Елена Усачева - Игра по чужим правилам

– Я надеюсь, Саша мне больше не позвонит? – Ира вся собралась, готовая услышать правду.

– Девчонки, вы о чем? – Валера был заинтригован.

– Не позвонит.

Почему-то было больно, хотя она к этому вроде бы готовилась.

– Зачем ты мне все время врала?

– Никто никому не врал. Он уехал. – Катя сгребла свои железки и стала засовывать их в рюкзак.

– Кто бы сомневался! На Северный полюс, надеюсь?

– Нет, со спасателями на Кавказ. – Со свистом затянулись веревки на горловине рюкзака. Катя была спокойна.

– А почему не в город Кушка?

– У него неприятности. Ему надо было уехать.

– Вчера еще не надо было, а сегодня уже надо?

Как же она раньше ухитрялась во все это верить? И главное – ловко придумано! Не подкопаешься. Все ложилось одно к одному, как карты в колоде, как выстрелы в пулеметной очереди. Но даже в таких планах бывают просчеты.

– Никита рассказал, что это он звонил мне.

Катя подошла вплотную, выдохнула прямо в лицо.

– Вот и катись с Никитой куда подальше.

За спиной зашипело, словно из кустов на них напал Змей Горыныч. Катя отпрянула, возвращаясь к рюкзаку.

– Кто следит за котелком! – завопил Валера, сокрушенно заглядывая в заметно опустевшую емкость. – И вообще – сколько можно чай пить? Давайте уже что-нибудь пожрем.

– Естественная регуляция уровня огня, – Сергей бросил около подзатухшего костра охапку веток.

На Иру налетел Никодим.

– Зачем ты ей сказала! – Глаза у него были сумасшедшие.

– Да пошел ты! – Лисова сейчас была на удивление спокойна.

– Она же сейчас опять скажет, что бросает меня!

– Не переживай, у нее уже новое увлечение.

Как по заказу, Катя в это мгновение села рядом с Валерой, и он положил ей руку на плечо. Вполне дружеский жест. Или более чем дружеский?

Никодим быстро-быстро задышал, но Ире на него уже было плевать.

Стянула заметно подсохшие джинсы, вынула ледяные ноги из кед. Запасные брюки были мягкие и теплые. Шерстяные носки на голую ногу. Сапоги. Поначалу организм никак не отзывался на перемену внешнего одеяния. Он так же «позвякивал» замороженной кожей, робко реагируя на теплое прикосновение сухой одежды. А потом по телу волнами пошло тепло.

– Мы обратно в город, – вылез из палатки Антон. – У Оли сильный ушиб. Ее надо к врачу.

– Я с вами, – поднялась Ира.

– Э! Куда все? – встрепенулся Валера.

– А ко мне, значит, никто не идет? – все понял Никодим.

– Мы остаемся здесь, – жестко произнесла Катя.

Ник засопел. Ну, теперь у них разговоров на всю ночь.

– До моего дома близко. А здесь будет холодно. – Еще на что-то надеялся Никита.

– Я вас провожу, – Сергей снял с огня никому не нужный котелок. Ага! Бежит с места разборки. Ник без боя не сдастся. Будет ругань. Вон он как нависает над Сергеенко.

– Катись отсюда! – Голос Кати категоричен.

– Я ничего не говорил! – взмолился Никита.

– Проехали!

– О чем речь? – басил Валера.

Домой! Скорее домой! Если Никодим снова появится на ее горизонте, она его убьет. Нельзя быть такой тряпкой.

Ира сгребла вещи, закрыла рюкзак.

– Скажи ты! – кинулся к ней Ник.

– Сам говори! – процедила сквозь зубы Ира. Как он ей надоел!

Вот она – сладкая минута мести.

– Катя, – позвала Ира.

Неужели Сергеенко так ей ничего и не скажет? Неужели их дружба стоит какой-то пустой выдумки?

Катя поморщилась, давая понять, что ни о чем говорить не будет.

Дурацкая ситуация – постоянно у кого-то что-то просить. А решить-то надо одну маленькую проблемку – будут ли они дальше общаться или на этом все, конец? А может, надо решить, хочет ли она общаться? Спроси ее сейчас, ответит: «Нет». Что будет завтра – посмотрим.

– Ну, не уходите! – взвыл Ник, не зная, куда кидаться.

Ира отвернулась. Его было даже не жалко.

Сергей стоял на краю обрыва, нетерпеливо поигрывая котелком. Антон повесил на себя два рюкзака – один на грудь, другой на спину. Оля со страдальческим выражением лица зашагала вперед. Напоследок Ира оглянулась. Нет, ей не показалось. Они все действительно были сами по себе.

В электричке Антон с Ольгой ушли в другой вагон. Ира села около окна. Народа почти не было. Сквозь шум колес был слышен далекий гитарный перебор. Антон что-то пел Оле. Может, ей это помогало пережить боль?

Записи на вырванных листочках:

«Он был новенький. И как новенького, его определили в их группу. К самым сильным. Она с подругой переглянулась, усмехаясь. Новенький казался неуклюжим недотепой, с вечно лохматыми волосами, с отсутствующим взглядом. Сев к ним на лабораторной, он поначалу молчал, все смотрел на нее, на ее руки, на то, что и как она пишет. Подруга уже начала над ними подтрунивать, мол, жених и невеста отыскались. А потом он заговорил. Лабораторную они закончили первыми. Он пригласил пройтись. Согласились обе, одновременно. Он знал обо всем – какая птица поет, что за дерево растет, какую музыку сейчас лучше послушать, какое кино посмотреть. Он приносил стопки книг и дисков, он был всегда весел, словно в груди его сидело маленькое солнышко. А внешне так и оставался лохматым, с отсутствующим взглядом, смешной походкой. И она влюбилась. Если шли гулять, то сначала заходил за ней и только потом за подругой. Пока были вдвоем, она брала его под руку, снизу вверх смотрела ему в лицо.

