали друг друга, как предполагала Эйнсли, чтобы доказать, какие они сильные. Но Кэмерон не похож на того, кто позволит хулиганам повалить себя и прижигать кожу зажженными сигарами.

Эйнсли поймала его руку, подняла ее и поцеловала следы ожогов. Кожа у него была гладкая, и только шрамы на запястье стягивали ее в морщины.

— Не надо, — отдернул руку Кэмерон.

— Мне ненавистна мысль о том, что ты страдал, — тихо сказала Эйнсли.

— Перестань жалеть меня, Эйнсли. — Кэмерон уперся руками в сиденье по обе стороны от нее. — По крайней мере, пока я тебя соблазняю.

— Если ты хочешь, чтобы я была злой, — улыбнулась Эйнсли, — я, конечно, могу стать и такой.

— Сомневаюсь. Больше всего я хочу, чтобы ты обхватила ногами мою талию.

— Но на мне сорочка…

— Я знаю, знаю…

Кэмерон сунул ей руки под бедра, приподнял ноги и положил себе на бедра. Сквозь ткань панталонов Эйнсли чувствовала шерстяную ткань килта и напряженную плоть под ним.

— Моя девочка… — Он приподнялся над ней, его жаркие руки скользили по ногам Эйнсли к ягодицам.

Эйнсли бросало то в жар, то в дрожь, она волновалась, но была абсолютно счастлива. Это случится. Сегодня она — распутная куртизанка, как ее воображаемая леди, которая держит салоны в Париже и окружает себя самыми красивыми мужчинами. Но Эйнсли не нужен красивый парижанин, ей нужен Кэмерон, жесткий и сильный шотландец.

— Перестань смеяться, — выдохнул Кэмерон.

— Я не смеюсь, — обхватила руками его лицо Эйнсли. — Интересно, как ты собираешься соблазнить меня в этом тесном пространстве?

— Пока не знаю, в этом экипаже у меня такого никогда не было. — Горящий взгляд Кэмерона заставил бежать быстрее кровь в ее жилах.

— Никогда? — подпрыгнуло у нее сердце.

— До тебя — никогда.

— Хорошо.

Кэмерон запустил руку в ее волосы, вынимая шпильки и наблюдая, как рассыпаются по плечам локоны.

— Обожаю твои волосы, — пробормотал он. — Мне всегда хотелось посмотреть, как они рассыпаются по плечам.

— Я всегда считала, что их очень трудно сделать послушными.

— А я не хочу, чтобы они были послушными. — Кэмерон взял локон в руку и поцеловал его. — Я хочу, чтобы они были необузданными. Я хочу, чтобы ты, Эйнсли, была необузданной. Я знаю, в тебе есть это. — Он положил руку ей прямо над сердцем.

— Необузданной? Я? — изобразила она невинность.

— Я каждый день работаю с лошадями и знаю, какая из них любит плестись еле-еле, а какой не терпится разорвать путы и вырваться на свободу.

— Как Жасмин.

— Именно как Жасмин. Я смотрю на тебя и вижу огонь, страсть. Ты прячешь эти чувства под скучной серой одеждой и притворяешься покорной, но этот огонь внутри тебя так и рвется наружу. Ты — страстная женщина, которая хочет разорвать путы и вырваться на свободу. — Голос Кэмерона стал звучать тише, но по-прежнему был грубым и низким. — Почему не отпустить себя на свободу?

— Я никому не нужна. Никому, кроме тебя.

— Подумай еще раз над моим предложением, Эйнсли, — заключил ее в свои объятия Кэмерон. — Давай поедем в Париж. Если захочешь, я отвезу тебя в Ниццу, Монте-Карло, Рим. Я одену тебя в роскошные одежды и усажу в экипаж, запряженный лучшими лошадями, и ты затмишь всех на своем пути.

— Как это здорово! — не сдержала счастливого вздоха Эйнсли. — Я — изысканная и блистающая леди.

— Скажи, что поедешь со мной. — На губах Кэмерона вдруг появилась дьявольская улыбка. — Скажи, что поедешь, или я прикажу кучеру остановиться и высажу тебя на шотландском лугу в одной сорочке.

— Как будто это испугает меня, милорд! Я полечу домой сквозь леса, легко порхая над болотами, не стесненная проклятым корсетом и фальшивым кринолином.

— Эйнсли, — смех Кэмерона наполнил экипаж, — ты должна поехать со мной. Скажи, что поедешь. Обещай мне.

— Кэмерон, — коснулась она его лица.

— Проклятие, не говори «нет».

Эйнсли собралась что-то сказать, но он прикрыл ей рот рукой.

