– Я люблю тебя, Брэнд, – пробормотала она.

Свернувшись калачиком, она прильнула к нему – глаза закрыты, дыхание щекочет ему подмышку. Брэнд лежал на спине, сцепив руки за головой.

«Я люблю тебя». Его сознание не могло постичь эти слова.

Когда она пошевелилась и вздохнула, он оперся о локоть и стал изучать ее лицо. Во сне она выглядела не старше Эмили, а он чувствовал себя почти таким, как Эндрю. В восемнадцать лет ему казалось, что он знает все, хотя не знал ничего. Теперь же, став старше и мудрее, Брэнд знал, как многому еще ему нужно учиться.

– Брэнд, что такое?

Их взгляды встретились.

– Вы страстная женщина, леди Марион Дейн, а я очень счастливый мужчина.

Он улыбнулся, заглянув ей в глаза, и убрал пряди белокурых волос, которые в милом беспорядке упали ей налицо.

– Да, но ты не об этом думал.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что… ты выглядел печальным, а это не похоже на тебя. Итак?

Он пожал плечами.

– Ты сказала, что любишь меня. Ты это серьезно?

Ее сердце перестало биться. Она могла отшутиться или притвориться, что не помнит своих слов. Но она еще никогда не видела его таким уязвимым. Одному из них придется рискнуть, и на этот раз, похоже, короткая соломинка досталась ей.

– Да.

Он поднес ее руку к губам и сказал как можно беспечнее:

– Еще никто никогда не говорил мне этих слов. Она подавила улыбку.

– Брэнд, любовницам платят не за любовь к их покровителям, а за благосклонность.

Он нахмурился:

– А тебе откуда это известно? Она раздраженно вздохнула:

– Вы с Эмили, похоже, считаете меня тепличным цветком. Это не так. Не нужно со мной носиться. Я не неженка. Мама научила меня жизни, а сплетни в светских гостиных дополнили мое образование.

– Сплетни в светских гостиных! Словно это увлекательное путешествие!

– Можно сказать, что это женский эквивалент путешествия, и когда Эмили станет старше, я тоже расскажу ей все, что нужно знать.

Марион пожалела, что сказала про Эмили, потому что милый, неуверенный взгляд испарился, и Брэнд, прищурившись, вглядывался в нее, словно пытался узнать все тайны.

Видя, что сейчас он начнет допрашивать ее, Марион опередила:

– Я не говорила Эмили, что передумала. Я просто пыталась подготовить ее к возможности нашего отъезда из Лонгбери. Очевидно, у меня это плохо получилось, но меня удивляет Эмили. Ей не следовало говорить тебе об этом.

– Мне сказала не Эмили, а Эндрю, и, – угрюмо добавил он, – похоже, ты действительно раздумываешь.

– Брэнд, – проговорила она, – между нами еще ничего не решено, и ты знаешь это не хуже меня. Что, если тебе не удастся заставить Дэвида Керра молчать? Что, если ты не сможешь доказать, что мои родители поженились до рождения Эмили? Неужели ты не понимаешь, что это может погубить твою политическую карьеру? Неужели не понимаешь, что нам с сестрами лучше жить подальше от общественного внимания?

– До этого не дойдет. Такие дела требуют времени. Епископы занятые люди. Терпение, Марион, рано или поздно мы все узнаем.

– А что, если в этих копиях нет записи о браке моих родителей?

Брэнд отмахнулся от ее опасений:

– Тогда мы расширим масштаб наших поисков, включив в него другие страны. Я по-прежнему верю, что твои родители поженились, как только это стало возможным.

Она раздраженно скривилась:

– Ты всегда такой уверенный! У тебя что, никогда не бывает сомнений?

Он легко поцеловал ее в голое плечо и улыбнулся, когда она вздрогнула.

– Ты сказала, что любишь меня. В этом я не уверен.

Марион готова была обидеться, но что-то в его настороженном выражении изменило направление ее мыслей. Что он хочет услышать?

– Пожалуй, мне не стоило этого говорить, – заметила она, не бросая вызов, но осторожно прощупывая путь. – Если тебя это смущает, я больше не скажу.

– Смущает? – Он прикрыл глаза рукой. – Совсем наоборот. Еще никто никогда не говорил мне этих слов. Никто. – Он улыбнулся ей.

– А дедушка? Отец? Бабушка?

– Никто.

Он весело улыбался, и хотя Марион улыбалась в ответ, ей было вовсе не весело. Он только что расширил те три-четыре предложения, которые составляли его биографию, и ей до боли хотелось восполнить то, чего он был лишен.

«Осторожнее, Марион», – предостерегла она себя. Вечное стремление помочь людям в их бедах – одна из ее самых больших слабостей. Некоторые беспринципные типы этим пользуются.

– Уверена, твоя мама говорила тебе эти слова, – тихо сказала она.

– Да, но она умерла, когда мне было всего несколько месяцев, я ее не помню.

– А ты? Неужели ты никому не говорил этих слов? Его взгляд сделался твердым.

– Никогда.

– Ты собираешься сказать их мне?

Веселье слетело с его лица, и он повернулся к ней с выражением, граничащим с болью.

– У нас это не принято. Мы, Фицаланы, не показываем своих чувств.

Марион отметила, что он причислил себя к лагерю Фицаланов.

