Елена Усачева - Игра по чужим правилам

Пусто.

На лестничной площадке?

Пусто.

Лифт молчит. Она сбежала на один пролет, посмотрела во двор через окно. Кусты были увешаны шариками. Из-под козырька подъезда показалась Катя. Цуцка снова замявкала, кидаясь на разноцветную красоту. Лопнувший шарик отбросил собаку в сторону, она обиженно завизжала, прижимаясь к ногам хозяйки.

Шарики? Откуда шарики? Может, это Саша? Катя обещала его предупредить…

Ира побежала вниз, спустилась еще на два пролета, снова выглянула в окно. Катя ушла. Вдалеке еще слышалось мявканье Цуцки. Шарики остались. А что если где-то там стоит Саша? Перед глазами встала фотография – глаза, улыбка, челка. Катя должна была сказать, что он пришел, но не успела. Да, все так!

Первый этаж был темный, вымороженный. Толкнула дверь. Ноябрьская хмарь и слякоть, в воздухе пахнет морозом. Но самой зимы еще нет. Ира передернула плечами и осторожно шагнула к кустам сирени. Налетевший порыв ветра отозвался хлопками лопающихся шариков.

В кустах кто-то стоял. Ира пошла вперед. Она уже ни о чем не думала, ничего не боялась, просто переставляла ноги.

– Ушла? – хрипло спросил Митька. То ли от нехватки света в кустах, то ли шарик какой так на него бликовал – он выглядел серым. Закусил нижнюю губу, оторвал тонкую полоску кожицы и тянул, тянул.

– Это ты шарики вешал?

– Собаку взяла, а бабочек нет.

– Ты чего? При чем здесь собака? – И вдруг, все понимая, ахнула. – Опять влюбился?

– Не твое дело!

– Ты же говорил – я тебе нравлюсь.

– Да кому ты нужна!

– Это ты никому не нужен!

– Ну да, как же, не нужен! Ты бы видела свое лицо, когда Сергеенко ввалилась. Небось подумала, что бабочки – тебе. Дура!

– Сдались мне твои бабочки! Можешь забирать это уродство.

– Хорошо повеселились, – Парщиков тяжело засопел.

– И с шариками ты облажался. День рождения сегодня у меня. А Сергеенко терпеть все это, – она махнула рукой, – и, как по команде, раздался взрыв, – не может. Ты бы ей еще серенаду спел! – захохотала Ира. Экая Митька, однако, сволочь! – Она бы послушала. И своего бы парня привела.

Это был какой-то замкнутый круг повторения. Стандартный набор – цветы, коробка конфет, поход в кино. С Катей ничего стандартного быть не могло, и вот уже Митька усложняет задачу – покупает бабочек, ведь собака уже есть. Вспомнил старую влюбленность… Решил тряхнуть стариной. Интересно, поместится ли он в школьный шкаф? Вряд ли, отъелся, раздался в плечах. Правильно, что Катя его отшила еще тогда, во втором классе. Так ему и надо!

– Они расстались, – заклинанием произнес Парщиков.

– Их любовь вечная! – Как же приятно бить наотмашь, зная, что сдачи не дадут.

– Ага… любовь… У тебя небось такая же «любовь». Что-то парня твоего не видно. Или он привидение?

– Вампир. Жди ночных гостей. За оскорбления надо отвечать.

– А было приятно видеть твою удивленную морду. Влюбленные дуры! Все заканчивается одинаково.

Он еще хотел задеть, наговорить гадостей, но его самого душила обида. Митька качнулся, словно собирался упасть. Оторвал от земли правую ногу, сделал первый шаг. Прочь от Иры. Прочь от дома. Он уходил. Ира боялась услышать, как он плачет. Нет. Только ветер стучит надутыми шариками о голые ветки сирени.

Ледяным холодом тянуло по ногам. Тапочки промокли, болотная стылость вымораживала последнее тепло.

Порыв ветра – еще один хлопок. Разорвавшиеся шарики бесформенными тряпочками висели на ветках. Выглядело это ужасно.

Подъездную дверь ей открыла Аня. Уже в домофон начала быстро что-то наговаривать, но Ира не стала слушать. Писк заглушал голос одноклассницы.

Аня успела похозяйничать. Лужи в прихожей не было, на паркете лишь осталась вмятина. Ходасян бродила по коридору с тряпкой в руке, не зная, куда ее пристроить, подбирала разлетевшиеся осколки.

– В туалет тряпку выжми. – Ира устала. Смертельно.

– Там Курбанова рыдает, – грустно доложила Аня. Ей было понятно все, что происходит вокруг. Словно она прожила не свои пятнадцать лет, а три тысячи. За себя и за весь свой род.

Лешка сидел один за накрытым столом и ел салат. На тарелке два куска пиццы. Так и хотелось сказать, что он лопнет. К горлу подкатил неприятный комок. Ира сглотнула и вышла. В ванной и правда рыдали. С шумом лилась вода.

Ира вернулась в комнату.

– Чего они там, не подрались?

– Он шарики на кустах развесил.

– Идиот! Говорили ему, не спеши!

– Я подумала, для меня. – Так хотелось с кем-нибудь поговорить, а рядом был только Щукин. Пока все не съест, не уйдет, значит, минут двадцать у нее есть.

– Ты-то тут при чём? – Лешка вгрызся в куриную ножку. – Он собирался через тебя все о Сергеенко узнать – типа, влюбился. Она сама проговорилась, что со своим парнем рассталась, вот он и побежал за бабочками. Мы их вместе с ним выбирали. У тебя было такое лицо, когда мы пришли!

