– Нельзя быть такой примитивной! – глянула на нее одноклассница поверх очков. – Серенады тебе пел, а ты не слышала. Крепко спишь!

Она спит? Вот уже какую ночь ей не удается нормально отдохнуть. Все ворочается, проваливаясь в тонкостенную дрему, словно кто-то не дает ни уснуть толком, ни проснуться окончательно.

– Я на шестом этаже живу. Какие серенады?

В классе они сидели на ряду около окна. Катя на первой парте, стоящей впритык к столу учителя – зрение плохое, часто отвлекается, должна быть все время под контролем; Ира за ней. Рядом Аня Ходасян, с темными внимательными глазами. Но Ира на нее смотрит редко: скучная, надоедливая, никакая. За ними Когтев. Потом долговязый Сомов.

– Если выйти на балкон, все слышно.

Катя бухнула на стол очередную книженцию. Ира привстала, чтобы обратить на себя внимание подруги.

– Это во сколько было-то?

Чтобы оказаться на балконе, надо пройти через комнату родителей. Ира представила себе этот маршрут и сразу же отказалась от него. Лучше через форточку. О родителях думать не хотелось – только появись у них в комнате ночью, замучают вопросами, а потом никуда не пустят. У них такая жизненная установка – не пускать. Улица полна опасностей, балкон населен врагами. Дети должны сидеть в комнате и никуда не выходить. «Рапунцель» случайно не про них с сестрой сказка?

Раз на балкон нельзя, остается либо кухня, либо комната, где Ира живет вместе с сестрой (у них разница полтора года). Если это было уже после двенадцати, то сестра, наконец, легла спать, телевизор выключен и можно спокойно, без лишних вопросов, подойти к окну…

– Было… – уклончиво ответила Катя.

И тут до Иры дошло.

– Сама-то ты что в это время на улице делала? – ахнула она.

Если в серенаду под окном поверить еще можно было, то в одинокие Катины прогулки в двух кварталах от дома – нет.

Подруга на мгновение повернулась, озадаченная вопросом. На скуле сиреневое пятно, словно чем-то грязным провели. Присмотрелась. Синяк!

– Что это у тебя?

Хотела коснуться, но Катя дернула головой, сбрасывая темные непослушные волосы на лицо, прикрывая и скулу, и кровоподтек.

– Бокс. – Она положила книгу перед собой на парту, подперла голову руками, отгораживаясь от всех завесой волос.

– Ты пошла на бокс?

– Нет. Это мой папочка решил заняться боксом. Для выработки характера.

– И как характер. Закалился?

– Идиотизм закалился. Сережку из уха вырвал! Грушу бы купил, спортсмен!

– Так он что, с тобой боксировал? – Ира медленно встала.

– А с кем же еще? – Катя не поворачивалась. Только плечом чуть подергивалась в такт словам. – «Современный человек должен научиться наносить удары и отражать их», – изобразила она своего папочку. – Я его перчатки в следующий раз в окно выброшу. Разбудил меня в шесть. Сначала на улицу выгнал для пробежки, а потом боксировать заставил. Задел ухо, кровь пошла.

Демонстрировать рану Катя не стала, хотя Ира заранее приготовилась к чему-то страшному.

– А что мама?

– Мама его любит.

Ответ был убийственен в своей прямолинейности. Раз мама любит, значит, каждый папин поступок правилен. Даже если она и замечает синяки у дочери, считает их нормой. Ира видела Катиного папу. Высокий, красивый, темноволосый, улыбчивый, смотрит приветливо, говорит правильные красивые слова. Что-то про экономику, которую надо начинать преподавать в начальных классах. Потому что в магазин ходят с пеленок. Ире это тогда показалось прикольно – папа с убеждениями, с желанием кому-то что-то доказать. Папа говорящий – мамонт, тихо вымирающий на бескрайних просторах нашей родины. Ирин папа ни о чем не говорит. Молчит. Пришел с работы, поел, телевизор посмотрел, спать лег. «Есть будешь?» – «Да». – «Иди, ешь». Вот и все разговоры.

После такого обсуждать Сашу стало неудобно. Ира села ровно, придвинула к себе учебник. Вокруг не смотрела. Класс с его перешептываниями, выяснениями отношений и бесконечными интрижками ее не интересовал. Вздыхающую рядом Ходасян не замечала. Вероятно, у той была очередная трагедия, и это было скучно.

Ире теперь все было скучно. Она ждала перемен, как спасения, чтобы сесть на подоконник и посмотреть в окно. На школьной площадке все оставалось неизменным – прямоугольник кустов, две поникшие березы, пунктир лужиц около ступенек. А за забором – люди, люди, люди…

Никогда еще сердце у нее так не стучало, как перед дверью из гимназии. Оно выпрыгивало, заставляя замирать, мысленно отсчитывать секунды, задерживая мгновение выхода. Но вот она – улица. Свежий воздух овевает зардевшееся лицо. Быстро оглядеться – не стоит ли кто-нибудь вон там, за кустами, около ворот, за забором? Нет, все бегут – кто куда по своим делам, останавливаться некогда. Скорее, скорее из гимназии, на вольный ветер, на призрачную свободу. К бутербродам и телевизору.

Катя взяла ее под локоть и тихо спросила:

– Хочешь его увидеть?

От удивления Ира закашлялась, мотнула головой. Катя поняла ее по-своему:

– Жди на улице. Он где-то рядом. Я его приведу.

