Все это звучало окончательным приговором, но никак не хотело укладываться у Лес в голове. Она не могла поверить, что Эндрю на самом деле решился на развод… что он может после стольких вместе прожитых лет вот так вот просто и холодно повернуться и уйти прочь. Ее мир распадался на части, и Лес не знала, что сделать, чтобы сохранить его.

– Дети… – Она в отчаянии хваталась за соломинку. – Как быть с ними? Ты подумал о том, какое наш развод окажет на них влияние?

Ей был ненавистен сожалеющий взгляд, который устремил на нее Эндрю.

– Как ты сама недавно сказала, они практически взрослые. Дети уже достаточно выросли, чтобы понимать, что иногда в жизни случается и такое. Постоянно распадаются какие-то семьи.

– Но только не моя, – запротестовала Лес, захлебываясь от рыданий, сотрясавших все ее тело.

– Все кончено, Лес. И что бы ты ни сказала, ничего уже не переменить. – Он выплеснул остатки спиртного и решительно опустил стакан на стойку, словно ставя последнюю точку. – Для всех будет лучше, если ты просто смиришься с этим.

– Как я могу смириться? – Лес смахнула слезы, текущие по щекам, и попыталась призвать Эндрю к благоразумию. – Ты сказал, что любишь меня, Эндрю. Если это действительно так, то зачем спешить с разводом? Сейчас ты считаешь, что влюблен в… нее. Ну а что, если нет? Что, если окажется, что это всего лишь временное увлечение? Не думаешь ли ты, что прежде, чем разрушать нашу семью, следует подождать и посмотреть, как долго продлится твое чувство? Может быть, не минет и года, как ты будешь с удивлением спрашивать себя, что ты вообще нашел в ней необычного. Наваждение пройдет. Вот сам увидишь. И тогда у нас будет все по-прежнему, как было.

Сейчас Лес казалось, что у нее осталась только одна надежда – оттянуть время.

– Нет, Лес. Ты не понимаешь. – Ее доводы ни на йоту не поколебали Эндрю. Лес видела это по непреклонному выражению его лица. – Даже если бы у меня были какие-то сомнения в своей любви к Клодии – а у меня их нет, – это все равно не изменило бы моего решения. Клодия беременна. Она носит моего ребенка.

– Нет, – в шоке отпрянула Лес, чувствуя, как внутри у нее все тошнотворно сжалось.

– Я не собирался рассказывать тебе об этом до сегодняшнего дня, потому что не считал, что это настолько уж важно. Я хочу развестись и жениться на Клодии, потому что люблю ее, а не потому, что у нее будет от меня ребенок. Но я желаю, чтобы ты раз и навсегда поняла: даже если бы я не женился вторично и мы остались бы вместе, ничего не осталось бы по-прежнему. Это было бы невозможно для каждого из нас – и для тебя, и для меня – забыть, что где-то в этом мире у меня есть незаконный ребенок.

Голос Эндрю доносился до Лес словно издали, с огромного расстояния. Голова шла кругом от тех унижений, затруднений и сложностей, которые сулило это заявление… и ей самой, и детям, Робу и Трише…

– Она… она могла бы сделать аборт… или уехать куда-нибудь подальше, чтобы там родить ребенка, а затем усыновить его…

– Она сама себе хозяйка, и ей решать, хочет она или нет делать аборт. Во всяком случае, не тебе находить за нее решение, Лес. И не мне, – проговорил Эндрю ровным голосом.

– Но ведь ты юрист. Убеди ее.

– Не буду даже и пытаться. – Он отошел от бара. В том, как он держался, в каждом его движении сквозила спокойная осмотрительность. – Она хочет ребенка.

– Она хочет тебя!

– А я хочу ее. И я воспитаю ребенка сам, а не позволю кому-то другому растить его, – сказал он.

Лес почудилось, что в доме сейчас обрушатся стены. Она не отрываясь смотрела на Эндрю и чувствовала себя совершенно несчастной, абсолютно бессильной. И это страшило ее. Сейчас она походила на потерявшегося ребенка, который не знает куда идти, чтобы самому отыскать дорогу, слишком испуганного, чтобы плакать.

– Мне очень жаль, Лес. – Эндрю помолчал, затем отвернулся от нее. – Мне правда жаль нас обоих за то, что все так обернулось.

Прошла целая секунда, прежде чем Лес осознала, что он направляется к двери. Она бросилась за ним.

– Куда ты идешь? Ты не можешь уйти!

– Я не могу остаться здесь.

Хотя он и остановился, между ними возник какой-то невидимый барьер, который мешал Лес подбежать к Эндрю и удержать его силой.

– Я упаковал свою одежду. Она в машине. Как-нибудь в другой раз я заеду, чтобы забрать все остальное… До свидания, Лес.

Она стояла, прикованная к полу, не в силах двинуться, а Эндрю прошагал ко входной двери и открыл ее.

Значит, он приехал заранее и приготовился к отъезду. И его одежда была уже в машине, когда Лес пришла домой. Следовательно, не было никакого шанса, что он переменит свое решение. Хотелось умереть, когда Лес вспоминала, как она, отбросив всю свою гордость и самоуважение, умоляла его одуматься.

– Ты едешь к ней домой, не так ли? – громко и горько проговорила она. – Собираешься жить с этой дешевой сукой, которую ты обрюхатил.

Эндрю на миг замер у раскрытой двери и, обернувшись, бесстрастно посмотрел на Лес.

– Если я тебе зачем-нибудь понадоблюсь, свяжись с моим офисом. Служба ответов всегда знает, где меня найти.

