— Боже мой, он идет сюда, — сказала Энн, непроизвольно хихикнув.

— Не волнуйся, я не отойду от тебя ни на шаг, — заявила Беатрис, заслоняя собой подругу, как будто та нуждалась в защите.

— Но тебе придется отойти. Ну, я прошу тебя, Беа, пожалуйста, оставь нас. Вряд ли мне еще выпадет возможность побыть с ним наедине.

Беатрис обвела взглядом переполненный салон, решая, куда бы ей направиться, и, простив подруге невольную бестактность, улыбнулась ей и ушла.

Раскланиваясь со знакомыми, Генри неторопливо направился к Энн, лавируя между рядами кресел. В любящих глазах девушки он выглядел просто великолепно в черном сюртуке, расшитом серебром жилете и снежно-белой крахмальной сорочке, украшенной серебристым, в мелкий черный горошек галстуком.

— Поздравляю вас с днем рождения, Энн, — сказал он, приблизившись к ней.

Энн хихикнула. Ее ужасно огорчало, что в его присутствии она не способна ни на что другое. Энн, презиравшая глупых, костлявых, жеманно чирикающих девиц, которые, казалось, безраздельно, владели вниманием таких мужчин, как Генри, с ужасом обнаружила, что ведет себя в точности так же, как они. И это просто чудо, что Генри захотел подойти к ней еще раз. Ведь из-за этого глупого хихиканья он даже не догадывается, что у нее есть мозги. Но она ничего не могла с собой поделать. Всякий раз, когда Генри заговаривал с ней, она впадала в какой-то ступор: разум отказывался служить ей, а изо рта вылетало лишь жалкое и смешное лепетанье.

— У меня есть для вас небольшой подарок, — сказал он. — Скромный знак моего глубокого уважения.

— Ах! — она увидела у него в руках маленькую продолговатую деревянную коробочку. Подарок. Для нее. От Генри. Она с трудом подавила очередной предательский смешок, взяла коробочку и медленно провела рукой по гладкой полированной поверхности, оттягивая счастливую минуту, Сердце девушки затрепетало. Никогда еще ни один мужчина, кроме отца, не делал ей подарков. Очень медленно она открыла крышку и увидела прелестное маленькое золотое сердечко на невероятно изящной золотой цепочке.

— Это мне? — спросила она. «Боже, как глупо!» — мелькнула мысль, и, ненавидя себя, она снова хихикнула.

— Вам, кому же еще?

Энн вынула украшение из футляра, едва ощущая в пальцах тоненькую цепочку.

— Какая прелесть! Спасибо, Генри. Вы мне поможете? — спросила она, подавая ему кулон и поворачиваясь спиной. Ей казалось, что она ведет себя как женщина, для которой получать подарки от поклонников давно стало привычкой, причем несколько обременительной.

Пытаясь справиться с замочком, Генри замешкался и уронил украшение, но Энн успела подхватить свой подарок раньше, чем кулон соскользнул по гладкому шелку платья на пол. Ее бросило в жар, кожу покалывало от прилива крови, но она сумела подать Генри цепочку для второй попытки, делая вид, что вовсе не испытывает унижения. Энн почувствовала, как прохладная золотая цепочка обвилась вокруг шеи, натянулась, а потом ослабла. Пальцы Генри крепко прижались к ее затылку — он изо всех сил пытался застегнуть, замочек.

— Одну минуту. Цепочка… чуть-чуть коротковата.

Он попробовал еще раз. Щеки Энн от смущения горели огнем, она молилась, чтобы никто не увидел их в это мгновение. Чем дольше Генри сражался с застежкой, тем больше девушку охватывал стыд. Он случайно задел тонкие волоски у нее на затылке, и ей пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы удержаться от крика, Ее переполняло чувство разочарования, ведь момент, который должен был бы стать для ее сердца священным, превратился в очередное унижение. «Это не цепочка слишком короткая, это шея у меня слишком толстая!» — подумала она, надеясь, что Генри, наконец, оставит свои попытки. Она подняла подбородок, рассчитывая, что таким образом шея сделается немного тоньше, и почувствовала, как цепочка снова впилась ей в кожу.

— Ну вот, все в порядке, — вымолвил, наконец, Генри, не скрывая явного облегчения.

Энн повернулась к нему.

— Я уверена, что подарок выглядит прекрасно.

Он изобразил подобие улыбки, которая показалась Энн больше похожей на гримасу, и подтвердил, что кулон действительно смотрится на ней замечательно.

Очень скоро Энн с ужасом почувствовала, как маленькое золотое сердечко подскакивает вверх-вниз, стоит ей лишь просто заговорить. А когда она смеялась, что случалось все реже и реже по мере того, как вечер подходил к концу, оно трепетало, словно бабочка с обожженными крылышками.

* * *

В дверь кабинета Артура Оуэна негромко постучали. Спустя минуту дворецкий осторожно приоткрыл дверь ровно настолько, насколько необходимо, чтобы выглянуть в коридор.

— Внук приехал, — прошептал дворецкий.

Вильямсон кивнул и посмотрел на своего хозяина, который полулежал в инвалидном кресле, похрапывая во сне.

— Мне нужно десять минут, — негромко сказал он.

