Лангфорд, со своей стороны, стоял на своем, отстаивая тезис о дружбе. Романтическая любовь, как ее понимают в наше время, западная, появилась только в средние века. Разве можно с уверенностью утверждать, что мужская дружба в эпоху, когда человек еще не рассматривал дом и семью как оплот собственного существования, не могла быть глубже и сердечнее?

Сегодня, совершая короткую прогулку по парку герцога, они успели поспорить на великое множество тем – начиная от сильных и слабых сторон метрической системы и кончая сильными и слабыми сторонами творчества Бернарда Шоу. Лангфорд без зазрения совести назвал некоторые ее суждения бредовыми и нелепыми. Виктория, к собственному удивлению, не осталась в долгу и заклеймила его взгляды как совершенно идиотские.

– Я за всю жизнь не слышал столько противоречивых мнений, – сказал герцог по дороге к дому.

– Но в каких тепличных условиях вы жили, сэр! – с усмешкой воскликнула Виктория.

Герцог посмотрел на нее с искренним удивлением:

– В тепличных условиях? Что ж, пожалуй, в ваших словах есть доля правды. Но разве благовоспитанной леди, каковой я вас считаю, не следовало бы по крайней мере попытаться поддакнуть мне?

– Только если бы я задумала пленить вас своими чарами.

– А это не так? – осведомился Лангфорд.

Миссис Роуленд захлопала ресницами.

– Что за охота мириться с вашим несносным характером, когда у меня у самой прекрасный дом, а мой зять – будущий герцог?

– Ваш – до поры до времени.

– Ах, так вы ничего не знаете? Моя дочь расторгла помолвку с лордом Фредериком. Более того, этим утром она отплыла на борту «Лучании» в Нью-Йорк, где проживает ее супруг!

– И это умерило ваше стремление завести себе собственного герцога?

– Только на время, – скромно ответила его спутница.

Лангфорд хмыкнул. Ответ ему понравился. Виктория же улыбнулась. Несмотря на свое неистребимое высокомерие, герцог Перрин оказался очень милым собеседником и истинным джентльменом, человеком весьма рассудительным и благородным.

Дома, в южной гостиной, их встретил уже накрытый к чаю стол. Слуга с важным видом подогревал чайник, а в камине пылал огонь, отбрасывавший на стены золотистые блики.

– Какое упущение с моей стороны, ваша светлость! – воскликнула Виктория, когда слуги вышли из комнаты. – Я так увлеклась, указывая вам на ваши недостатки, что совсем забыла поздравить вас с днем рождения.

– Не вы одна – еще несколько сот моих близких друзей, – с сарказмом заметил герцог. – Раньше я каждый год на свой день рождения устраивал грандиозный прием – прямо здесь, в Ладлоу-Корте.

– Вам теперь не хватает грандиозных приемов?

«Как может быть иначе?» – подумала Виктория. Ведь даже ей их порой не хватало.

– Временами. Чего не скажешь об их последствиях. Обои в этой самой комнате приходилось менять шесть раз за одиннадцать лет.

Она посмотрела на стены. На покрывавшей их камке были теперь вытканы другие цветы – не аканты, а ирисы. Но оттенок ткани, точно повторявший насыщенный серовато-зеленый цвет прежних, памятных ей обоев, явно подбирался с великим тщанием, потому что гостиная почти не отличалась от той, куда Виктория тридцать лет назад приходила выпить чаю и предаться дерзким мечтам.

– Как бы то ни было, обои почти не изменились, – заметила она.

– Поверьте, в дни моей молодости они выглядели по-другому. Рисунки были… совсем иного свойства, – улыбнулся Лангфорд.

Сердце миссис Роуленд гулко заухало в груди. Прошлая жизнь вызывала у нее самый жгучий интерес. При малейшем упоминании о его прежних безумствах ее бросало в дрожь. А когда ко всему прочему добавлялись вот такие неотразимые улыбки… Да уж, сегодня ночью ей определенно не уснуть.

– Я распорядился восстановить обои сразу после того, как удалился от общества. Я все воссоздал заново: что-то по памяти, что-то по фотографиям. Но оказалось, что прежняя обстановка на меня давит. – Герцог сделал глоток кофе – он перестал притворяться, что любит чай, еще несколько недель назад, честно признавшись, что его желудок «не выносит эту гадость». – Поэтому я кое-что переделал, по своему вкусу.

– Отголоски прошлого звучат как погребальный колокол, правда? – тихо проговорила Виктория.

Лангфорд молча потянулся к чайной ложечке. Его молчание было красноречивее всяких слов. В ссылке, к которой он сам себя приговорил, отчетливо проглядывало стремление наказать себя. Но в наказании больше не было надобности. Она давно уже отпала.

– У моей дочери на службе состоит частный сыщик, – сказала Виктория. – Так вот, я позволила воспользоваться его услугами и разузнала кое-что касательно вашей персоны.

Герцог вскинул бровь.

– Если вы хотели узнать, как загорелась кровать миссис Уимпи, надо было всего лишь спросить у меня.

Месяц назад Виктория покраснела бы до корней волос. Но сейчас она и глазом не моргнула.

– Вообще-то меня куда больше интересуют приспособления иностранного производства и непристойного свойства, к которым явно было пристрастие у леди Фанкот.