– Убирайся! – Ира дернула скатерть, заставляя Лешкину тарелку отъехать. – Беги за своим Митенькой, специалист плешивый!

Лешка демонстративно вытер пальцы о салфетку и выбрался из-за стола.

– Да ладно, – дожевывая, пробормотал он. – Я ему сразу сказал, что идея – дерьмо.

– И не появляйся больше.

Лешка вынул из кармана плоскую коробочку.

– Ну, типа, с праздником.

Это был брелок с каким-то восточным символом. Ира сбросила его под стулья.

Щукин пошаркал в прихожей ботинками. Хлопнула дверь.

– Куда он пошел? – ворвалась в комнату зареванная Ленка.

– В аптеку за успокоительными.

– Дура!

Курбанова искала и все никак не могла найти свои сапоги.

– Зачем ты его выпустила?

– Не переживай, догонишь.

– Дура! – снова выдохнула Ленка.

Отвечать не хотелось. А то еще задержится. Ну ее. Дверь за Курбановой закрылась очень громко.

– Со стола помочь убрать? – Взгляд у Ани был довольный. Она впервые попала в центр таких событий.

Ира покачала головой. Ходасян удовлетворенно вздохнула и поплыла на выход.

Стол являл собой реконструкцию Бородинского сражения. Все разворошено, перекопано, потрепанные редуты полупустых тарелок. Самое сложное во всем этом было то, что завтра придется начинать жить сначала. Вставать, одеваться, идти в школу, смотреть в лица все тех же людей. Парщиков, Щукин, Курбанова, Сергеенко… После каникул два дня прошло, а уже невыносимо тяжело, сил нет дожить до ближайших выходных.

Под потолком на плафоне черным пятном застыла Александрия. Все, больше никого. Победитель на разбитом поле боя.

Ира упала на кровать и зажмурилась. Давайте решим, что ничего не было. Что сейчас только начало пятого. Все можно переиграть заново.

Дал о себе знать сотовый. В первую секунду Ира не могла понять, что это вообще за звуки. На каждую группу звонков у нее установлена специальная мелодия. Для одноклассников, для родителей, для сестры. Музыка была незнакома. Лисова осторожно взяла в руку телефон.

Номер не определен.

– Алло. – В горло словно иголку воткнули. Говорить больно. Простыла? Так быстро?

– Привет! – Голос далекий. Сквозь шипение и треск. Слова не столько услышала, сколько угадала.

– Привет… – Прошептала на выдохе, и внутри стало пусто.

– Поздравляю тебя с днем рождения. – Звуки уплывали. Говорил парень.

– Спасибо. – А в голове вертелось: «Кто?»

– Извини, что я не пришел!

Саша? Нет! Не хочу! За что?

– Мы обязательно встретимся!

– Конечно! Конечно! – Заторопилась, испугавшись, что он не дождется ответа.

– Хорошего тебе праздника!

Грудь была полна воздуха. Надо говорить! Обо всем! И вдруг поняла, что с ужасом ждет – вот сейчас придется соглашаться на встречу, записывать новый номер телефона, врать, что любит.

– Спасибо, – только и смогла выдавить из себя.

Он что-то говорил, но слова относило в сторону звездным ветром. Телефон пискнул и замолчал. Секунды еще падали. Три сменялось четырьмя, перекрывалось пятью, из нее вырывалась шестерка. Цифры пожирали друг друга и, не успев насладиться победой, умирали.

«Звонок завершен». По руке пробежал холодок. Ира смотрела на гаснущий экран и не верила. Это она? Только что? Говорила с Сашей? Но его ведь не существует.

И тут же пришла другая мысль – обманули, разыграли? Но зачем? Кому это нужно? Кате от такого розыгрыша ни тепло ни холодно. А больше никто и не знает об этом. Или знает?

Записи на вырванных листочках:

«Я свободен!» – говорил он всем. И даже пел песенку. Ту, глупую, Валерия Кипелова. Помнишь? «Я свободен, словно птица в небесах…» «Под холодный шепот звезд мы сожгли последний мост…» Он вообще очень много улыбался, был шумный, громко хохотал. И каждому говорил: «Все прошло! Я вернулся!» Как раньше, ходил с друзьями по барам и на дискотеки, зависал в кино, тусовался по клубам. Он не появлялся дома, каждый вечер заваливался к кому-нибудь в гости, засиживался допоздна, пока ему не намекали, что не мешало бы отправляться восвояси. Тогда он хватал телефон и звонил – Вовану, Петьке, Гере. «Где вы? Что? Уже спите? А я потусить решил, домой не хочется». Но наступал час волка, время, когда человек остается один, когда врать и смеяться сил больше нет, когда приходит то, от чего ты так стремительно бежал. И тогда он сжимался, обхватывал себя за плечи, шептал сам себе: «Я просто устал. Уже три часа ночи. Кинотеатры закрыты, клубы ждут окончания вечного праздника жизни. А мне и так хорошо. Особенно без нее. Я теперь свободен. От постоянного страха ее потерять, от вечного взрыва сердца, ведь любить – это так сложно. Нет, пускай кто-нибудь другой ее любит. Взбивает пальцами ее дурацкую челку, задыхается от жалости, видя худые коленки, замирает, сталкиваясь с ее острым, бьющим под дых взглядом…»

Он останавливается, закрывает лицо руками. А где-то там, над его головой надрывается Кипелов: