— Нет, — взволнованным голосом, почти крича, бросил Мики, — я не ревную ее к тебе, я только страдаю от мысли, что ей может угрожать несчастье.

Печальными глазами он глядел на красивое, спокойное лицо Чарльза.

— Всеми силами души хотел бы я знать, что я чувствую или что чувство, переживаемое мной и так захватившее меня, — настоящее.

Он встал, подошел к Мики и ласково положил ему руку на плечо.

— Ты слишком серьезно относишься ко всему. Не делай этого, заставь себя быть более легкомысленным. Попроси у Хольдона неделю отпуска, возьми одну из машин и поезжай куда-нибудь, к морю или в горы, куда хочешь. Тебе необходимо отдохнуть.

Мики запротестовал:

— Чарльз, ты слишком внимателен ко мне. Мне очень неприятна моя резкость. В конце концов никто не может изменить или повлиять на жизнь другого человека, особенно когда это касается его наслаждения.

Кивнув на прощание головой, он пошел в свои комнаты.

Рассеянно собирая свои вещи и укладывая их, он думал: «Итак, Чарльз не собирается жениться на Сенте… Почему?»

Глава XX

Как легко можно дать себя унести страсти и увлечению, особенно когда они приятны и заманчивы.

Чарльз и Сента встретились на следующий день, как было условлено. Завтрак прошел очень весело, шуткам и смеху не было конца. Потом Чарльз отвез Сенту обратно в контору.

— Поедем сегодня вечером в дансинг?

— С радостью.

Недолго пробыв в дансинге, они вышли оттуда на Берклей-сквер. Там ожидало авто, унесшее их из душных раскаленных улиц города-великана к волшебно-зеленому лугу — свидетелю их первых ласк.

Что можно сказать о летней страсти двух сердец? Почти ничего… Она волшебна, неуловима, трепетна, как лунный луч или сверкание звезд. Быть может, многое на земле лучше, важнее и ценнее, но ничто не бывает так незабываемо.

Через несколько месяцев после той вечеринки, когда Чарльз впервые поехал с Сентой к «их очаровательному лугу», мысли его оказались на перекрестке стольких путей, что он не знал, вехи которого из них указывают ему правильное направление.

Как всегда он был совершенно искренен с самим собой, не прятался мысленно от сознания, что он желает Сенту, но стыдился этого. Нечто в ней — молодость, очарование личности или что-то иное удерживало его в последнюю минуту.

Главное, о чем Чарльз беспрестанно спрашивал себя: будут ли они счастливы, если поженятся? Надолго ли это?

Или лучше прямо спросить Сенту? Немного грубо, но зато лучший выход из положения.

Он понимал, что она тоже не любит его, об этом ясно говорила страсть ее поцелуев. Если они поженятся, увлечение пройдет, и через несколько недель все-все между ними будет кончено.

Чарльз нисколько не был склонен жениться только для того, чтобы создать повод к разводу. Ему казалось правильным жениться лет в сорок, создать в лице своего сына достойного преемника своего состояния. Мысль о браке с женщиной военной или послевоенной формации была ему отвратительна.

Сента была очаровательна, была достойна нежнейшей и самой пылкой страсти, — но…

Самым ужасным было то, что образ Сенты неотступно преследовал его, так что он не мог жить, долго не видя ее.

Сказать ли ей об этом? Однажды она смеясь говорила: «Я ни за что не могла бы выйти за вас замуж». И он, также в шутку, ответил ей: «Подождите, увидим».

Это было в тот день, когда он повез ее в свое имение Маунтхевен. Живописно расположенная усадьба понравилась ей. После поездки туда она была очень мила, но несколько по-другому.

Он ведь не знал, что тенистый парк и старый дом вернули Сенту к воспоминаниям о Рильте, и что в тот вечер он почти не существовал для нее, заслоненный образом Макса…

* * *

Джорджи смело проводила свои желания в жизнь. По ее просьбе ее родные устроили Сильвестра в каком-то страховом деле.

У Сильвестра не было никакого желания зарыться в деревенской глуши: по правде говоря, он вообще не стремился к какой бы то ни было работе.

До сих пор ему хватало того, что давали родные или друзья, но эти ресурсы иссякли. Он был страстно увлечен Джорджи, хотел на ней жениться и считал, что ему должны помочь устроиться.

Давая взаймы брату пять фунтов, Сента с печалью думала: «И это тот Сильвестр, который так блестяще окончил школу и мечтал о большой дипломатической карьере!»

Тетя Мери, разоренная налогами, превратившаяся за годы военных лишений и тревог совсем в старуху, жила в скромной квартире в Брайтоне, надеясь там, в тиши, спокойно дожить остаток своих дней. Рассчитывать на ее поддержку теперь уже не приходилось. Сента советовала Сильвестру серьезно взяться за работу и начать нормальную жизнь.

— Я устроюсь с Джорджи. Мы нашли очаровательную квартиру недалеко от Найтсбриджа.

— По средствам ли это тебе?

— Конечно, нет, но квартира как раз такая, какая нам нужна. Кто-нибудь выручит — или я выиграю на скачках, или что-нибудь в этом роде.

Вся его жизнь была основана на таких «что-нибудь» или «кто-либо».

Сильвестр искренне хотел работать, но был лентяем и любил веселиться.

