Она спрыгнула с постели, чувствуя, что Марти смотрит на нее, и радуясь этому. Как давно никто не смотрел на нее обнаженную? Она собрала свои вещи и удалилась в ванную, предоставив наконец Марти возможность закурить свою сигару.

Фелисия посмотрела на себя в зеркало и вздохнула. У нее на бедрах и ягодицах действительно остались синяки, как она и предполагала, а на груди и животе были следы укусов. Учитывая нынешнее поведение Робби в постели, она легко могла скрыть их, пока они не заживут, но главной проблемой было ее лицо, и не столько испорченный макияж и растрепанные волосы, которые она могла поправить, а то, что в своих глазах, на своей коже, даже в изгибе губ, она видела отпечаток удовлетворения, полученного в постели. Но интересно, заметит ли это Робби?

Ванная Марти Куика походила на хорошо укомплектованную американскую аптеку. Обладая безупречным здоровьем, он основательно подготовился на случай любой возможной болезни или инфекции, не говоря уже о запасах мыла, пудры, кремов, масел, лосьонов и одеколонов разных видов. Было ясно, что он много времени проводил в ванной, что было одной из положительных черт американских мужчин. Поперек ванны стояла хромированная подставка, на которой она увидела пепельницу, папки со сценариями, блокнот и стакан с карандашами.

Вероятно, здесь Марти лежал в ароматизированной ванне (на полочке над ванной стояло не менее полудюжины разных баночек с разноцветной солью для ванн) и читал почту – или диктовал письма, потому что рядом с унитазом и биде стоял стул, на котором какая-то женщина оставила блокнот для стенографирования и армейский противогаз, ранец-рюкзак с косметикой, парой явно не армейских нейлоновых чулок, парой чистых шелковых панталон с кружевами совершенно не военного образца, и коробочкой с противозачаточными средствами. Только взглянув на часы, Фелисия поняла, что если она не поторопится, то даже Робби может заинтересоваться, почему покинув театр в четыре часа, она вернулась домой в половине восьмого, а у нее еще не было готово объяснение.

Она быстро закончила приводить в порядок свой макияж. Могла она зайти по дороге в кино? Нет, это было не в ее характере, и Робби ей не поверит. Воздушный налет или бомбежка были бы очень кстати, тогда она могла бы провести это время в убежище, но немцы, ведущие упорные бои в Нормандии, вероятно, имели на этот день другие планы.

Она попробовала представить себе, кого она могла бы случайно встретить на улице. Большинство ее друзей принадлежали к миру театра, так что всегда была опасность, что Робби мог поговорить с ними или сам встретить их, поэтому она остановилась на дяде Гарри, находившемся сейчас в Лэнглите, который, несомненно, потащил бы ее куда-нибудь выпить, случись им встретиться на улице.

Фелисия взглянула на раму зеркала, за которую Куик засовывал визитные карточки, напоминания, разные бумажки. Там торчали пропуска в разные клубы в Мейфэр и Сохо, о которых она никогда даже не слышала, несколько фотографий молодых женщин, на некоторых из них были написаны номера телефонов, записка от Джорджа Бернарда Шоу с благодарностью Куику за помощь в решении какой-то проблемы и вежливым отказом от предложения написать сценарий к «Дон Кихоту», такая же записка была и от Герберта Уэллса, многочисленные приглашения на обеды и вечеринки к самым разным людям, включая герцога и герцогиню Уэстминстерских, сэра Александра Корду, Бинки Боумонта и сэра Мейера Мейермана. В самом низу была засунута записка, написанная рукой Куика – всего одна строчка: «Билли Дов, 100 фунтов», а под ней корявые буквы, которые мог бы написать умственно отсталый ребенок, составляли слово «получено», и стояла неразборчивая подпись.

Почувствовав запах табачного дыма, Фелисия оглянулась и увидела Марти, стоявшего в дверях, в халате, волосы зачесаны назад, гладкие и блестящие, как краска на «роллс-ройсе». Она ненавидела мужчин, которые смазывали волосы бриллиантином, но по какой-то причине вид Куика не вызывал у нее неприязни, потому что она не могла представить себе у него другую прическу.

– Амелия ждет тебя внизу, детка. Ты ее сразу узнаешь. Она – «Робин», или как их там зовут.

– «РЭН»,[124] дорогой!

– Робин, РЭН, какая разница? Синяя форма, золотые пуговицы, нелепая фуражка. Она – блондинка.

– Ну в этом я не сомневалась! Марти, кто такой Билли Дов? Это имя сводит меня с ума. Оно мне знакомо, только я не могу вспомнить откуда. Он звезда мюзик-холла? Комедиант?

На лице Марти мелькнуло настороженное выражение человека, застигнутого врасплох за каким-то неблаговидным поступком. Его улыбка была широкой, как прежде, но глаза спрятались за полуопущенными веками, как будто он усиленно старался как можно скорее придумать подходящий ответ.

– Нет, – сдержанно ответил он. – Он просто один мой знакомый, который кое-что сделал для меня. Ты не могла с ним встречаться.

– Странно. Но это имя застряло у меня в памяти. Куик бросил сигару в унитаз, обнял Фелисию и поцеловал – осторожно, в щеку, чтобы не испортить ей макияж – характерная черта мужчины, подумала она, который знает, как обращаться с женщинами.

