Майкл Корда - Идеальная пара

Робби развернул приложенную к подарку записку.

– Кинжал Бербеджа, – сказал он, проводя по нему кончиками пальцев. – Он был подарен ему Шекспиром. Бербедж был с ним, когда в первый раз играл Гамлета. То есть когда эту роль вообще играли в первый раз. Это тот самый знаменитый «простой кинжал», который держит Гамлет во время своего монолога. «Когда б он сам мог дать себе расчет простым кинжалом».[100]

Он вынул кинжал из ножен и провел большим пальцем по клинку. На пальце выступила кровь.

– Бербедж, вероятно, носил его с собой постоянно, а не только на сцене. Почему бы нет? Бессмысленно иметь два кинжала. Это был не дешевый подарок. Старина Уилл, вероятно, очень ценил своего любимого актера.

– Разве его место не в музее?

– Да, конечно. Но по традиции он переходит от одного актера к другому. Вот. Прочитай записку Филипа.

Чагрин написал записку мелким, четким почерком с завитушками на розовато-лиловой бумаге. «Робби, – прочитала она. – Это кинжал, который Шекспир подарил Бербеджу и который в течение многих столетий с разными приключениями переходил от Гаррика к Кину, от Кина к Ирвингу, и наконец попал ко мне. Дочь Ирвинга – тогда уже дама преклонных лет – передала его мне, когда увидела моего Гамлета. Сегодня в роли Ричарда III ты заслужил его. Пусть он принесет тебе величие, которое ты заслуживаешь, и – осмелюсь пожелать – больше счастья, чем он принес мне.»

Фелисия взяла в руки кинжал, почти ожидая почувствовать как бы разряд электрического тока – ведь она держала предмет, которого касался сам Шекспир и которым владели великие актеры трех прошедших столетий. Но ничего не произошло. Он мог быть обычным ножом для разделки мяса, за исключением того, что его рифленый клинок был острее и тоньше, чем у простых кухонных ножей, какие ей случалось видеть. На серебряном шаре рукоятки были выгравированы сплетенные розы – розы Ланкастера и Йорка? – среди которых еще можно было разобрать старинную надпись золотом: «РБ от его друга УШ».

Продолжая держать кинжал в руке, она чувствовала, как он нагревается. Она уверяла себя, что металл просто принимает тепло ее тела или температуру комнаты, но ей все равно казалось, что кинжал живет собственной жизнью, что он имеет особое значение для нее. Казалось, клинок начал мерцать в свете ламп, серебряная ручка нагрелась еще больше, став обжигающе горячей в ее руке. Фелисия поморщилась от боли, будто схватилась за ручку сковородки, не заметив, что та еще не остыла.

Сжав зубы, чтобы не закричать, она уронила кинжал на стол, сжала правую руку в кулак и поднесла к губам. Удивительно, но боль сразу прошла. Когда она разжала пальцы, на руке не было никаких следов, хотя она ожидала увидеть волдыри и обожженную кожу на ладони. Она непроизвольно задрожала.

Робби с беспокойством посмотрел на нее.

– Осторожнее, Лисия! Ты не поранилась? Она покачала головой.

– Нет-нет, просто он выскользнул у меня из руки.

– Да, он тяжелый. Знаешь, этот шар на конце рукоятки не просто для украшения.

Он взял кинжал и взмахнул им в воздухе перед собой, потом поднял его над головой острием к потолку и резко опустил рукоятку вниз, будто наносил ею удар по черепу противника.

– Раз! Два! Три! – закричал он. – Сначала удар острием в живот, потом удар рукояткой по голове. – Он в быстрой последовательности повторил все движения. – Еще один удар острием и – противник мертв! – Он глубоко вздохнул и засмеялся. – Вот так его использовали, видишь? Раз, два и три! Вот так, быстро, как удар молнии. – Он вложил кинжал в ножны. – Опасная вещь. Вероятно, в рукопашном бою не менее смертоносная, чем пистолет, особенно в руках того, кто знает как с ней обращаться.

– Он не кажется тебе странным, этот кинжал?

– Странным? Ты хочешь сказать, странно держать такую историческую реликвию в руке? Да, конечно. Странно, что я много лет назад услышал о кинжале от Филипа, а теперь он у меня, и я чувствую, что он принадлежит мне. Я знаю, что должен был бы сказать: «О, я не достоин его», и всякие такие слова, и, конечно, на публике я скажу именно это – обязательно. Но между нами, дорогая, сегодня я почувствовал, что я все же заслужил его, что он должен быть моим. Тебе кажется это ужасным?

– Нет, нисколько. Я тоже считаю, что ты заслужил его. И даже больше.

– Я не знаю, есть ли что-то больше него. Люди говорят о короне первого среди актеров, но этот кинжал практически и есть высшая награда. Бербедж брал его с собой, когда в первый раз играл Гамлета на сцене «Глобуса»[101] в 1600 году! В нашей профессии этот кинжал почти равен кресту Виктории,[102] или ордену Подвязки[103] или Нобелевской премии. Даже, пожалуй, он более ценен, потому что передается от актера к актеру. Никаких комитетов, никаких жюри, никакой помпы и церемоний присвоения рыцарского звания.

– Это будет следующим, не так ли? Он смущенно улыбнулся.

