— Нет, нельзя было! Что вы, у вас крайне запущенный случай: истощение, обезвоживание, интоксикация, — перечислял док, загибая пальцы.

Я потянулся и загнул еще несколько пальцев на руке опешившего эскулапа.

— Столько сойдет? И тогда вы без лишних слов убираетесь?

— Это каждому или на двоих? — не растерялся Иванович.

— Каждому.

Док загнул еще два пальца и кивнул.

Через полчаса я уже был в машине, а по громкой связи телефон отсчитывал гудки.

— Да, — наконец-то сказал Воронцов.

— Адрес дай, пожалуйста.

Молчание на том конце трубки.

— Не строй из себя идиота, Воронцов, тебе не идет, — сказал я, срезая дорогу по объездной. — Я игнорировал твои звонки на протяжении двух недель, прошу прощения, но у меня были на то свои причины. И да, я знаю, что ты переоформил документы на дом. Так что назови мне адрес, который тебе, наверняка, известен и который мне сейчас позарез нужен.

— Ты мерзавец, Марк…

— Святым никогда не был, — перебил я его. — Адрес, пожалуйста, скажи.

— Уверен?

— Да.

— Семенова, три дробь пять — сказал Воронцов и отключился.

Я вбил адрес в навигатор и от пункта назначения глаза на лоб полезли.

— Твою мать, Воронцов! — рявкнул я в трубку во второй раз. — По-твоему, это смешно?!

— Три километра до роддома номер два, — сообщил робот.

Я нажал на «Отмену маршрута» и припарковался. Руки опять тряслись, как от похмельного тремора. Только теперь-то алкоголь был не причем.

Воронцов наконец-то прекратил смеяться.

— Адрес нормальный скажешь? — хмуро спросил я.

— А ты уверен, что он тебе нужен?

— Уверен, — выдохнул я.

— А знаешь, что еще?

— А давай потом по душам поговорим, Воронцов?!

— Нет.

— Черт с тобой, говори.

— Ты меня внимательно слушаешь, Марк?

— Да что б тебя черти драли, Воронцов!

— Слушаешь?

— Да говори уже!

— Лермонтова двадцать два, квартира сорок, Бестужев.

****

Первой, кого я увидел, когда влетел в темную прихожую, оказалась моя собственная мать.

— Спокойно, Марк! Мы уже уходим! — сразу сообщила она, натягивая шубу. — Татьяна Борисовна, идемте, идемте!

Эту женщину я узнал, но с трудом. Давным-давно я видел ее в аэропорту, именно она поторапливала Веру с решением — брать или не брать кольцо у Юры. Получается, это мать Веры? Вот только сначала я все-таки разберусь с собственной, а уже потом с тещей.

Я перегородил проход рукой. И мама ойкнула.

— Отец сказал мне, что ты еще не прилетела. Дай угадаю о том, зачем соврала и как ты оказалась тут?

— Я же мать, Марк! Я должна была убедиться, что девушка тебя любит не за деньги.

Я на миг прикрыл глаза.

— Господи, мама…

— Все, все, мы уходим! Татьяна Борисовна, кстати, познакомьтесь. Этой мой, тот самый, сын Марк.

Седая женщина моргнула, а что посмотреть мне в глаза ей пришлось задрать голову.

— Бестужев? А вы, часом, не однофамилец?… — начала было Татьяна Борисовна.

— Идемте, идемте! — поторопила ее моя мама. — Я вам все по дороге объясню.

То-то Верина мама удивится.

Обе женщины выскользнули в проем, моя мама даже прикрыла за собой косую и слетевшую с нижних петель дверь. Я прислушался и огляделся.

В квартире было тихо, на стенах прихожей выцветшие обои гармонировали со старой мебелью с перекошенными дверцами. Я подпер дверь плечом и язычок защелкнулся. Так, довольно будет и этого на время, а с остальным потом разберемся.

Из прихожей коридор вел на кухню и в темную комнату. Свет горел на кухне, туда-то я и направился.

Вера стояла у окна, спиной ко мне, на столе были чашки с нетронутым остывшим чаем. Задушевная была беседа. Какой может быть моя мама, я знаю. Ох, мама, мама. Хотела сделать как лучше, а получилось, как всегда. И чего только полезла…

— Вера?

Она посмотрела на меня через плечо, и я увидел, что она улыбается. Пытается сдержать улыбку, кусает губы, но не может. Все равно улыбается.

Эта улыбка все и предрешила.

Я пересек крохотную кухню в два шага, вжал ее в подоконник, обхватив руками лицо, и коснулся ее губ своими. Она не переставала улыбаться даже сейчас, когда пыталась целовать меня в ответ.

— Ты все-таки пришел, — прошептала она.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍- Прости, что так долго.

— Долго, — согласила она. — Настолько, что я успела выйти за другого.

Я коснулся уголка ее губ и сказал:

— Прости за ту ночь.

Она знала, о какой ночи я говорил. Только о той в клубе. Подняла глаза, и я утонул в ее больших темных глазах.

— Я беременна, Марк.

