Елена Усачева - Игра по чужим правилам

Сказала громко. В наступившей после грохота упавшей парты тишине ее хорошо было слышно всем заинтересованным. А таких в классе оказалось двадцать шесть человек. И все на нее посмотрели со злым любопытством. Только Аня Ходасян с радостью. Словно в ее компании страдающих случилось пополнение.

– Никто о моей судьбе не печется. – Хотелось ответить зло и хлестко. Чтобы Курбановой стало больно.

– Да что ты! Всем известно, что ты за Щукиным бегаешь. Велосипед у него сломала, убогая! Хоть бы кататься научилась, рыба снулая. И кто только позарился на такое сокровище? Как своим плаванием занялась, так все мозги и чувства отморозила. Если ты с Лешиком в одну секцию ходила, это еще ни о чем не говорит! Так что близко к нему не подходи! Копайся в своей песочнице.

Митька засвистел.

– Браво! – хлопал он, подняв руки над головой. – Жги, девчонки!

– Хватит уже! – попыталась перекричать поднявшийся шум Юлька Науменко.

– Валяй! – гаркнул Максим.

– Ну что вы! – приподнялась Ходасян, которой всегда всех было жалко.

Это было странное чувство, когда ты вместе со всеми, но в то же время одна. Было непонятно, как любовь ухитрилась сделать из Курбановой такую злючку. Ира не узнавала ее. Не с этим человеком она дружила в первом классе.

– Кончай дурить! – Щукин взял Ленку за руку и повел к парте. – Не обращай внимания, – повернулся он к Ире.

«Что это было?» – только и могла спросить Лисова сама у себя. Ответа на этот вопрос она не знала.

Записи на вырванных листочках:

«Шум кружил голову. Он шел отовсюду, и непонятно было, куда бежать. Школа гудела. Но это была всего-навсего перемена. Перемена – это пройдет. Но почему же так тяжело дышать? И ноги неприятно подгибаются. Она спустилась вниз, потом поднялась на один пролет. Куда они могли пойти?

Еще на уроке ей кричали: «Это все из-за тебя!» Они где-то там дерутся. Физичка убежала к директору. ЧП! И надо идти туда, к ним, где кричат и ничего не видно. Ноги подгибаются, она невольно садится. И тут же вспоминает. Он сидит на парте перед ней, сжимает руки в кулаки. Видно, как напряжена шея. А через проход другой. Она так и не смогла выбрать. И сейчас не поймет, в какой момент сердце бьется сильнее – когда подходит один или другой. И главное – как незаметно все началось. Сначала дружили. Было хорошо, когда вместе, когда втроем. Каждый вечер, если пришел один, значит, бегом за другим. Везде свое персональное королевство – парк, двор, маленький кусочек улицы. Вместе они стояли против мира с его уроками, родителями и другими, теми, кто не принимался за своих. Долгий летний день был мгновенной искрой, зимний вечер бесконечен. В их мире родилась сотня историй. А потом вдруг все закончилось. В одно мгновение.

Пришел один, хотела позвать и другого.

– Нет. Давай останемся вдвоем.

Другой тоже просил побыть наедине. А когда собирались вместе, все больше молчали или поддевали друг друга. А потом начали ссориться. Тогда стало понятно – надо выбирать. А ей не хотелось. Зачем нужен выбор, когда есть оба? И вот сейчас – драка. Из-за нее? Но где? Она бы прекратила это, если бы могла. Как случилось, что в их королевстве стало тесно троим? Ведь раньше оно было бескрайним. И никто никогда не требовал делать выбор.

И вот теперь оставшиеся двое где-то там в пылу драки рвут на части их такой правильный и надежный мир.

Подошла к окну на лестнице. Через треснутое стекло тянет холодом. Осень. У них теперь всегда будет осень. Между деревьями быстрое движение.

Ну конечно! Вон они! У самой стены. Все ищут их в подвале или в актовом зале, ломают дверцы в туалетах, носятся по этажам, прочесывают кусты на площадке. А они за забором, у гаражей. Где грязь и вонь.

Это было так неправильно, так жутко, что она стала дергать кривую раму, чтобы крикнуть им: «Остановитесь!» Нет больше их королевства, они обречены на одиночество. Все уже за них решено временем – они расходятся.

Кафель под окном оказался мокрый. Нога неожиданно заскользила, старая решетка прогнулась, с готовностью пропуская вперед. В пустоту. В вечность.

Она успела крикнуть. Они застыли. Чтобы услышать, как, умирая, на сотню осколков бьется их королевство».

Жизнь вокруг текла, словно ничего не произошло. Отец избегал встречаться с Ирой, а когда сталкивался с ней в коридоре, молча проходил мимо. Они даже здороваться перестали. Отец никогда не умел разговаривать. И, возможно, объясни он свои чувства, расскажи Ира о своем беспокойстве – все бы обошлось. Но они молчали, цементируя между собой стену обиды. Ира представить не могла, какая должна случиться беда, чтобы она пошла к отцу за советом. Лучше промолчит или спросит у чужого, чем у него. Мать? А что мать? Это тоже не тот человек, что выслушает и поймет. Мать умеет только свое мнение высказывать.

