– Добрый день, – увидев Донского, тепло поздоровалась актриса.

Андрей окинул ее оценивающим взглядом и с усмешкой кивнул. Гордеева вспыхнула – в глазах обида и недоумение.

– Проходите. – Донской открыл перед Ниной входную дверь. – Сейчас сестра проводит вас в палату, расскажет, что нужно сделать. Впрочем, вы ведь уже все знаете…

Она прошла в холл. Андрей двинулся следом. Сзади спешил Пашка. Он всеми силами старался привлечь внимание Гордеевой: забегал вперед и заглядывал ей в глаза.


Нина вошла в операционную, чуть зажмурилась от яркого света и остановилась в дверях, ожидая указаний. К ней тут же подскочил Пашка. Гордеева слегка поморщилась.

«Кажется, наш Ромео достал ее своими ужимками, – злорадно подумал Донской. – Ничего, пусть пожинает плоды своих интрижек».

Пашка помог Гордеевой взобраться на операционный стол и что-то забубнил ей в ухо. Андрея раздражала Пашкина суетливость. Он услышал, как Нина сказала мягко:

– Не беспокойтесь, пожалуйста, все в порядке.

Пашка закатал рукав ее темно-зеленой больничной рубахи и осторожно ввел иглу. Женщина погрузилась в глубокий сон. Донской подошел и начал маркером наносить на ее умиротворенном лице специальные отметки.

«Черт возьми, до чего же она красива, – неожиданно подумал он. – Черты лица тонкие, и кожа такая гладкая… И действительно, есть в ней что-то необычное, Пашка сразу это заметил».

Он взглянул на Пашку, стоявшего с другой стороны стола. Смешной щенячий задор исчез, лицо анестезиолога, наполовину скрытое маской, было серьезно и сосредоточенно.

«Он, конечно, профессионал, – не смог не отметить Донской. – Как будто отключает все лишнее на входе в операционную».

Андрей глубоко вдохнул:

– Скальпель!

Операция прошла быстро и без осложнений. Нину переложили на каталку и увезли.


Пашка ворвался в палату, где Нина Гордеева постепенно отходила от наркоза. В комнате было прохладно. Темные волосы Нины рассыпались по подушке, лицо бледное, черты чуть заострились, под глазами специальные склейки. Пашка придвинул стул к кровати, сел.

– Нина, – негромко произнес он, – Нина, вы хорошо себя чувствуете? Это я, Паша…

– Какой Паша? – слабым голосом произнесла женщина и попыталась приоткрыть глаза. – А, это вы…

– Нина, я хотел поговорить с вами утром, но Андрей Александрович помешал. И вот я теперь, пока здесь никого нет… Вы знаете, Нина… – Он помедлил, пытаясь унять взбесившееся сердце, и выдохнул: – Я ушел от жены!

Будто нарисованные брови Гордеевой сдвинулись к переносице.

– Мне очень жаль. Я могу вам чем-то помочь?

Пашка задохнулся от неожиданности. Несколько секунд он кашлял и неуклюже пытался ударить самого себя по спине.

– Выпейте воды, – посоветовала Нина. – Графин на тумбочке. Я очень вам сочувствую, не переживайте так, все уладится…

Пашка наконец выговорил сипло:

– То есть как? Как это – уладится?

– Я не совсем хорошо себя чувствую, наверное, наркоз еще действует… Я, может быть, что-то не так поняла? Вы объясните…

– Но как же, – забормотал Пашка, – ведь мы… ведь вы… вы же сами сказали: «Это мой будущий муж». А теперь…

– Я что-то ничего не понимаю. – Нина приложила тонкие пальцы к вискам и болезненно поморщилась. – Кто муж? Чей муж? У меня нет мужа…

– А у меня больше нет жены! – радостно объявил Пашка.

Ситуация казалась ему такой простой и понятной, что было удивительно, почему Нина не может вникнуть в его слова.

