– Гоша! Мне не дозволили, – грустно сказал Соломон Михеевич, держа в своих больших, изрезанных бороздками морщин руках ладошки привязавшегося к нему детдомовского ребенка. – Но это ведь все бумажки! Мы ведь с тобой можем и дальше быть вместе, правда? И Марина Львовна не откажет.

Марина Львовна не отказывала. Она погладила Гошку по голове, подмигнула Соломону:

– Гош, ты можешь каждый день бывать у Соломона Михеевича, я разрешаю! А в субботу и воскресенье можешь оставаться ночевать. Хорошо?

Как ему повезло, что директором детского дома была нормальная и умная Марина Львовна! Будь на ее месте расплывшаяся грымза из РОНО, правила были бы другие. И Гошка, и без того тяжело переживавший свое сиротство, был бы ранен еще сильнее.

Потом он понял, что у них с Соломоном связь куда более крепкая, чем у некоторых отцов и детей.

Когда ему исполнилось шестнадцать, Соломон Михеевич начал хлопотать в разных инстанциях, и совместно с Мариной Львовной им удалось выбить для воспитанника Георгия Самохина комнату в общежитии. И все остальное – самое лучшее в жизни – для него сделал учитель рисования: дал ему профессию, ввел в удивительный мир искусства, научил разбираться в древней живописи.

Ковель очень хотел, чтобы Гошка поехал учиться в Ленинград, чтобы стал искусствоведом. А Гошка стал милиционером. Потому что незадолго до его дембеля Соломона убили.

Гошку отпустили на похороны, и он, стоя у сырой глинистой ямы, в которую опустили скромный гроб, обитый красной тканью, решил для себя все однозначно и бесповоротно.

Соломона Ковеля убили из-за кошелька, в котором была его маленькая учительская зарплата. Убийцу нашел Георгий Самохин. И доказал вину преступника. Если бы было можно, Гошка перегрыз бы ему горло, но он с первого дня работы в милиции усвоил, что закон – он не только для граждан закон, но и для него, несмотря на данную ему власть.

Преступник получил по заслугам. А Гоша так и остался в милиции. Только был он не обычным опером, а очень грамотным в области изобразительных искусств.

Вот только знания свои он долго никуда не мог применить. В местном музее картины никто не подделывал, полотна не крал. Но вот с заявлением в милицию приехал батюшка Тимофей, и его тут же направили к Самохину. Гоша, подробно расспросив священника про украденные иконы, сделал вывод: тот, кто решился на эту кражу, хорошо знал истинную ценность икон.

Была одна зацепка: заезжие «специалисты по иконам» были из Питера. Вряд ли они придумали это. Зацепка, конечно, махонькая, но попробовать можно. И Гоша Самохин попробовал.

Был у него в Петербурге хороший знакомый. Не друг, нет. Хотя Гоша многое бы отдал, чтоб такого друга иметь. Олег Таранов был классным специалистом – вдумчивым, грамотным. И человеком нормальным – Гошка это в нем сразу разглядел. Как будто служба в милиции мимо него проходила, не оставляя грязных следов в его жизни.

Они познакомились на совещании оперативников Северо-Западного региона в Петрозаводске. Гошка сразу обратил внимание на Таранова: он притягивал к себе, как магнит. Трудно сказать чем. Вроде не балагурил в перерывах между заседаниями их секции, как некоторые острословы, лишь сдержанно улыбался на их шутки. Не сыпал рассказами о работе, не хвастался раскрываемостью, не удивлял какой-то особенной эрудицией, но в глаза бросался. Был он чем-то неуловимо похож на итальянского актера, который комиссара Катани играл в кино. Только прическа другая – ежик колючий. И как оказалось, характер как у ежика: Таранов никого не подпускал к себе ближе чем на сто метров. А жаль! Гошке он очень понравился, и ему хотелось поближе познакомиться с питерским сыщиком. У него, видимо, с детства это осталось – надо было непременно прислониться к мужику настоящему. Сам уже стал большим-большим мужиком, а в душе остался все тем же пацаном-щенком, у которого сначала отца отняли, потом Соломона. А он еще и не успел надышаться этим общением. Так и жил, будто ему кислород перекрыли. Не до конца. Но и раздышаться не давали.

Да и не было рядом никого, к кому хотелось бы прислониться, с кем хотелось бы быть откровенным, кто мог бы по-родственному стать близким.

В Таранове все это Гоша Самохин увидел, почувствовал нюхом. Но Таранов, хоть и прост был в общении, не был при этом доступным для всех, на расстоянии держал людей. Гоша в этом убедился. И понял, почему так, а не иначе. Тем больше ему хотелось иметь такого друга.

В последний день той напряженной учебной недели они отправились в ресторан. Время было обеденное, не вечернее, поэтому они не гуляли, как на банкете, а обедали. Но от водочки не отказались. Как говорится, «по чуть-чуть».

Неподалеку от большого стола, на котором был накрыт обед для участников совещания, гуляла компания молодых людей. Они заседали уже давно и набрались изрядно, несмотря на скромное время суток. Парни громко гоготали и приставали к официанткам. Потом за столиком их осталось двое, они притихли и мирно беседовали о чем-то своем.

Двоих других Гоша Самохин встретил в туалете, когда отправился проветриться. Парни азартно молотили «лицо кавказской национальности». Лицо у этого «лица» уже имело вид печальный и побитый. Да и не очень кавказский. Это был скорее узбек или таджик, но и они у нас, по большому счету, значатся как «лица кавказской национальности».