И вдруг как удар молнии – при встрече подруга стала целовать его в щеку. Он не сопротивлялся. Наоборот, наклонялся, чтобы ей было удобней. Сначала он заходил за подругой и лишь потом – за ней. Она больше не оставалась с ним наедине.

Это было больно. Особенно слушать, как подруга рассказывает о том, как любит его. Они не ходили втроем – теперь только они и – она. Но чаще они без нее. Все так же гуляли, ходили в кино. Ей потом рассказывали – понравилось или нет.

Она понимала, что с этим надо что-то делать. Что сердце не выдержит, что оно сейчас взорвется, заполнив болью весь мир.

Взгляд у него стал грустный. Сам он уже не был так весел, а истории рассказывал все больше с печальным концом. Стал читать Уайльда и Метерлинка.

Она не выдержала, она ему все сказала. Что любит. Что не может смотреть, как они ходят вдвоем. Он кивнул, сказал, что знает. Что сам любит ее, но не может сделать больно подруге, что не в состоянии сделать выбор. Она плакала, он грустил. Подруга злилась. Впрочем, она уже не была подругой, они даже не здоровались. Все стремительно летело в пропасть, а он так и не делал выбора. Говорил, что любит, но продолжал ходить с другой.

Потому что не хотел ее обижать.

Постепенно боль внутри превратился в ледяной комок, в кусочек заколдованного зеркала, застрявшего в сердце. Но вынимать его оттуда никто не спешил».

Хорошо, что у современных телефонов нет экранов. Ира не видела лица Щукина, когда позвонила ему в воскресенье утром и попросила велосипед. Не видела, но хорошо представила.

– Мне надо кое-куда съездить. Я верну.

– Опять?

Он наверняка кривился, изображая всю глубину недовольства.

– Пешком ходить не пробовала?

– Это далеко.

– На автобусе.

– Всего на час.

– Пешком.

– Хочешь, поехали со мной.

– На багажнике?

– Больше не попрошу.

– Чего ты все не успокоишься?

– У меня осталась одна бабочка. Я принесу тебе, ты кому-нибудь подаришь.

– Отдай Сергеенко, она ее на завтрак съест. С майонезом.

Велосипед стал ее идефиксом. Пешком до улицы Хавченко дойти можно было. На велосипеде солиднее. И не так обидно, если она не застанет там черноволосую Лизу. Потому что именно ей хотелось показать фотографию. Уж она-то знает, с кем фотографировалась.

– А ты разве не в поход на Гималаи отправилась? – тянул время Щукин.

– Уже вернулась. Когда к тебе подойти?

Лешка застонал. Он не хотел давать велосипед. И конечно же, не хотел, чтобы Ира к нему приходила.

– Я никого не желаю видеть!

– Видеть необязательно.

– Оставьте меня в покое!

– Все претензии к Курбановой. Я не по этой части.

– И на том спасибо. А то вы когда влюбляетесь, становитесь такими непроходимо тупыми.

– Скажи это Ленке. Когда?

– Я ей это уже сто раз говорил, но она же дерево. Вас не пробьешь!

– Мне очень нужно.

– А мне очень не нужно!

– Я через полчаса буду у тебя.

И сразу положила трубку, чтобы не услышать в свой адрес еще пару неприятных слов. Впрочем, неприятные слова ее сейчас не трогали. Вчера в электричке она пережила настоящий ад – сначала падение в бездну самобичевания, кошмар ненависти ко всем и вся и, наконец, тупое равнодушие. Когда она переступила порог своего дома, то смогла добрести до кровати и упасть. Думала, не уснет, но сон мгновенно завладел ею. А когда проснулась, еще лежа в постели, поняла, что в этой истории нужна точка. И поставит она ее на улице Хавченко в бирюзовом особняке. Она покажет там фотографию и узнает, что это за человек. Идти пешком – нет! Только велосипед. И что она в него уперлась? Может, просто хотелось, чтобы кто-то помог? Хотя бы Лешка. Хотя бы велосипед одолжил. У него хорошо получалось помогать. Неназойливо так. Как бы случайно. Или на самом деле случайно?

Вариантов дальнейшего развития событий насчитывалось несколько. Лешка сбежит, дверь откроет его мама, и никакого велосипеда Лисова не получит. Или не сбежит, а с радостью на мордахе выдаст технику, еще и бантик повяжет. Он может ждать ее на улице с велосипедом. Или распахнет дверь и сообщит, что байк сам собой разобрался на запчасти. Все, кажется, других вариантов не предвиделось. По ходу она зачем-то вспомнила, как представляла себе поход на скальник, воображала, как все будут ее поздравлять с днюхой. Такого расклада, что придется возвращаться и что никто даже не вспомнит про ее праздник, не виделось и в кошмарном сне. Сейчас с Лешкой Ира понимала, что все будет не так, как ей хочется, но еще одной версии придумать не получалось. И как это жизнь ухитряется подстраивать так, что нормальному человеку в голову не придет?