– Мерзавец! Убирайся прочь! Вон из моего дома!

Лес схватила первую попавшуюся под руку безделушку и швырнула ее в закрывшуюся за мужем дверь. За ней полетели цветочные вазы и керамические фигурки, журналы и зонтики – все, что Лес могла найти и что ей было под силу метнуть в эту ненавистную цель – дверь, за которой исчез Эндрю. Наконец силы покинули ее, ноги подкосились, и Лес опустилась на ступеньки лестницы, прислонясь головой к одному из столбиков перил.

– Не делай этого, Эндрю, – прошептала она прерывающимся голосом. – Не оставляй меня.

К горлу подступили рыдания, вначале тихие, но затем они набрали силу, и плечи Лес затряслись от бурного плача. Все кончено. Эндрю полностью отверг ее. Раз и навсегда. И боль от осознания этого была безысходной. Лес плакала до тех пор, пока не довела себя до состояния какого-то онемелого измождения.

Стемнело. Весь дом погрузился во тьму, и Лес была рада окутавшему ее черному кокону. В нем можно спрятаться от всего мира, а именно этого она хотела сейчас больше всего.

Тишину разорвал пронзительный звук, и Лес не сразу поняла, что звонит телефон. Это на миг привлекло ее внимание, но она тут же вернулась в состояние апатии, пытаясь отгородиться от его несмолкающего звона.

Затем ей с запозданием пришло в голову: может быть, это звонит Эндрю, чтобы сказать, что он передумал. Лес поспешила к телефону, оступаясь на осколках керамики и стекла в темноте прихожей. Больше всего она боялась, что Эндрю повесит трубку до того, как она успеет добежать до аппарата.

– Алло? – тревожно спросила Лес осипшим голосом, подняв наконец трубку и сжимая ее обеими руками.

Она с замиранием ожидала, что услышит голос Эндрю. Но это был не он.

– Я уже начала думать, что никого нет дома, – с оттенком раздражения ответила ей какая-то женщина. – Это Конни Дэвенпорт. Могу я поговорить с Лес?

Несколько секунд Лес не могла ответить ни слова.

– Алло, вы меня слышите? – требовательно произнесла женщина.

– Ее нет дома. – Лес нащупала в темноте телефон и опустила трубку на рычаги, резко прекратив разговор со своей подругой, прежде чем та успела еще что-то сказать.

Темнота в доме внезапно сделалась чужой и пугающей. Лес осторожно двинулась к стене, нашарила выключатель и зажгла верхний свет. Телефон начал звонить вновь. На этот раз Лес шарахнулась от него в сторону. Стекло, хрустя, крошилось у нее под ногами. Из задней части дома послышался какой-то шум, и Лес резко повернулась в смутной тревоге. Телефонные звонки внезапно оборвались, словно в соседней комнате кто-то поднял трубку. Краешком сознания Лес отметила: вернулась Эмма. Она не хотела видеть секретаршу. Она не хотела видеть никого. И ни с кем не желала говорить. Лес двинулась к дубовой лестнице наверх, пытаясь избежать вопросов, на которые не была готова ответить.

– Лес, миссис Дэвенпорт на проводе. Она хочет… – Эмма Сандерсон застыла на пороге прихожей. Ее неизменные спокойствие и деловитость на этот раз ей изменили – женщина растерянно уставилась на царивший вокруг разгром. – Боже милосердный, что случилось? Позвонить в полицию?

– Нет, – тупо ответила Лес и, опять повернувшись к лестнице, хотела спастись бегством. Она не знала, что сказать Эмме. Она не знала, как объяснить им всем, что Эндрю бросил ее… ради более молодой женщины… ради более умной…

– Вы… вы уверены, миссис Томас? – неуверенно спросила секретарь. – Вы не пострадали?..

«Пострадала!» Определение было настолько мягким, что Лес чуть не расхохоталась. «Уничтожена» – вот что надо было сказать.

– Нет, Эмма. – Она задержалась, поставив ногу на первую ступеньку. – Я не хочу говорить ни с кем… кроме Эндрю.

Лес надеялась, что он одумается, придет в чувство и пощадит ее, избавит от всех этих унижений.

– Если он позвонит, я буду наверху, – сказала она.

– Может, мне попытаться связаться с ним?

– Нет, – с силой ответила Лес.

Что было, то было: она умоляла Эндрю не бросать ее. Но она не станет просить его вернуться.

Лес поднялась по лестнице в гостиную и закрыла дверь, надеясь хоть на какое-то время отгородиться от мира. Она отважилась даже дойти до порога спальни Эндрю. Ящики в одежном шкафу были выдвинуты, двери распахнуты, а внутри – пусто. В комнате не осталось ни одной личной вещицы мужа. Бывшего мужа. Спальня казалась голой и покинутой – такой же покинутой, как и сама Лес. Она вернулась в свою спальню и заперла за собой дверь.

Три дня Лес не решалась выйти из своего убежища, отказываясь отвечать на все телефонные звонки и возвращая поднос с едой практически нетронутым. Никто из штата ее прислуги ни единым словом не обмолвился об отсутствии Эндрю или исчезновении его одежды. Даже Эмма. Но Лес знала: они догадываются, что он ее бросил. Иногда она часами просиживала не шевелясь и невидяще глядя в пространство. Иногда она плакала, хотя казалось, что слез больше не осталось. По ночам она рыскала по комнате, обуреваемая горечью и гневом, ненавидя Эндрю и клянясь себе, что никогда не примет его обратно, даже если он приползет к ней на коленях.