— Я знаю. И я тебя больше не оставлю. Мне очень жаль, что я не рассказал тебе про…ту женщину.

Она целовала меня, перемежая поцелуи словами:

— Прости, что поверила ей… А не тебе.

— Ты уже знаешь, кто у нас будет?

— Нет, еще рано.

— Как ты себя чувствуешь?

— Уже хорошо.

— Тебе можно летать?

— Наверное, можно. Но мне нужно быть здесь, чтобы развестись.

Провел по щеке пальцем, и она зажмурилась, как кошка.

— Я люблю тебя, Вера.

Снова распахнула глазищи и улыбнулась.

— И я люблю тебя, Марк.

ЭПИЛОГ

Два месяца спустя

— Скажите «Сы-ы-ы-ыр!» — скомандовал я.

— Сы-ы-ы-л, — протянул первым сын Воронцова, так что Оля и Леша улыбнулись и без всякого сыра.

— Решил сменить профессию? — спросил Воронцов после того, как я сделал кадр.

Я пожал плечами.

— Да у меня и не было нормальной профессии. Может, как раз и пришло время сменить амплуа.

— Ты главное свадебным фотографом не становись, Марк, — заметила Оля. — Даня, подожди, намочишь ноги!

Она умчалась за ребенком, который с хохотом побежал от Оли прочь вдоль линии прибоя.

— Ты как? — спросил Воронцов. — Что-то на тебе лица нет.

— Да, я-то нормально… Токсикоз просто у Веры не проходит, — я смотрел, как Оля догнала Даника и повалила того в песок. — Сложно вообще с детьми, Воронцов? К чему мне надо быть готовым?

— Ни к чему, — ответил Воронцов с широкой улыбкой. — Все равно к этому нельзя подготовиться, — а потом вдруг добавил серьезно: — Главное не пропадай надолго, я вот маленького Даню вообще не помню. Работал много, дома не появлялся. А дети очень быстро растут… Ничего, во второй раз-то я все правильно сделаю, а ты сделай правильно с самого начала, хорошо?

— Во второй? — присвистнул я. — Вас уже можно поздравить?

— Нет еще, — хохотнул Воронцов. — Мы пока тренируемся.

— Скидочная карточка для того магазина, куда мы ходили с тобой в прошлый раз, нужна? — кашлянул я. — Ну так, чисто чтобы тренировки проходили веселее.

— Потом дашь, — кивнул Воронцов. — Сейчас уже пора. Готов?

— Давно готов.

Как свидетель, Воронцов встал рядом возле меня под цветочной аркой. Моя мама — осторожно передвигаясь на каблуках, — подскочила и забрала у меня из рук камеру. Потом по красной ковровой дорожке, постеленной на песке, добралась до белых садовых стульев. Ветер трепал ее горностаевую муфточку и вуаль.

— Не плачьте, Татьяна Борисовна, — похлопала она по руке маму Веры. — Все будет хорошо.

— Да, Татьяна Борисовна, — поддержала ее Зоя, которую Вера тоже пригласила на нашу свадьбу. — Смотрите, какая наша Веруньчик красавица…

Я развернул на пятках, и в тот же момент заиграла скрипка. Ветер рвал мелодию, переплетая ее с шорохом волн. Но я и так не слышал больше ничего.

Все мое внимание сосредоточилось на Вере.

Ее отец взял ее под руку и повел по красной дорожке в мою сторону. У меня дыхание перехватило от того, насколько она была совершенна.

Свободное платье расходилось от груди, которая подрагивала от каждого ее шага. Ее грудь уже стала чувствительнее, чем была. Я проверял прошлой ночью.

Нет, я не смог ее оставить одну. Даже на одну ночь. Я не могу спать без того, чтобы уткнуться в ее шею, вдыхая запах ее кожи.

Вера идет медленно, и я знаю, почему. Пусть другие думают, что ей мешает песок, каблуки или платье. Я-то знаю, что не терял вчера ночью время даром.

И не буду терять его после того, как церемония окончится, и работник мэрии Лимассола объявит нас мужем и женой.

И потом я сниму с нее это платье, увижу кружевной комплект невесты, который сам же купил для нее еще в те первые три дня на Кипре, а потом нащупаю крохотное сердце между ее ягодиц.

Красное, ага. Почти как то, что она разбила в первый раз.

Моя фиалка только для других выглядит скромницей. Беременность превратила ее в ненасытную любовницу, и не могу сказать, чтобы я жаловался.

Вера идет ко мне, слегка кусая губы, а на щеках играет румянец. Все думают, что это скромность. Только я знаю, как выглядит ее возбуждение.

Отец Веры передает мне руку невесты, и я улыбаюсь, чувствуя, как Вера касается моей груди. Она любит касаться слова, которое я выбил в пьяном угаре и даже не жалею об этом.

Тогда я впервые поверил.

И теперь на моем теле есть не только «Так предначертано», но и «Credo» на груди под сердцем.

Верю.

Теперь я верю. В любовь, верность и свою женщину.

Я Марк Бестужев и это не конец моей истории. Сегодня, на этом пляже, моя история только начинается.

КОНЕЦ.