– Ты такая сексуальная, Лисия, – сказал он. – Нам надо было заняться любовью давным-давно, еще в Лос-Анджелесе, когда у нас был такой шанс.

– Тогда из этого ничего хорошего не получилось бы, дорогой. Я и сейчас не уверена, что мы поступили правильно.

– Мы живем только один раз, Лисия, детка. Я никогда не жалею о том, что сделал, если это доставило мне удовольствие.

Фелисия расправила плечи и направилась к двери.

– Ты счастливый человек, Марти, – сказала она с легкой грустью. – Жаль, что я не могу сказать то же самое о себе.


Амелию было легко найти – высокая, стройная молодая женщина в прекрасно сшитой военно-морской форме стояла у черного «бентли», на переднем крыле которого был укреплен маленький американский флажок. Очевидно, Куик повысил класс своего транспорта, как и шофера.

В глазах женщины светилось любопытство и нескрываемая неприязнь, несмотря на внешнюю вежливость манер.

– Полковник Куик дал мне ваш адрес, мисс Лайл, – сказала она сдержанным тоном человека из высшего общества. – Я мигом доставлю вас домой.

– Спасибо. – Фелисия села в машину, чувствуя, что она по крайней мере лет на пятнадцать старше этой девушки-шофера, чья кожа была гладкой как у младенца, и которая вела машину с беспечной удалью юности. Фелисия закрыла глаза, внезапно ощутив груз своих лет.

Она позвонила в дверь. Горничная открыла ей с такой быстротой, будто ждала за дверью. На лице ее было выражение, говорившее о том, что Робби уже неоднократно спрашивал, куда запропастилась его жена. Фелисия еще не успела переступить порог дома, как кто-то сзади тронул ее за рукав. Она оглянулась и увидела Амелию.

– Мистер Куик просил меня передать это вам, – сказала она и сунула в руки Фелисии тот самый пакет, с которым та пришла в «Клариджез».

Фелисия замешкалась, а молодая женщина повернулась и быстро пошла к машине. Фелисия не могла не заметить, что каблуки туфель Амелии были гораздо выше, чем полагалось по форме, и тонкие черные чулки со швом явно не входили в комплект форменной одежды служащих военно-морского флота. Интересно, подумала Фелисия, не эта ли блондинка стенографировала письма Марти, пока он лежал в ванне, и не ее ли сумка висела на спинке стула? Она только раз побывала в постели Марти, а уже чувствовала его своей собственностью, хотя и понимала, что это смешно. Марти был не из тех мужчин, которых можно назвать своей собственностью.


– Где ты была, дорогая? – услышала Фелисия голос Робби, который с трудом сдерживал свой гнев в присутствии горничной.

– Прости. Я совершенно забыла, который час, – сказала она.

– И ты, конечно, забыла, что в восемь часов мы должны идти на обед к Тарпонам?

– О Боже!

– Конечно, очень легко восклицать «О Боже!», будто они самые ужасные зануды на земле…

– Так и есть.

– Но сэр Герберт как раз тот человек, который может убедить Совет по искусствам[125] выделить деньги на ремонт театра.

– А леди Тарпон – та самая особа с подсиненными волосами, которая выглядит как не слишком убедительный трансвестит[126] в эдвардианском вечернем платье?

– …И леди Тарпон одна из твоих самых больших поклонниц.

– Вот уж не поверю.

– Она сама мне так сказала.

– Она тебе солгала. Или ты лжешь, чтобы уговорить меня пойти. Пожалуй, мне надо переодеться.

– Мы и так уже опаздываем.

– Не могу же я идти так как есть?

– Мне придется позвонить им и сказать, что мы задерживаемся. Это ужасно невежливо.

– Скажи им, что это моя вина. Если хозяйка дома такая ярая моя поклонница, она не будет обижаться. Ты же прекрасно знаешь, что они пригласили кучу разных скучных политиков, чтобы показать им меня.

– Ничего я не знаю, – отрывисто сказал он, сердито поджав губы и выставив вперед подбородок, но что-то в его взгляде подсказало ей, что он точно знал, что именно так и будет. Возможно, он даже знал, кого конкретно пригласили Тарпоны. – Но ты так и не сказала, где же ты была.

– Как же? Я сказала. Робби был озадачен.

– Нет, ничего подобного.

– О, Робби, не будь таким занудой. Ты так набросился на меня с упреками из-за этого дурацкого обеда у Тарпонов, что не расслышал ни слова из того, что я сказала. Возле «Уайтс»[127] я увидела дядю Гарри, который искал такси; я подвезла его до «Коннота», и он пригласил меня выпить с ним чаю. Мы разговорились о Лэнглите и не заметили, как пролетело время.

– Я считал, что ты ненавидишь вспоминать о своем детстве.

– О, не преувеличивай. Кое о чем, да, но не обо всем. Гарри прекрасно выглядит. Мне кажется, что порочные люди цветут как лавровое дерево.

– А что, Гарри теперь служит во флоте? Я заметил, что в машине был шофер в форме РЭН.

– Потом я уже не смогла поймать такси, дорогой. Ты же знаешь, что творится в «Конноте» в это время дня. Один очень любезный пожилой адмирал предложил мне свою машину, и я, зная, как ужасно опаздываю, не стала отказываться. Будь добр, налей мне чего-нибудь выпить, и я обещаю, что приму ванну, переоденусь и буду готова через полчаса.