– Это неправда, – возразила она. – Посмотри на Клэрис. Она без ума от Освальда и ни от кого этого не скрывает.

– Клэрис – женщина, – подчеркнул он.

– Мм. – Она сложила руки на груди и уставилась в пространство.

Он легонько куснул ее в плечо.

– Скажи эти слова еще раз.

– Я скажу, если ты повторишь за мной. – Марион приложила указательный палец к его губам. – Следи за моими губами. Это легче, чем ты думаешь. Я… люблю… тебя.

Он перекатился вместе с ней по кровати и оказался сверху, нe отрывая взгляда, сказал:

– Читай… мои… мысли.

Она сердито посмотрела на него, и он поцелуем стер недовольство с ее губ.

– Ты так нужна мне, – проговорил он, и этого было достаточно, чтобы убедить ее.

Когда Брэнд услышал, что Марион встает с кровати, он чуть-чуть приподнял ресницы. Он не мог вспомнить случая, когда бы испытывал такое удовлетворение и такой душевный покой. Ему не были чужды радости плотских утех, но это другое.

«Я люблю тебя».

Улыбка тронула уголки его рта. Она бы не сказала ему этих слов, если б на самом деле не любила. Она умела слукавить, когда хотела, но в вещах действительно серьезных Марион была прозрачной как стекло.

Дымчатое стекло…

Затуманенное стекло…

Его самодовольная улыбка превратилась в широкую ухмылку. Возможно, он так до конца и не поймет, какие мысли бродят у нее в голове, но все, что кажется непонятным, становится простым, когда они оказываются в постели.

– Ты улыбаешься, Брэнд, или это смертельный оскал? Он открыл глаза. Она стояла над ним со шкатулкой в руках. Одной рукой он схватил ее за ногу и потянул к себе. Она взвизгнула и повалилась на кровать, умудрившись при этом не рассыпать содержимое шкатулки.

– Это важно! – зашипела она, поднимая шкатулку.

– Это тоже.

Брэнд забрал шкатулку и бросил ее на пол, затем приподнялся над Марион.

– Почемуты всегда смотришь на меня таким напряженным взглядом?

– Пытаюсь прочесть твои мысли. Она улыбнулась:

– И?

Он покачал головой:

– Ничего не выходит. Придется тебе выразить их словами.

На мгновение она показалась озадаченной, потом лицо ее смягчилось, и она коснулась ладонью его щеки.

– Я люблю тебя, Брэнд.

Он взирал на нее с забавной серьезностью.

– Докажи это. Читай… мои… мысли. – Он улыбнулся.

Она попыталась встать с кровати, но он пригвоздил ее своим весом и поцеловал с пылкой настойчивостью, от которой у нее захватило дух.

Дыхание их стало учащенным, тела сплелись. Обезумевшие, они вместе устремились навстречу сладостному забвению.

Наконец они смогли поговорить о шкатулке. Они сидели за маленьким столиком перед зашторенным окном.

– Я не знаю, где девочки нашли ее, – сказала Марион, – но это, должно быть, шкатулка Ханны. Не понимаю. Этот хлам совершенно бесполезен. Здесь нет любовных писем.

Брэнд просмотрел письма, особенно те, которые были датированы, и переключил внимание на мелкие вещицы. Марион права, они бесполезны: медная пуговица, пожелтевший от времени носовой платок с монограммой, перочинный нож и ручка.

– Ханна была сорокой, – задумчиво проговорил он. – Она собирала все, что связано с Робертом. – Он взглянул на Марион. – Судя по датам на некоторых записках и квитанциях, мы можем понять, когда началась эта одержимость.

– Одержимость, – тихо повторила Марион. Брэнд пожал плечами:

– Называй это как хочешь. Она была безумно влюблена, вот и все. Смотри. – Он указал на датированную квитанцию за мужскую шляпу. – Она работала у миссис Лав, когда приобрела это. То есть она начала собирать эти вещицы за два года до своего исчезновения.

– Да, но где же письма Роберта к ней?

– Имеется только одно – благодарность за выражение сочувствия. Мои послания портному теплее этого. Другие записки от Роберта адресованы мисс Каттер и камердинеру.

– Должно быть что-то еще.

Брэнд откинулся на стуле и покачал головой:

– Не думаю, что существуют другие письма.

– Тогда почему кто-то вломился в мой дом и пытался украсть их? Неужели они пошли на это ради какого-то хлама?

Он развел руками.

– Не знаю. Марион нахмурилась.

– Да, но у тебя есть какие-то мысли. Он сверкнул улыбкой.

– Это всего лишь размышления, ничего больше. Она вздернула подбородок.

– Я думала, мы занимаемся расследованием вместе.

– Я вспомнил разговор с миссис Лав. Ханна писала письма одному молодому человеку…

– Мистеру Робсону. Брэнд кивнул.

– Который поверил ее словам и не получил в ответ ничего, кроме огорчений. Если кто и писал письма, то Ханна. – Он уставился в пространство. – У нее была склонность к мелодраме, и, думаю, она получила больше драмы, чем рассчитывала.

Они погрузились в молчание, поглощенные каждый своими размышлениями. Спустя некоторое время Брэнд сказал:

– Спроси девочек, где они нашли шкатулку. Это может помочь нам.