Так и получилось, что Ира осталась одна. Со странным чувством умирающей любви в груди. Она еще хранила ее в себе. Не к Саше. А просто к людям вокруг, к спешащим прохожим, к вянущим сумеркам, к облезлым домам, к каркающим воронам. Чувство было неприятное и тревожное. Странное детское убеждение, что все вокруг добры. Добры по определению – потому что люди, потому что сильнее Иры, потому что умней. А кто не взрослей и не умней – им с чего быть злыми? И вроде бы все правильно, все так, но что-то уже менялось, нарушался общий порядок.

В школе всё было по-старому. Проходили какие-то контрольные, начинались новые темы. Чаще всего у Иры в тетрадке оставались только даты. 17 октября. 18 октября. А скоро 11 ноября, день рождения. И кто только придумал считать года? Маршировали бы они себе единым потоком, нигде не задерживаясь.

– Как дела? – каждый раз спрашивал ее Парщиков. При этом почему-то начинал смотреть на Катю, но у той были свои интересы – книга, тетрадь с романом или невыполненная домашняя работа.

Ира Митьке не отвечала. Она ему не верила. Но Парщиков словно нарочно попадался Ире на глаза.

– А чего Щукин? С Курбановой разбежался, теперь с тобой ходит?

Лешка все рассказал Курбановой сразу же после Ленкиного крика в классе. Скандал вышел жуткий. Объяснение у них произошло перед уроками, Ленка рыдала, сидя на ступеньках, отказывалась вставать, обещала умереть прямо здесь. Лешка немного послушал ее и отправился домой. Весь день Курбанова бродила по школе, демонстративно сверкая красным наплаканным носом.

Все это выглядело странным. Уже в начале сентября было ясно, что Щукин Курбанову больше не любит. Ленка это знала – зря, что ли, ходила кругами, все что-то выспрашивала, липла к Лешке. А когда было сказано напрямую, оказалась не готова к этому. Ее и жалеть-то было неудобно. Слишком уж напоказ Ленка последнее время Щукина любила, а теперь с тем же театральным эффектом страдала. Учителя, всегда поздно понимающие что к чему, Курбанову берегли. Двоек не ставили, хотя Ленка их старательно зарабатывала.

Восхищенный Парщиков к концу недели не удержался от комментариев:

– Пожалуй, тоже надо начать страдать – стану отличником.

– Тебе это не грозит, – фыркнула Катя. – Ты любить не умеешь.

Обида цветным шариком ударила в лоб, разлилась по Митькиным щекам алой краской.

– А ты, значит, у нас одна такая жрица любви? – тихо спросил он.

Ходасян рядом с Иркой вновь завздыхала. Сейчас у нее был период влюбленности в вампиров – тетрадки были полны наклеек, а учебники закладок с вурдалачными мордочками. Она перебирала актеров, убедительно сыгравших упырей, и не могла остановиться на одном. Все были хороши – и Том Круз, и Йен Сомерхолден, и Джош Хартнетт. Она склонялась к Джошу. Он так романтично умер под конец картины в лучах солнца.

– У нас тут с любовью только у Лисовой в порядке, – подкидывал дрова в огонь перепалки Парщиков.

Ира накалялась. Надо было ответить. Встать и на всех наорать. Но выйдет только хуже. Если сидишь и не шевелишься, ураган может прошелестеть стороной.

– Да уж, Щукин, упустил ты невесту, – включилась в перепалку Ленка – она начала успокаиваться и вновь торчала около Лешки. – Не пришлось бы мотаться на другой конец города. Лисова! Подбери мальчика, пока не упал.

– Заткнись! – вяло отреагировал Лешка.

Они сидели в кабинете химии. Подоконники были уставлены цветами. Тонколистый хлорофитум развесил стрелки с крошечными кустиками-отростками на концах, тянула разлапистые ладошки монстера восхитительная, торчали двумя пеньками невысокие горки фиалок. Понатыкано их тут, проредить бы не мешало.

Они сами эти цветы и притащили. Химичка пришла два года назад и первым делом сообщила, что любит комнатные растения, попросила украсить кабинет. Вот и получилась оранжерея. Ира тогда принесла герань. Хорошее растение, микробов убивает. И всякую нечисть. Что-то она свой цветок не видит. Несчастное растение не смогло выжить в накаленной обстановке?

– Ну а что же твой воздыхатель? – резвилась Курбанова. – Записок больше не пишет?

– Шлет любовные послания с голубем, – Ира мельком глянула на собравшуюся публику. Все свои, все жаждут хлеба и зрелищ.

– Круто! Поделись опытом! – довольно жмурилась Ленка.

– Куда уж нам до тебя!

Чувствовала – зря ругается. Переспорить Курбанову не получится, только разозлит. А значит, опять крик, опять быть в центре внимания.

– А ты постарайся нас развлечь!

– Развлекаются в цирке.

– Значит, научи! Мы же в школе.

– Возьми учебник и почитай. – Все было напрасно. Аргументы заканчивались.

– А я смотрю, что-то ты все строчишь. Учебник пишешь? «Мой первый раз».

Все. Аут. Надо молчать. Но из головы на язык все еще сыплются бесполезные слова.

– Твои страдания описываю.

Ленка улыбнулась. Нехорошо так. Будет мстить. Ира посмотрела на Щукина. Чего он все время в стороне? Мог бы нормально заступиться, сказать Курбановой, чтобы притухла, чтобы больше не выступала. Она же и ему покоя не дает, все норовит поддеть.