– Это дурная привычка, я знаю.

– С дурными привычками можно делать только одно, Робби, – избавляться от них.

– Мой дорогой Рэнди, я восхищаюсь твоей силой воли, но не думаю, что если я брошу курить или стану вегетарианцем, это поможет решить мои проблемы.

– Пожалуй, ты прав. Я лишь хотел сказать, что тебе следует больше заботиться о себе. Ты все время думаешь и заботишься только о Лисии. Попытайся для разнообразия подумать о себе.

– Забочусь о Лисии – посмотри, что из этого получилось! – с болью в голосе воскликнул Робби.

– А тебе не приходило в голову, что это вовсе не твоя вина? Все всегда беспокоились о Лисии. Ну, конечно, почему же не побеспокоиться о ней? Она красивая, она хрупкая, она талантливая, у нее проблемы. Но ты – гений, Робби, ты – самый лучший. И тем не менее, я не вижу никого, кто бы тревожился о тебе. – Брукс на мгновение замолчал. – Видишь ли, я пытаюсь тебе сказать, что я тревожусь о Робби Вейне. Я беспокоюсь о твоем счастье.

– Я не могу быть счастлив, когда Фелисия несчастлива.

– Я думаю, ты неправ. Если бы я рассиживался без дела в ожидании того, когда Натали будет счастлива, я бы давно умер. Слушай, я понимаю, что вы с Лисией – одна команда, и если Лисия сможет снова взять себя в руки, вы станете отличной командой, черт возьми, самой лучшей. Но вы, кроме всего прочего, партнеры, соперники, каждый из вас помнит, кто что кому сделал и кто в чем виноват. Черт, быть звездой очень нелегко, но быть женатым на звезде в сто раз труднее… Делай то, что ты считаешь нужным, чтобы помочь Лисии, но не забывай, что на свете есть человек, для которого ты небезразличен, вот что я хотел сказать. – Он невесело усмехнулся. – Черт, почему такие вещи так трудно говорить?

Фелисия хотела убежать наверх к себе в комнату, но от страха, что, если она сдвинется с места, ее обнаружат, ноги будто приросли к полу; она боялась услышать еще что-нибудь, но не могла не слушать. Она убеждала себя, что это всего лишь игра ее воображения – Робби просто изливал другу душу, а Рэнди Брукс просто волновался за него. Ни один из них не сказал ничего необычного… И все же в их беседе, в том, как они сидели плечом к плечу, было что-то такое, от чего у нее к горлу подступила тошнота. Ей захотелось, чтобы Робби смутился и отодвинулся подальше от Брукса, но он не сделал ни того, ни другого.

– Я тебя понял, – сказал Робби. – Или думаю, что понял. Но, мой дорогой Рэнди, я не…

Брукс грустно рассмеялся.

– Я знаю. Боже, мы даже не можем произнести это вслух, верно? Тут нет ничего необычного – для тебя, я хотел сказать. Давай посмотрим правде в глаза: в Англии это явление не редкость в театральных кругах, разве нет? Посмотри на Ноэля, или Бинки, или Гая Дарлинга…

– Да, или Филипа Чагрина. Я знаю. Честно сказать, я по-другому смотрю на эти вещи. Здесь нет притворства, понимаешь. Филип всегда был изнеженным, женоподобным. Он любит мальчиков. И взрослых мужчин тоже. Так же как Ноэль, Бинки и Гай. Они не притворяются теми, кем на самом деле не являются.

– Этот мир весьма противоречив. Внешность обманчива. Посмотри на Марка Стронга.

– На Марка Стронга? Да он само воплощение мужского начала, как Гейбл. Мне казалось, что он не в последнюю очередь известен тем, что всегда старается переспать с каждой своей партнершей. Лисия рассказывала мне, как он преследовал ее по всей гостинице, когда они были на натурных съемках. И со внешностью у него все в порядке.

– Марк всегда пристает к актрисам, с которыми он играет, это верно, но это все притворство.

– Я бы и не догадался.

– А кто бы догадался? Он – звезда. Все, что ему требуется, это быть осторожным.

– Понимаю. Но мне-то нечего скрывать, Рэнди.

– Я просто хочу тебе объяснить, что все можно контролировать, Робби, есть способы… О, черт, да я просто пытаюсь сказать, что я люблю тебя.

Фелисия ждала, что Робби встанет и уйдет из комнаты, или ударит Рэнди, или скажет, что единственным человеком, которого любит он, является она, но ничего этого не произошло. Наоборот, в тусклом свете она увидела, как Рэнди повернулся и нежно поцеловал Робби.

Ей показалось, будто перед ней в полу открылся люк, но вместо актера в костюме Мефистофеля, оттуда вырвались языки адского пламени и начали жечь ее ноги, грозя поглотить целиком. То, что Рэнди Брукс, знаменитый комик, дудочник[37] всей Америки и идеальный муж, оказался гомосексуалистом, и что Робби мог спокойно сидеть и позволять себя соблазнять, как начинающая инженю в гримерной звезды, было настолько невероятно, что она не верила, не могла этому поверить!

Она бросилась к лестнице, боясь услышать что-нибудь еще, но замерла на месте, когда до нее донеслось, как Робби сказал, очень мягко:

– Спасибо, Рэнди.