У парня не было сил отбиваться от двух бугаев. Он только закрывал голову руками. Из разбитого носа на белую рубашку пролилась яркая кровь. Красное на белом – как это страшно! Но это еще больше раззадорило нетрезвых аборигенов.

– Юшку пустили тебе, баран! Хлебай юшку! – зло шипел в лицо гастарбайтеру подвыпивший парень. Второй здоровенными ручищами, как клещами, сжимал ему шею. У него глаза из орбит вылезали, он хотел что-то сказать, но только хрипел в ответ.

– Э-э, мужики! Отпустили быстро парня! – скомандовал Самохин.

– А ты хто таков будешь? – удивленно спросил Гошу тот, что заставлял парня хлебать «юшку». – Ты, чмо, за кого заступаешься?

– Я не чмо, а заступаюсь за любого, кого обижают, – спокойно ответил Самохин.

– «Обижают»! – передразнил Гошу местный житель. – Да они сами кого хочешь обидят! Да они тут живут, как у себя дома. Не пройти – сплошные евонные соотечественники! Их давить надо!

– Отпусти парня! – уже жестко и непримиримо сказал Самохин.

– Щаз! – гавкнул пьяный и нетвердо шагнул к нему. – Щаз мы и тебя приобщим! Приобщим же, да, Витюха?!

Витюха все так же давил парня за шею. Он радостно оскалился и прорычал:

– А то! Давай, Серега, приобщай! Заколебали эти правозащитнички со своей толерантностью! И слово-то, бля, специально для этого придумали!

Тот, что звался Серегой, ломанулся, как бык, в сторону Гоши Самохина, но он ловко уклонился от удара, и мужик пролетел через все тесное и узкое помещение туалета, вдоль закрытых дверей кабинок, и больно приложился лбом в писсуар. Чуть сильнее, и что-нибудь дало бы трещину: или лоб, или фаянсовый горшок.

Серега зло выматюгался, а Витюха от неожиданности отпустил свою жертву. Парень сполз по стене на пол и посмотрел на Гошу. Глаза их встретились, и в них Самохин прочитал ужас.

Он не успел поставить на место Витюху: дверь в туалет открылась, и вошел Таранов. Он мгновенно оценил обстановку, в одно мгновение подлетел к Витюхе, заломил ему руку за спину, отчего тот крякнул и тихонько осел на пол.

– Ты как? – кивнул Таранов Самохину.

– Нормально, – ответил тот. – Парню врача нужно.

– Не нужно, я так, – тихо прошептал то ли узбек, то ли таджик. Гастарбайтер, одним словом.

– Ты кто и откуда? – строго спросил его Таранов. – Что тут делал?

– Я тут работаю, – еще тише сказал парень. – Я тут пол мою, убираю. Я по разрешению, документы есть.

– Ладно, разберемся. – Таранов посмотрел на Серегу-бойца, который лежал раскинув в разные стороны руки. – Чем это ты его?

– Ничем! Просто направил куда надо, вот он чуть и не снес башкой унитаз.

– За что они тебя? – спросил Таранов то ли узбека, то ли таджика.

– За то, что я тут убирал, не понравилось. Сказал, чтоб я валил отсюда, совсем. – Парень, кажется, начал приходить в себя. – А мне валить некуда. У меня в Узбекистане никого не осталось. Совсем никого. Сель был, дом снес, все погибли. Я один остался – был в городе, в школе. Сюда приехал работать, друг брата взял с собой. У меня все документы есть.

Гошка Самохин зло скрипнул зубами, потом поддал пинка под зад Витюхе, который потирал вывернутую Тарановым руку.

– Ненавижу! – кинул зло.

Таранов внимательно посмотрел на него, молча подал руку и сильно сжал Гошкину ладонь в сильном «крабе». Потом достал из кармана пиджака визитницу, отделил верхний картонный прямоугольник, поправил машинально всю стопочку, что лежала в пластиковом кармашке, протянул визитку Гошке. Задержал ее на мгновение, вытащил авторучку, черкнул на обратной стороне.

– Мой мобильный. Будет нужно – звони.

– Я, к сожалению, визитками не обзавелся, – сказал стеснительно Гошка.

– Какие твои годы! Успеешь еще! – улыбнулся парню Таранов, и Гошка не мог не отметить, какая открытая у него улыбка. Он был рад, что судьба свела их.

Впоследствии он несколько раз звонил ему в Питер, но все без дела, а лишь по праздникам. А ему так хотелось столкнуться с Тарановым в работе.

Говорят, если чего-то очень хочется, то это непременно произойдет, потому что мысль материальна и все зависит от силы посыла этой мысли.

Таранов всегда очень приветливо отвечал на звонки своего архангельского коллеги Георгия Самохина. Он слышал, что всякий раз парень хочет сказать ему куда больше, чем просто «Привет!», и ему было смешно оттого, что он стал для Гошки каким-то кумиром.

А еще ему было немного грустно. «Вот и дожил ты, Олег Васильевич, до того, что на тебя коллеги помоложе смотрят как на умудренного опытом дяденьку!» – думал он.

– Олег Васильевич? Доброго дня вам! Это Гоша Самохин! – услышал Таранов в трубке знакомый голос.