— Ты не понимаешь. Я люблю другую. Я дал ей слово.

Стоуни налил себе еще бокал. В этот раз он вспомнил, что нужно налить еще и гостю.

— И ты никогда не думал, что стоит сообщить мне об этой юной леди?

— Для чего? Я еще не могу позволить себе жениться на ней, так что официально между нами ничего нет. Ее опекун не одобряет меня.

Виконт с облегчением вздохнул.

— Что ж, в этом-то все и дело. Никакого объявления в газетах, ни кольца на ее пальце. Нет, все в порядке, ты можешь жениться на леди Валентине.

— Нет.

— Черт побери, кто-то должен жениться на этой треклятой девице! — Стоуни со стуком опустил бокал на стол.

Капитан отводил глаза от Стоуни. Молчание окутало их словно саван. Наконец Брисбен произнес:

— Граф нанесет тебе визит завтра утром. Или это сделают его секунданты.

— О, Боже. Знаешь, это ты должен встретиться с ним.

— Нет.

— Ей-Богу, парень, ты не можешь все время твердить «нет»! Все, что делает нас джентльменами, требует предоставить графу зятя или удовлетворение. Он имеет право на то или на другое, будь я проклят.

Брисбен поднялся. Он слегка покачивался из-за поврежденной ноги, но стоял прямо, с солдатской выправкой.

— Война научила меня тому, как мало значит джентльменский кодекс поведения. Она научила меня ценить жизнь, включая свою собственную, и тому, как ужасно отнимать ее у другого. Кроме того, я не думаю, что леди на самом деле была больна. Нет, я не стану встречаться с Паттеном на дуэли. Или на ступенях церкви. Я покидаю Лондон сегодня вечером. Я просто зашел предупредить тебя — и принести сожаления.

Сожаления? Этих сожалений у Стоуни уже набралось столько, что хватит на всю жизнь — или на те несколько дней, которые у него остались перед тем, как граф Паттен пустит пулю ему в сердце.

Глава 2

Граф Паттен, по понятным причинам, был близок к апоплексическому удару. Его дочь не только погублена нищим солдатом, но он еще и заплатил этому искалеченному ублюдку, чтобы тот не подпускал к ней охотников за приданым и распутников! В довершение всего, этот нищий, безземельный, нетитулованный бывший офицер отказывается жениться на девчонке!

— Меня не волнует, помолвлен ли этот негодяй или вернулся на передовую. Я получу мужа для дочери — или свой фунт плоти.

Лицо графа становилось краснее с каждым ударом кулака по столу виконта Уэллстоуна. К счастью, графин с бренди давным-давно опустел, так что напиток все равно не прольется на внезапно опустевший ежедневник Стоуни. Граф, как оказалось, провел всю ночь в клубах, громко выражая свое неудовольствие. Отмененные приглашения прибывали в Уэллстоун-хаус все утро. Кто доверит своих родственниц подобному негодяю? Какая женщина захочет, чтобы ее видели с человеком, чьи услуги и улыбки можно получить только за плату?

Граф Паттен ничего не упустил во время своего разноса. И при нарушении конфиденциальности тоже. Вместе с отмененными приглашениями лорду Уэллстоуну швырнули на порог два его букета, и один раз даже ударили по лицу. А затем последовали слезы Гвен. На этом фоне дуэль выглядела предпочтительнее.

Как оказалось, пистолеты на рассвете станут недостаточно суровым наказанием за грехи Стоуни. На этот раз Паттен погрозил кулаком в нескольких дюймах от носа виконта.

— Вы! Ба, да вы ничуть не лучше, чем этот трусливый солдат.

Невзирая на оскорбление для собственной чести, Стоуни вынужден был вступиться за своего друга.

— Если вы имеете в виду капитана Брисбена, то он — один из самых храбрых людей, кого я знаю, и он следует более высокому кодексу чести, чем мы с вами можем понять. Он едва не потерял ногу, да и саму жизнь, сражаясь за нашу страну. Как вы можете называть его трусом?

— Его ведь здесь нет, не так ли?

Стоуни снова сел, подальше от кулака Паттена и от потока слюны, сопровождавшего обличительную речь графа.

— Тьфу, — сплюнул граф. Стоуни потянулся за носовым платком, но вспомнил, что отдал последний Гвен. — Будь я проклят, если вы больше подходите на роль моего зятя, чем этот трус. Платный ухажер, наемный любовник, ей-Богу.

Стоуни мог бы запротестовать насчет этих эпитетов — черт, он вызвал бы на дуэль любого другого мужчину, произнесшего эти слова — если бы не слишком сильно обрадовался, чтобы оскорбиться.

— Вы имеете в виду, что я не должен…

Слишком рано.

— Боже мой, моя дочь никогда не сможет без стыда появляться в обществе. Полагаю, я могу отправить вас обоих на корабле в Индию. Или в Ост-Индию. Это разобьет сердце ее матери, но все же лучше, чем если девчонка станет посмешищем до конца своих дней. Чтоб тебе провалиться в ад, Уэллстоун.

Брак с леди Валентиной Паттендейл определенно станет адом. Стоуни сделал глубокий вдох. В противоположность неистовым речам графа, он заговорил тихим, спокойным голосом.