– Это всего лишь бархатные наручники. Согласен, производства они были иностранного, но непристойного свойства – это вряд ли.

– Ну что за женщина, ей-богу! – с негодованием воскликнула миссис Роуленд. – Неужели ее не устроил бы добротный шелковый шарф?

Лангфорд чуть не разбрызгал кофе по скатерти. Господи, с этой женщиной не проходило и дня, чтобы он не пересмотрел свое мнение о добродетельных дамах. Видимо, изощренные эротические игры представляют интерес даже для чопорных английских семейств.

– Но я, кажется, отвлеклась, – пробормотала миссис Роуленд; теперь она снова казалась благовоспитанной дамой, даже не подозревавшей о существовании «приспособлений, непристойного свойства». – Так на чем же я остановилась? Ах да, я попросила сыщика выяснить, как обстоят дела у Эллиотов.

Не сказать чтобы ее заявление произвело на Лангфорда точно такое же действие, как выстрел в грудь, – все-таки он испытал его на собственной шкуре, – но сходство было ужасающее. Он почувствовал себя почти так же, как в тот момент, когда стоял, прижав руку к правой стороне груди и в изумлении глядя, как между пальцев сочится кровь.

Неужели она не понимала: он не вынесет правды о том, что стало с семьей Эллиота. Разве ей не ясно: мир и покой, которые ему удалось обрести ценой многих лет затворничества, напрямую зависели от его неведения, от надежды, что он не разрушил счастье целой семьи.

Похоже, Виктория поняла, что происходило в его душе. С грустной улыбкой она проговорила:

– Знаю, что мне не следовало этого делать.

Герцог устремил на нее грозный взгляд.

– Дорогая леди, делать то, чего не следовало бы, – судя по всему, ваше основное занятие. Будьте уверены, вам не избежать головомойки, какая вам и не снилась. – Он мог бы продолжать и дальше ее отчитывать, но не стал, не видел смысла оттягивать неизбежное, хотя, Бог свидетель, ему до смерти этого хотелось. – Ладно, рассказывайте, что узнал ваш сыщик.

– Они счастливы, – ответила Виктория и снова улыбнулась.

Должно быть, воображение сыграло с ним злую шутку. Наверное, ему послышалось, что они счастливы.

– Только не надо скрывать от меня правду, миссис Роуленд.

– Поверьте, я ничего не скрываю. Мой сыщик несколько недель проработал в доме Эллиота, и он со всей ответственностью утверждает: миссис и мистер Эллиот не просто ладят друг с другом из вежливости, а живут душа в душу.

– Выдумываете, да? – пробурчал Лангфорд. У него в голове не укладывалось, что отношения супругов, давшие такую трещину, могут вдруг наладиться. Может, он все-таки ошибался, долгое время пребывая в мрачной уверенности, что человечество обречено?

– Я не призываю вас верить мне на слово. Сыщика зовут Сэмюел Рипли. В прошлом месяце он три недели прослужил у Эллиота младшим дворецким под именем Сэмюел Тримбл. Я только подытожила сведения из его письменного отчета, который пришел вчера с вечерней почтой. Отчет изобилует подробностями и сплошь состоит из подслушанных разговоров и подсмотренных сцен. Все записано слово в слово.

Моей дочери не откажешь в умении видеть людей насквозь и брать на работу энтузиастов своего дела. Совершенно очевидно, что мистер Рипли провел не один час у замочных скважин и окон верхнего этажа. Мне даже пришлось бегло пролистать кое-какие страницы, чтобы не оскорбить свою деликатность.

У Лангфорда сдавило сердце. И стиснуло горло. Над ним так долго висела черная туча вины, что он уже забыл, какое блаженство доставляет ясный свет ничем не замутненной совести.

– Я захватила отчет с собой, если вас не затруднит послать за ним к моему экипажу.

Лангфорд поднялся и сам сходил за отчетом – довольно толстой и увесистой рукописью. И тут же, не отходя от ландо миссис Роуленд, тщательнейшим образом прочел составленную сыщиком хронику частной жизни мистера и миссис Эллиот. При этом он уделял особенно пристальное внимание тем из них, где описывались занятия супругов, которым они должны были бы предаваться не чаще, чем рождались их дети. Лангфорду очень понравились ласковые прозвища, которыми супруги награждали друг друга: «моя обожаемая пампушечка» и «мой лорд-громила». Лангфорд Фицуильям, его светлость герцог Перрин, возвращался в южную гостиную совсем другим человеком, возвращался, ослепленный непостижимой прелестью мира. Миссис Роуленд уже налила ему рюмку коньяку.

– Вот так-то, сэр, – сказала она. – Ничью жизнь вы не разрушили. Можете снова дышать свободно.

Герцог залпом осушил рюмку. Шумно выдохнув, проговорил:

– Я чувствую, что теперь могу с улыбкой на лице высидеть хоть сотню тихих семейных обедов.

– Чрезвычайно обнадеживающая новость. То-то удивятся мои знакомые, что я заманила к себе за стол самого герцога!

– Только лишь за стол? – усмехнулся он. – Куда девалось ваше честолюбие?

– Никуда оно не девалось, а просто притупилось. Сейчас мне вполне достаточно того, что я могу утереть знакомым нос нашей с вами теплой дружбой.