– Еще слишком рано говорить об этом, – сказал он. – Сэр Роберт и леди Вейн? – Он засмеялся. – Неплохо звучит, правда?

Фелисию это нисколько не трогало. В конце концов ее дядя Гарри был пэром, а ее отец, как второй сын, мог бы называть себя, если бы захотел, достопочтенным капитаном Эдвардом Треверсом Лэнглитом Лайлом, кавалером ордена «Военного креста». Она всегда считала несколько вульгарным присваивать рыцарское звание актерам за их достижения, или удачливым бизнесменам, торговцам и политикам. Ни при каких обстоятельствах она ни собиралась отказываться от своего имени Фелисия Лайл ради «чести» называться леди Вейн.

– Посмотрим, что из этого получится, – сказал Робби. – Но разговоры уже идут.

– Значит, все так и будет. Ты примешь его? Он пожал плечами, чувствуя ее равнодушие.

– Если премьер-министр включит мое имя в список награждений, будет нелегко, да и нелепо, отказаться, как ты думаешь? Для театра это будет великолепно. – Он беспечно улыбнулся. – К тому же, – более серьезно сказал он, – если я могу получить эту чертову награду, я хочу ее получить.

– Вот это другой разговор.

– Почему бы нет, черт возьми? Этой чести должен был быть удостоен Филип, но он выбыл из игры. Тоби заслуживает этого звания не меньше, чем я, и если я получу его, то скоро получит и он. К тому же это признание наших с тобой заслуг – мы играли во время бомбежек, ездили на заводы, отказались от Голливуда, чтобы вернуться домой и делать свое дело. Если я получу титул – я говорю «если» – это будет для нас обоих. Но ничто, даже титул герцога, не значит для меня так много, как этот шекспировский кинжал. Пожалуй, несмотря на поздний час я должен позвонить Филипу.

Сидя у стола, Фелисия смотрела на кинжал. Неужели Филип действительно играл с ним на сцене? Она видела его игру сотни раз, но не помнила этого кинжала. Скорее всего он держал его, как реликвию, запертым в шкафу, где ему и место. В мире, где первые издания пьес Шекспира весьма сомнительного происхождения – которые сам Шекспир не видел и не держал в руках – раскупались американскими коллекционерами за миллионы долларов, было странно, что такой ценный предмет, которого он не только касался, но фактически покупал его, заказал гравировку и подарил своему лучшему другу и партнеру, остался почти неизвестной реликвией. Была ли какая-то тайная причина, почему актеры, поколение за поколением, хранили молчание о предмете, который по-своему был ценен не менее, чем драгоценности короны? Фелисия была не более суеверна, чем большинство людей театра, но у нее мелькнула мысль, что на нем могло лежать какое-то «проклятие». Не на это ли намекал Чагрин в своей записке, подумала она, говоря, что он не принес ему удачи, а сделал его несчастным?

Она взглянула на кинжал и поежилась. Как много всего могло встать между Робби и тем, чего он хочет – какой-нибудь Скандал, банкротство его театра, неверный выбор фильма, или пьесы, или друзей – каждое из этих событий могло сбросить его с пьедестала во мрак, как это случилось с Филипом Чагрином.

Она закрыла глаза от навалившейся на нее усталости – день был очень тяжелым, и она еще не пришла в себя после холодной и сырой ночи на улице. Она мысленно увидела вереницу опасностей: волчью усмешку Марти Куика, кинжал, Порцию в руках дяди Гарри, театр герцога Йоркского, мечту Робби, в огне, занавес пылает, как сухие дрова в камине, позолоченные декорации исчезают в дыму…

Она открыла глаза, недоумевая, когда реальная жизнь успела стать более терпимой, чем ее сны, что бодрствовать стало не так страшно, как спать.

Робби тоже смотрел на кинжал, погруженный в свои мысли.

– Спрячь его, дорогой, – тихо сказала Фелисия. – Ты можешь позвонить Филипу и поблагодарить его завтра утром. Пойдем лучше спать.

Он кивнул и, зевая, встал. Было уже почти два часа ночи, а он был на ногах с раннего утра, готовясь к спектаклю, который доказал, что среди актеров ему нет равных. Он взял кинжал, завернул его в остатки папиросной бумаги и спрятал в ящик стола.

Фелисия надеялась, что она больше никогда его не увидит.

Спустя несколько дней после появления в колонке юридических новостей «Таймс» коротенького сообщения о том, что суд принял окончательное решение по делу о разводе супругов Шевеникс-Трент, в разделе светской хроники той же газеты было помещено скромное сообщение о помолвке Роберта Джиллса Вейна и Фелисии Лайл, и теперь их свадьба была уже не за горами.

Более падкие на сенсации ежедневные газеты ухватились за эту новость. «Дейли экспресс» разыскала на Бонд-стрит ювелира, у которого Робби купил для Фелисии обручальное кольцо, а более смелая «Дейли мейл» посадила на крышу дома напротив фотографа с телеобъективом и получила фотографию Робби и Фелисии за завтраком в постели – Робби в пижаме читает «Таймс», а Фелисия, частично скрытая чайником и цветами на подносе, просматривает почту.

Поскольку Порция в это время гостила у них, в газете появилась также фотография маленькой девочки с няней на ступенях дома. Заголовок над фотографиями гласил: «Помолвлены – и уже живут вместе!», что вызвало гнев и смущение Робби.