Ну, наконец-то! Уже две недели прошло! Решился. Он бы еще месяц ждал.

И она отправилась мерить шагами парк. Завтра спросят, что она делала в компании тополей, она и не ответит. Начнутся обсуждения… Но кого волнуют обсуждения? Все это такая ерунда! Что она ему скажет? Что любит? Еще ни разу не увидев? Что рада встрече? Как можно радоваться тому, чего еще не знаешь? Что они поженятся в сентябре…

Почему вдруг в сентябре? По спине пробежал озноб, дыхание сбилось.

«Выйду замуж…»

Что-то в этом было неправильное. Обреченное. Словно прямо сейчас надо все бросать и бежать в загс.

Замуж… Некрасивое слово. А вот сентябрь нравится. Он знаком и ясен. Он вертит над головой разноцветные лоскуты лета, шуршит корявой засохшей тополиной листвой.

Сентябрь пробивался сквозь бледную поредевшую крону деревьев. Он нес с собой запах увядания и тления, будущих морозов. От этого запаха хотелось кружиться долго-долго, чтобы потом упасть на еще теплую землю и следить, как танцуют перед глазами деревья, ветки, листья, черные точки на небе. Как эти точки несмело выстраиваются в знакомый серый клин. Одна утка отстала и изо всех сил догоняет стаю, выравнивая галочку. Осень. Птицы улетают на юг. Природа засыпает. Чувства просыпаются. Как все просто.

«Или в декабре», – решила не ограничивать себя Ира.

Декабрь тоже был хорошим месяцем. Праздничным. Наполненным ожиданием радости. Январь этого очарования лишался. Он был длинный и скучный. Новогодние застолья никогда не удавались. Ожидание – это другое дело… Что-что, а ждать Ира умела.

Ира взбила мыском ботинка кучку листьев, запоздало опомнилась, что должна вести себя прилично, ведь она здесь ждет Катю. Катя должна привести ЕГО!

Щеки заполыхали. Ира одернула юбку-карандаш, поправила меховую манжету на куртке, вытянула узел шейного платка. Глянула на ботинки. Так… Каблуки в грязи, носок поцарапан. Нашла время заниматься романтикой и ворошить грязные ошметки. Сейчас придет Саша! А она вся такая красивая с кленовым листом на макушке.

Ира заспешила из школьного парка на площадку, где асфальт и сухо. Остановилась. Площадка – это хорошо, там не испачкаешь каблуки и не сточишь носки, но за березами и кленами у забора надежней. Уроки закончились, все разошлись по домам… Все, да не совсем. Любопытные найдутся!

Кого ей бы не хотелось увидеть? В голове всплывали и исчезали фамилии. Как в классном журнале, столбиком. Ни за чье имя не зацепилась. Никого она не боялась. Просто не хотелось лишних глаз, лишних обсуждений.

Ира мало что не попятилась, внимательно глядя на входную дверь гимназии. Но потом выпрямилась и с достоинством удалилась за березы. Предположим, она гуляет. Прохаживается. Засиделась за девять уроков. Для фигуры полезно движение. Больше во всем мире гулять негде, только здесь! Хотя какой дурак будет бродить около гимназии, когда звонок с урока заставляет любого бежать отсюда, как из зараженного района?

Ира поправила рукав куртки, посмотрела на часики. Золотистая стрелка на золотистом фоне. Что-то она сегодня врет. Неужели прошло столько времени? Двадцать минут, как Кати нет. Многовато. За треть часа можно не раз обойти вокруг забора. Катя сказала, Саша за воротами. Его надо найти и привести. Сам прийти не отважится. Скромный. А Ире так хочется его увидеть! Сколько можно любить, так и не встретившись?

Ира вздохнула. По запястьям пробежали мурашки волнения, толкнулись в груди, упали в желудок, заставив внутри все сжаться, сердце знакомо гулко ухнуло – так было каждый раз, когда она вспоминала о Саше. Сердце стучит, в ушах звон, перед глазами черная бездна. И кто придумал, что влюбленность заставляет мир расцветать всеми красками земли? Не расцветает. Меркнет, превращается в одну точку, одно имя.

Ира машинально поддела листву ногой, побрела вдоль забора.

А может, набрать букет из опавших листьев? Он придет, а она с охапкой осени в руках. Ира подняла пару листочков, повертела в руках разлапистую кленовую ладонь. К тыльной стороне прилип желтый тополиный маломерок. Листья были грязные и мокрые, пачкали руки. Ира поддела ногтем тополиную пластинку, прижала к левому плечу. Все просто. Первое, что он увидит – листок на пальто. Потянется, чтобы снять, она наклонится, чтобы ему было удобней. Столкнутся. Засмеются. Что будет дальше, неважно. От фантазий снова перехватило дыхание. В ушах стук, словно шаги.

– Лисова!

Быстрый поворот. Рука машинально поднимается к плечу, придерживая листок, чтобы не слетел.

Щукин. Долговязый. С длинными нескладными руками и ногами. Широкоплечий. Лицо наивное, улыбка глупая. Словно голову десятилетнего приставили к телу пятнадцатилетнего. Десятилетнего Щукина Ира знала лучше, чем сегодняшнего. Что ему могло вдруг понадобиться? Да еще от нее?

Лешка Щукин шел к ней мягкой походкой пловца, сумку с учебниками держал за ремень, углом подцепляя с земли задравшиеся листья.