Еще до того, как щелкнула, закрываясь, дверь, он уже был рядом с Артуром Оуэном и мягко тряс его за плечо, пытаясь разбудить.

— Сэр, — громко сказал он прямо в заросшее седыми волосами ухо. Но в ответ раздалось лишь невнятное бормотание. — Сэр, Генри приехал. Он будет здесь через десять минут.

Старик тут же поднял голову.

— Ты сказал — Генри? — требовательно переспросил он, и голос его дрогнул. — Он уже здесь?

Тон, которым он произнес эти слова, явно свидетельствовал о том, что хозяин в панике, и Вильямсон улыбнулся, успокаивая его.

— У нас есть десять минут, сэр. Мы вполне успеем подготовить вас к встрече с внуком.

Тощий, как скелет, секретарь Артура Оуэна быстро пересек огромную, тонувшую в полумраке комнату, в дальнем конце которой находился внушительный гардероб. Он извлек оттуда свежую крахмальную сорочку, галстук, палевый жилет, темно-коричневый пиджак и перебросил все это через согнутую в локте руку. В другую он взял пару носков и начищенные до зеркального блеска туфли старика.

Спустя несколько минут слабый инвалид превратился в сурового пожилого джентльмена с решительным, стальным взглядом. Его внук никогда не узнает, что под шерстяным, клетчатым пледом на нем надета всего лишь пара кальсон. Уже не было времени вытаскивать Артура из инвалидного кресла на колесах и натягивать на парализованные ноги брюки. Вильямсон подкатил Артура к письменному столу и быстро раздвинул обычно задернутые тяжелые бархатные шторы, не обращая внимания на протесты старика. Подбодрив хозяина улыбкой, он положил на письменный стол перед Артуром кожаную папку и несколько документов. Седые, поредевшие волосы Вильямсон одним движением зачесал назад, открыв высокий лоб и проницательные глаза. Теперь Артур Оуэн был готов к встрече с единственным человеком в мире, которого он любил, любил больше жизни.

Генри вошел в кабинет без стука, щурясь от яркого солнечного света, падавшего из окна, расположенного позади письменного стола. Такое положение было выбрано специально, чтобы придать фигуре сидящего за столом видимость силы и власти. И этот прием всегда срабатывал. Даже сейчас, сидя в инвалидном кресле, несмотря на то, что инсульт более десяти лет назад превратил его в калеку, Артур Оуэн был единственным человеком, который мог — и никогда не упускал возможности — внушить Генри страх.

— Ты не договаривался о встрече, — громко сказал Артур.

— Я и раньше этого не делал, — небрежно парировал Генри, хотя внутренне вздрогнул. Казалось, старому джентльмену доставляло особое удовольствие заставлять внука снова почувствовать себя заикающимся, нескладным двенадцатилетним мальчиком, каким он и был, когда стоял навытяжку перед дедом, пытаясь объяснить причину Плохих школьных отметок. Отбросив эти воспоминания, Генри буквально заставил себя подойти ближе к деду.

— Я приехал поговорить о «Морском Утесе», — сказал он, остановившись сбоку от письменного стола, чтобы свет не бил в глаза. И вдруг он увидел освещенный солнцем профиль деда: яркие лучи безжалостно подчеркивали морщины, во множестве пересекавшие бледную кожу лица и шеи. Боже мой, он ведь совсем старик! Неожиданно у Генри защемило сердце, что удивило его так же сильно, как удивило бы и деда, если бы тот об этом узнал. В первый раз в жизни внук обратил внимание на то, что прекрасный костюм деда висит на нем, как на вешалке, на то, как тонки укрытые пледом ноги. Генри отвернулся к окну, не желая, чтобы его решимость была ослаблена откровенным свидетельством того, что его дед стал совсем старым и беспомощным и, возможно, скоро умрет.

— «Морской Утес» еще не твой, — сказал Артур, изо всех сил сжимая подлокотники своего кресла.

Генри оглянулся, все его добрые намерения тут же улетучились.

— Мне известно, кто владеет «Морским Утесом». Но, возможно, тебе невдомек, что дом вот-вот свалится в Наррагансеттский Залив. Прошлый шторм снес еще часть холма и обнажил фундамент.

Дед злорадно ухмыльнулся.

— Если бы я мог, если бы у меня были силы, — сказал он, сжимая сухие, изборожденные синими венами кулаки, — я бы сегодня же сам столкнул в воду этот проклятый дом.

— Твое желание может исполниться, — едва сдерживая гнев, ответил Генри. — Еще один ураган или просто сильный северо-восточный ветер — и «Морской Утес» упадет в море.

— Туда ему и дорога.

Генри глубоко вздохнул и попытался спокойно улыбнуться.

— Я знаю, что ты не любишь старый дом. Тем больше причин отдать мне его сейчас. Зачем ждать еще три года, пока мне исполнится тридцать, и я официально вступлю в права наследства. Я же не прошу денег, отдай мне только дом.

— Нет.

Генри неподвижно стоял перед человеком, регламентирующим его жизнь с момента гибели его родителей. В течение пятнадцати лет дед управлял огромным наследством, ожидавшим Генри в день тридцатилетия, — деньгами, которые снимут все запреты и ограничения, угнетающие молодого человека с тех нор, как он осиротел и попал под опеку деда.