— Не сейчас. Не отказывай мне сейчас. Подумай об этом. По окончании скачек садись в поезд, следующий из Донкастера в Лондон. Оттуда я уезжаю на континент. Если хочешь, поедем со мной. А сейчас хватит говорить; женщина, дай мне любить тебя.

Глава 14

Сегодня он овладеет ею, сегодня он будет прикасаться к ней, пробовать ее на вкус, словом, возьмет все, что она может дать; свою силу, свою щедрость, свою готовность принять его сладкий плен.

Сегодня вечером, если другого раза не будет. Он сделает все возможное, чтобы убедить ее уехать вместе с ним, но прямо сейчас он будет наслаждаться этим моментом.

Он развязал симпатичный бант, который стягивал верх сорочки, и снял с плеч тонкие кружева. Его взору открылась округлость высоких, упругих грудей. У нее были полные груди созревшей женщины, а не маленькие полушария девственницы.

Именно такой — прекрасной! — и представлял ее себе Кэмерон. Он склонился к ее грудям, коснулся их языком и стал целовать, слыша, как колотится сердце Эйнсли. Кэмерон обвел языком ее сосок, смакуя его сладость, и услышал, как шумно вздохнула Эйнсли. Он облизывал сосок снова и снова, и Эйнсли снова и снова задыхалась от вожделенного томления.

— Неужели ни один мужчина не ласкал тебя так, Эйнсли?

— Нет, — выдохнула она. — Так — нет.

— Глупцы. Ты такая вкусная. — Кэмерон снова обвел языком вокруг соска. — Ты как самое лучшее вино, Эйнсли, девочка моя.

Он нежно обхватил губами сосок, осторожно прикусил зубами. Эйнсли откинулась на сиденье, прикрыв глаза и раздвинув ноги, готовая принять его. Свет лампы падал на обнаженную грудь. Такого прекрасного зрелища Кэмерон не видел уже очень давно.

Он склонился над ней, целуя ее между грудей и потихоньку спускаясь ниже. На животе виднелись тонкие розовые линии, следы того, что когда-то этот мягкий живот был намного полнее, чем сейчас.

Кэмерон поднял глаза на Эйнсли, и она замерла: да, он увидел растяжки и понял, что это означает.

Изабелла никогда не говорила, что у Эйнсли был ребенок. И где этот ребенок теперь?

Но печаль, застывшая в глазах Эйнсли, подсказала ему ответ. Ребенок не выжил. Джон Дуглас был старым, возможно, его семя оказалось не слишком живучим.

Кэмерон вспомнил свой разговор с Изабеллой за завтраком, ее рассказ о том, что Эйнсли уехала на континент и вернулась год спустя, уже замужем, чем удивила Изабеллу.

Не было ни объявления о помолвке, ни даже простого письма. Просто Эйнсли Макбрайд вернулась как Эйнсли Дуглас. Интересно.

Нет, он не станет задавать ей вопросы сейчас. У всех есть свои мрачные секреты души. Единственный способ справиться с ними — забыть и жить дальше.

Кэмерон покрывал эти розовые линии легкими поцелуями, очерчивая их языком. Он получал удовольствие, облизывая ее кожу, вдыхая ее солоноватый запах. Найдя ее пупок, он проник туда языком, и Эйнсли тихо засмеялась.

— Это как-то нечестно, что раздета только я, — потянулась она к его расстегнутой рубашке. — Я хочу видеть тебя.

— Не надо. — Кэмерон мог упиваться видом ее роскошного тела всю ночь. Когда дело подойдет к кульминации, ему вовсе нет нужды обнажать свое покрытое шрамами тело. Он редко раздевался в присутствии женщин.

— Надо. Мне надо. — Эйнсли, восхитительная, обнаженная, эротичная, возлежала на подушках. — Я ничего не скрыла от тебя, мой Кэм.

«Мой Кэм. Черт возьми».

«Моя Эйнсли».

Ну что ж, в экипаже довольно темно, он может удовлетворить ее просьбу, но не до конца. Еще раз поцеловав ее живот, он выпрямился и снял рубашку.

Эйнсли затаила дыхание, слыша, как быстро колотится его сердце. Ее Маккензи. Большой и сильный, он просто восхитителен.

Его грудь она видела раньше только мельком, а теперь она увидела Кэмерона во всей красе. Крупный мужчина, слепленный из мышц, блестящая от выступившей испарины кожа. Он безупречен, если не считать тонкого шрама у правого плеча в области ключицы. Эйнсли пробежалась по шраму пальцами, потом потянулась вперед и поцеловала его.

— Эйнсли, в тебе есть огонь страсти, — прошептал Кэмерон. — Я хочу почувствовать его.

Эйнсли еще раз поцеловала шрам у ключицы, подняла голову и тихонько поцеловала шрам на его щеке.