«Впрочем, это, наверное, послеоперационный шок», – успокоил он себя.

– Постойте, – нахмурилась Гордеева, – вы мне предложение делаете, что ли?

– Ну конечно, – закивал Пашка.

– О! – Нина села и попыталась нашарить ногами тапочки. – Благодарю. Это, конечно, очень лестно. И неожиданно… Но, думаю, вы погорячились. Вы меня совсем не знаете…

– Это неважно. Я люблю вас. Сразу выложил все жене и ждал только, когда вы приедете. У меня ведь нет вашего телефона.

– Паша, Паша, постойте… – Нина подняла руку. – Постойте! Все это не то, не нужно… Вы не так меня поняли. Прошу вас, помиритесь с женой. Господи, какой-то безумный сон…

– Но как же… – Пашка ошеломленно уставился на Нину. – Вы, может быть, не поняли?.. Я не шучу, я все это серьезно…

Нина закрыла лицо ладонями и проговорила глухо:

– Паша, я нехорошо себя чувствую. Прошу вас, уйдите, дайте мне отдохнуть. И простите меня…

Она легла и натянула на себя одеяло. Пашка несколько секунд смотрел на нее, бледную, измученную.

«Может, это еще не конец, – лихорадочно соображал он. – Может, я напугал ее? Она отдохнет, обдумает все и поймет… Не нужно на нее давить, пускай пройдет время».

Но в глубине души он понимал, что это именно конец, конец всем его надеждам. Ссутулившись, Пашка вышел из палаты.


«Где, где ты был, свет моей жизни, радость пробуждения и сладость полуденной дремы? – писала Нина. – Где ты был, когда я звала тебя, когда так остро нуждалась в твоей светлой всепоглощающей любви? Почему тебя не было со мной, когда больше всех желаний и просьб, больше исцеляющей молитвы ты был нужен мне, уже уставшей от жизненного пути? Почему не отзывался, когда губы, обездвиженные холодом, могли произнести только твое имя? Как мне найти тебя, моя боль, мои сон и явь, мои бесчисленные грезы и бесконечные сомнения? Не можешь ведь ты просто взять и уйти, исчезнуть, как будто тебя вовсе не было в моей жизни, оставить ледяной диск луны за окном и заставить меня последовать за тобой туда, где ты, по выверенному Млечному Пути? Где ты, где место рядом с тобой, я не могу понять, не могу отыскать это место в бесконечном и богоутвержденном мироздании…»

Андрею удалось побороть притяжение этого эмоционального отрывка, который он все-таки прочитал.

«Ведь знаешь, что все это – ловкая, продуманная до мелочей игра, а ведешься, как мальчишка. К черту! – думал он, лежа без сна на широкой кровати. Одеяло сбилось в ногах, подушка казалась слишком горячей. Андрей перевернул ее и несколько раз ударил кулаком, пытаясь взбить. – Ни одна женщина не заставит меня потерять сон. К черту!»


На следующее утро была назначена выписка Гордеевой. Андрей постучался в палату к актрисе и услышал ее звонкий голос:

– Войдите!

Нина стояла у зеркала и, подняв тонкие руки, закручивала темные волосы в тугой узел. Она обернулась к Донскому, и в зрачках ее дрогнул солнечный свет. Лицо было чистым и свежим, о перенесенной операции напоминали лишь небольшие лоскутки пластыря под глазами.

– Доброе утро. В этот раз я не доставлю вам хлопот, чувствую себя прекрасно.

– Вот и отлично, – ответил Донской.

Справившись с волосами, Нина подошла к нему. Он быстро осмотрел ее, стараясь подавить волнение, которое вызывал запах ее гладкой, нетронутой загаром кожи.

«Да, эта съест кого угодно и не подавится, – пытался он воскресить собственную ярость. – Серый волк в овечьей шкуре!»

– Нина, вам часто говорят, что вы очень красивая?

– Бывает… – пожала она плечами.