Джорджи знала о «припадках», которые бывали у Сильвестра и пагубно влияли на его нервную систему.

— Вероятно, я должен сообщить об этом маме? — нерешительно спросил он Сенту.

— О, Силь, конечно! Ты ведь знаешь, что сообщение о твоей женитьбе на Джорджи, которую мама очень любит, доставит ей удовольствие.

Они отправились в Кемпден-Хилль, где не были оба со времени ссоры с Виктором.

Дом был окрашен в новый цвет и выглядел очень приветливо. Сара, открывшая им, приветствовала их радостной улыбкой.

Возвращение в родной дом после довольно продолжительного времени, естественно, вызвало в них обоих некоторое чувство смущения.

— Мама дома?

— Она вернется к чаю, — ответила Сара, — сегодня ведь вторник.

Оба успели уже забыть, что по вторникам у матери была дополнительная лекция.

Они вошли в гостиную: там все было таким же старомодным: и мебель, и чехлы на спинках кресел, и старенькое пианино.

— Та же комната и все же как будто другая, — заметил Сильвестр.

Так же естественно, как если бы он никогда не покидал этого дома, он подошел к лестнице, ведущей в кухню, и попросил Сару принести чай.

Вернувшись на цыпочках в комнату, он шепотом сказал Сенте:

— Какое счастье, никаких признаков Виктора.

Вошла Сара, неся чай и домашнее печенье. Сильвестр кончил пить третью чашку чая, когда открылась дверь и вошла Клое.

Она знала о том, что они пришли, и на ее лице было радостное выражение. Обычно бледная, сейчас она была румяная и возбужденная.

Сильвестр и Сента вскрикнули: «Мама!»

Усевшись с ней на диване, они сразу оживленно заговорили. Со свойственной Сильвестру откровенностью он довольно нетактично сказал:

— Как приятно, что «сейчас» похоже на прежние времена.

Пока Сента и Сильвестр рассказывали о своей жизни, Клое молчала. На последнее восклицание Сильвестра она заметила:

— Сейчас, действительно, так, как в прежние старые дни. — Затем, как бы желая сделать сообщение как можно более кратким, прибавила:

— Виктор, ваш отец, покинул меня, а также и пансионеры. — Спокойно улыбнувшись, она продолжала ласковым голосом: — Поэтому вы можете легко себе представить, как приятно мне было услышать от Сары, что вы оба пришли ко мне.

Сента, никогда не плачущая, едва сдерживала слезы. В первую же минуту, когда заговорила мать, она почувствовала в ней всю ту храбрость и самопожертвование, которые свойственны только материнской любви. Клое не писала им ни слова, ни одного звука, чтобы вернуть их к себе и все им объяснить. Но в тот момент, когда они вернулись в родной дом, она напряженно слушала их и делилась с ними своей радостью видеть их и счастьем вновь испытывать материнскую любовь.

Затем Клое им рассказала:

— Хотя я даже не знаю, как ее зовут, не то Бренд, не то Спрендвель, какая-то женщина, которую ваш отец знал еще в Австралии или Яве, или где-то в тех странах, где он бывал, по-видимому, его прежнее увлечение — вернулась, думая предъявить на него какие-то свои права. Я сразу согласилась с ней и даже не сердилась на Виктора. Но все оказалось таким невероятно простым, таким до ужаса несложным. Не долго думая, Виктор ушел с ней. Единственно приятным было то, что он искренне этому был рад. Его уход совпал с моментом отъезда Павла Трента и Тимофея. Вот почему дом пустой. Не будет ли это хорошим предзнаменованием, как вы думаете?

Сента ответила:

— Я буду жить дома и стану твоим пансионером. Сейчас я уже достаточно зарабатываю, и у меня много денег. Я собираюсь написать большой роман.

Сильвестр заявил:

— Мы должны отпраздновать такой великий день, обязательно должны. Я пойду за Джорджи, а Сента может пригласить Чарльза.

— Где же милый мистер Торрес? — спросила Клое.

— Я приведу Мики, — ответила Сента.

Условились, что зайдут за Клое часов в девять.

— Так поздно? — оживленно спросила она.

— Так рано, — ответил Сильвестр смеясь.

Когда они ушли, она долго еще прислушивалась, стоя у открытого окна, к отзвукам их шагов на улице. Потом села на старый диван и задумалась. Сильвестр, Сента — ее дети… Как странно они выражаются — «Мы должны отпраздновать», «Я буду жить дома», «Буду твоим пансионером». Ее душа затрепетала от охватившего ее чувства печали и любви.

Чувствуют ли когда-либо дети, какие цепи привязывают к ним мать, искренне любящую детей настоящей любовью? Сознают ли они вообще существование такой связи? Не является ли их первый вылет из родного гнезда началом конца?

Смеясь сама над собой, Клое вспомнила легенду об отце и блудном сыне. Теперешнее поколение не знает таких случаев. Теперь, если молодежь считает себя достойной вернуться в отчий дом, то лишь для того, чтобы пригласить родителей в дансинг; но Сента действительно хочет вернуться домой и жить с ней. Как это будет чудесно! А вдруг она передумает? Боясь капризов жестокой судьбы, Клое вскочила и попросила Сару прибрать комнату Сенты и привести ее в порядок.