– Я боялся, что ты рассердишься – смертельно боялся, если честно сказать. Но я сказал тебе правду: я это чувствую, и думаю, всегда буду чувствовать. Надеюсь, когда-нибудь и ты будешь относиться ко мне так же. Но на мое чувство к тебе это никак не влияет.

Фелисия схватилась за перила лестницы и с удивлением обнаружила, что они холодны как лед, настолько холодны, что ей показалась, будто она обожгла руку.

Задыхаясь, она с трудом поднялась наверх, не сознавая, как оказалась в ярко освещенной ванной. Она взглянула в зеркало и увидела в нем отражение лица сумасшедшей женщины: дикие, обезумевшие глаза, широко открытый рот, из которого вырывалось прерывистое дыхание, слезы, струящиеся по щекам. И все же она чувствовала себя абсолютно спокойной, почти отрешенной, будто она была зрителем, а не участником событий. Она даже пыталась принять благоразумное решение: она уйдет от Робби, утром позвонит Аарону Даймонду, предпримет все возможное, чтобы первым же рейсом вернуться в Англию…

Она ясно представила себе, где лежит ее паспорт, вспомнила номер телефона Аарона, решила, что она возьмет с собой, а что оставит. Через неделю, если ей повезет, она будет дома; она рассчитала: день и ночь полета от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка, одна ночь в отеле «Сент-Регис», потом долгий перелет через Атлантику, минуя Флориду, Кубу, Бразилию, Азорские острова и Лиссабон…

Она всегда предпочитала путешествовать по стране на поезде, а через Атлантику – на корабле, но на этот раз она переборет свой страх и полетит самолетом – только бы поскорее оказаться подальше отсюда, подальше от Робби.

Фелисия машинально начала открывать бутылочки в шкафчике с лекарствами. Она насыпала наугад пригоршню таблеток и с трудом проглотила их. Потом насыпала еще и на минуту помедлила, залюбовавшись их веселыми цветами – большие ярко-розовые капсулы, чтобы лучше спать; маленькие бледно-голубые таблетки, чтобы успокоить нервы; зеленые в форме сердечка, которые давал ей Марти Куик, чтобы она чувствовала себя бодрой и свежей; бело-голубые она принимала, когда у нее болели зубы или голова, чтобы ничего не отвлекало ее от работы; желтые дала ей Натали, чтобы снять боль во время месячных…

Она налила стакан воды и проглотила их все, запивая водой; потом вернулась в спальню, открыла ящик стола и достала оттуда бутылку водки. Доктор Фогель настаивал на том, чтобы она хранила спиртное, там где полагается – в баре внизу; по его теории, чем дальше вам придется идти за выпивкой, тем больше у вас будет времени, чтобы одуматься. Фелисия, однако, предпочитала проверять себя: спиртное хранилось в двух шагах от ее постели, и она заставляла себя не прикасаться к нему, испытывая свою дисциплину и силу воли.

До сих пор ей это удавалось, но сегодня не имело смысла ограничивать себя. Она налила водки в стаканчик для зубных щеток, посмотрела, потом добавила еще и не отрываясь выпила все до дна. Она достала сигарету из серебряной сигаретницы, стоявшей на столе, и тут заметила на ней дарственную надпись от Рэнди и Натали Брукс. К собственному удивлению она обнаружила здесь нож из бара, дорогой и бессмысленный подарок Аарона Даймонда. Она не помнила, что она принесла его с собой. Взяв в руки нож, она начала сосредоточенно соскабливать имя Рэнди, выгравированное на серебре.

Это оказалось труднее, чем она думала – она трудилась над коробкой, как ей показалось, довольно долго и оставила на ней глубокие царапины, но имя Рэнди по-прежнему было видно. Внезапно ей стало очень важно непременно стереть его имя с крышки сигаретницы. Она резко ткнула ножом в металл, но он соскользнул, оставив на ее руке у основания большого пальца глубокий порез.

Удивительно, подумала она, как много крови вытекло из такой небольшой раны. Прежде чем она почувствовала боль, кровь залила все вокруг. Кровь была на всем: на коробке, на ноже, на ее халате, на полу. Она промакнула ее салфеткой, и салфетка стала ярко-алой.

Фелисия решила, что она должна перевязать руку, и встала, чтобы пойти в ванную.

Ноги у нее так дрожали, что на мгновение ей показалось, что она умирает от потери крови, но это же глупо, сказала она себе, – нельзя умереть от простого пореза на руке. Но ноги совершенно ее не слушались; они были тяжелыми будто обутые в свинцовые ботинки водолаза.

– «Отец твой спит на дне морском. Он тиною затянут»,[38] – пропела она, внезапно представив себе, что идет по морскому дну, грациозно ступая по песку, который облачками поднимается при каждом ее шаге. Солнечный свет проникает сквозь толщу воды и освещает коралловый риф, мягко колеблющиеся водоросли и крошечных ярких рыбок, плавающих вокруг: розовые, голубые, зеленые и белые – они странно походили по цвету на таблетки, которые она только что держала в руке.

Она недоумевала, почему она оказалась на дне. Она видела коралловый риф один-единственный раз из лодки со стеклянным дном, когда они проводили уик-энд на яхте Лео Стоуна, где она все сорок восемь часов беспрерывно страдала от морской болезни.

Фелисия ненавидела море, почти так же как авиацию. Она подумала о Робби, взмывающем в воздух во время своих учебных полетов, рассекающем облака, поднимаясь все выше к солнцу…