– Да, наверное, часто. Вот ведь даже доктора сходят по вас с ума. – Донской вытащил из кармана специально заготовленную фотографию. – Я хочу вам кое-что подарить. Возьмите это от меня на долгую память.

Со снимка на Нину смотрели улыбающиеся физиономии Пашки, Пашкиной жены и двух маленьких Пашкиных детей. На плечах у счастливого папаши висла Катька в костюме обезьянки.

– Чудесные детки. Но… Я не совсем поняла, вы хотите пригласить меня на Новый год?

– Ну что вы, как я смею? – расшаркался Донской. – Я думал, вам будет приятно смотреть на эту фотографию и понимать, что даже самого примерного семьянина вы можете заманить в свои сети.

– Андрей Александрович, вы неверно обо мне думаете.

– Я думаю о вас очень верно, – не успокаивался Донской. Обида за весь когда-либо обманутый мужской род заставляла его ерничать дальше. – Возьмите, вам пригодится очередной трофей, повесите на стену. Вы ведь за этим сюда пришли, для этого разыграли комедию? Вы еще в первый свой визит вычислили, что я случайно наткнулся на ваш анонимный дневник, и принялись писать откровенности. Рассчитали, что я заинтересуюсь, увлекусь, а сами заигрывали с Пашкой. Веселое было зрелище, а? Что молчите, Нина?

Он хотел засунуть снимок в карман пиджака Гордеевой. Она отступила, и рука Донского скользнула по ее телу.

Дверь позади скрипнула. Андрей резко обернулся и отступил от Нины. В дверях стоял Пашка, сжимавший обеими руками сверток с колбасой. Отлученный от семьи, он шел перекусить и, услышав шум в палате, решил узнать, в чем дело. Он растерянно переводил взгляд с Андрея на Нину и неслышно шевелил губами.

– Извините, – наконец выдавил Пашка, – я помешал…

– Павел, вы не так поняли, – шагнула к нему Нина.

– Извините, – повторил Пашка и вышел, тихо притворив за собой дверь.

«Говорил же ему, стучаться надо. Теперь черт-те что себе вообразит, влюбленный болван! С другой стороны, так даже лучше! Пускай наша фам фаталь ищет другую жертву», – подумал с досадой Андрей.

Он обернулся к Нине и посмотрел ей в глаза.

– Ты ничего не понял. Господи, до чего же ты глупый. Воображаешь себе какой-то немыслимый ад, не понимая, что он находится здесь. – Нина дотронулась пальцами до его лихорадочно горевшего лба.

Донской почувствовал вдруг, как волна желания накатывает на него, дурманя голову.

«Почему в самом деле я решил, что эта женщина – безжалостная хищница, которая так и норовит зажевать очередную дичь? А что, если… если она и в самом деле полюбила меня. Вот так, просто, после нескольких коротких встреч…»

Он схватил ее, привлек к себе. Рука Нины, прохладная, нежная, скользнула по его лицу, по набрякшим векам, по губам. Ничего больше не соображая, Андрей поцеловал ее в полураскрытые губы.


Ночь была необыкновенной, не похожей ни на какую другую. В квартире Нины, в просторной спальне, где занавески вздымались парусами, а на низком столике трепетали огоньки множества свечей, он ласкал ее гибкое податливое тело, снова и снова припадая к нежным губам, как к живительному источнику, чувствуя, как постепенно иссякает горечь, наполнявшая его душу, и остается лишь свежесть, искренность первого человека, ступившего на землю на шестой день сотворения мира. Она не просто обнимала его, она словно хотела впитать его всего каждой клеточкой своего естества, раскрывалась доверчиво и бесстрашно, в полной мере осознавая, что ничем теперь не защищена от его возможной грубости и предательства. Однако и помыслить сейчас о чем-то подобном он не мог, впервые добровольно смиряя себя, подчиняясь женщине, понимая, что только ей теперь посвящена будет вся его жизнь.