— Я и моя, гм, жена поселимся в Уэллстоун-парке в Норфолке. Дом порядком обветшал, так как стоял пустым все эти годы, так что я надеюсь, что ваша дочь умеет хорошо шить. И обращаться со шваброй. Я буду занят овцами, так что ожидаю, что она станет присматривать за цыплятами.

Теперь кровь отлила от лица графа и у него отвисла челюсть.

— Что? Моя дочь? Со шваброй? — бессвязно забормотал он. — Цыплята? Но ее приданое…

— О, я не стану жить за счет состояния жены. Для меня это вопрос чести, несмотря на то, что вы думаете о моих моральных принципах. Я отложу любой доход, который будет получать леди, для наших детей. Нам понадобится их целый выводок, чтобы помогать на ферме, знаете ли. Но не беспокойтесь, я надеюсь все переменить через пару лет тяжелой работы. Может быть, через пять, самое большее. Затем мы сможем позволить себе нанять больше слуг. То есть если удастся заманить кого-либо из местных наняться на работу в Уэллстоун-парк. Мой дядя повесился там, если вы не припоминаете старый скандал. Говорят, что он все еще качается там на канделябре, но я всегда считал, что движение создают сквозняки в коридорах. Полагаю, мне следует позаботиться о том, чтобы починить окна. Или стоит сначала заняться протекающей крышей? — Стоуни почесал голову, сделав вид, что задумался.

— Но… но этот дом…?

— Как вы сказали, Лондон станет намного менее приятным для вашей дочери, ведь теперь вы рассказали всем и вся о моих, гм, занятиях. Кроме того, я буду вынужден оставить лондонский дом Гвен, второй жене моего отца, если вы не в курсе. Если только вашей дочери не будет спокойнее, когда ее свекровь станет проживать с нами? Я знаю, что моя мачеха будет в восторге, если любящая дочь станет делать ей примочки, когда она будет страдать от мигреней — а они у нее случаются очень часто.

Когда Паттен начал хрипеть и задыхаться, Стоуни сжалился над пожилым мужчиной. Ему тоже не хотелось, чтобы граф скончался на его обюссонском ковре.

— Возможно, для нашей маленькой дилеммы есть другое решение. Если вы только пожелаете присесть и выслушать…

К этому моменту Паттен готов был слушать даже хор певцов-кастратов, исполняющих матросские песни. Он упал на кресло напротив виконта и рукавом вытер пот со лба. Старый дурак, должно быть, тоже отдал свой чистый платок плачущим женщинам, подумал Стоуни.

В конечном итоге, вопрос был решен мирно, к всеобщему удовлетворению, как и полагается джентльменам. Репутация леди Валентины была восстановлена завидной помолвкой; честь графа Паттена спасена респектабельным союзом; Стоуни гарантирована свобода… благодаря тому, что он принес в жертву еще одного помощника в бизнесе по сопровождению, лорда Чарльза Хэмметта.

Чарли счел это отличной шуткой: жениться на женщине, которую мог одобрить даже его отец, без всякого приказа с его стороны. Если бы он подождал выбора герцога, то мог бы получить намного худшую невесту, чем леди Валентина Паттендейл. Девушка хороша собой, веселая и с отличным приданым. Что еще может пожелать второй сын?

Граф был доволен. Ну и что, если у этого щенка нет подбородка? Его шейный платок повязан достаточно высоко, чтобы скрыть недостаток, и кто его знает, какое здоровье у его старшего брата, не так ли?

Леди Валентина пребывала в восторге. Кто угодно лучше, чем тот член Парламента, которым пригрозил ей отец, если она не сделает выбор в этом Сезоне. Жаль, что она не подумала о лорде Чарльзе перед тем, как положила глаз на того широкоплечего раненого героя войны. Девушка могла бы избавить себя от неприятной ночи и сразу начать планировать бал в честь помолвки.

Стоуни сказал себе, что он — самый счастливый из всех них, даже если его будущее находится под самым большим вопросом. На короткий период он размышлял о том, чтобы вернуться за карточные столы и при том в самых низкопробных заведениях, после такого позора. Но его не изгнали из высшего света, как боялась Гвен, только не после того, как он добился такой блестящей матримониальной победы. С другой стороны, после того, как источники его средств стали всем известными, ни одна молодая леди не доверяла его комплиментам и не принимала его приглашений. Даже самые некрасивые, застенчивые и обреченные на безбрачие девицы скорее остались бы среди зрителей, чем потанцевали с человеком, заподозренным в том, что ему за это платят.

Никто больше не платил ему ни за что. Единственные, кто намекали на оплату — это женщины определенного возраста или наклонностей, чьи разговоры изобиловали двусмысленными намеками, чьи тела слишком часто прижимались к нему, чтобы это происходило случайно. После одного такого слишком фамильярного контакта Стоуни обнаружил, что за его жилет засунута фунтовая банкнота. Он немедленно разыскал симпатичного лакея, чтобы тот вернул деньги леди — с наилучшими пожеланиями. Затем виконт выругался, пнул скамеечку для ног, забыв, что на нем тонкие бальные туфли, а затем похромал домой в темноте, не вспомнив о том, что должен был отвезти Гвен на другой прием.