Конец сезона тоже не принес облегчения. При том развитии, какое получило железнодорожное сообщение, даже отъезд в «Вересковый луг» не спасал положения. В конце каждой недели она устраивала трехдневный прием, чтобы они с Фредди могли видеться, ни в коей мере не преступая границы приличий. В результате ее дом почти все время был заполнен гостями, так что вокруг хозяйки и Фредди постоянно кружились любопытные, доводившие беднягу до отчаяния, а Джиджи – до бессильного бешенства, какое испытывает престарелая графиня, когда мочевой пузырь лопается от выпитого чая, а возможности облегчиться нет, потому что кучер и грум лопнут со смеху, увидев ее паучьи ножки и отвисший мешком живот.

Джиджи мучилась от сознания своей вины. Сгорала со стыда. Изводилась от тоски.

Конечно, она понимала, что делает. Понимала, что изо всех сил оттягивает момент расплаты, когда придется выбирать: либо сделать последний шаг и выйти за Фредди, либо посмотреть правде в лицо и наконец признать, что это выше ее сил – даже несмотря на то что Камден устроился окончательно и бесповоротно.

Но как сказать об этом Фредди? Он от начала и до конца оставался ее верным другом. В этой неразберихе он ни разу не попрекнул ее – ни словом, ни взглядом. Он мужественно и безропотно подставил ей свое плечо, снося насмешки сплетников, которые выставляли его либо дураком, либо отъявленным альфонсом.

Она была перед ним в долгу. Фредци заслужил награду за свою преданность и бесконечное доверие. Он столько для нее сделал, был ее оплотом, ее Санчо Пансой, пока она, точно Дон Кихот, носилась в поисках приключений. Нет, она не вправе отплатить ему неблагодарностью.

В это время года вода в обмелевшем ручье была прозрачной как стеклышко. Она журчала и плескалась, время от времени вспениваясь пузырями и вспыхивая на солнце фонтаном брызг. Ивы лениво полоскали в ручье кончики гибких ветвей, словно кокетка, которая демонстрирует окружающим роскошную копну распущенных волос, с дразнящей медлительностью поворачивая голову то влево, то вправо.

Джиджи не знала, что она рассчитывала здесь найти. Не иначе как Камдена, который слетит с холма на лихом скакуне и подхватит ее в седло, точно русский казак. Она покачала головой, удивляясь собственной глупости.

Но Джиджи все равно не торопилась уходить. За десять с половиной лет она успела забыть, какой тут удивительный покой. Тишину нарушали только тихое бормотание ручья, шелест утреннего ветерка, резвящегося в кронах деревьев, блеяние овец на лугу неподалеку и… стук копыт???

Сердце маркизы отчаянно забилось в груди. Всадник приближался со стороны ее владений. Развернувшись на каблуках и подобрав юбки, Джиджи побежала вверх по склону.

Это был не Камден, а Фредди. Ее изумление было столь велико, что почти заглушило разочарование. Она даже не подозревала, что Фредди умеет ездить верхом. Неловко подкачиваясь в седле и упрямо цепляясь за поводья, он каким-то чудом управлялся с лошадью.

Подбежав к нему, Джиджи закричала:

– Фредди!.. Осторожнее, Фредди!

Она помогла ему высвободить ногу из стремени, за которое он, спешиваясь, зацепился каблуком.

– Не беспокойся, все в порядке, – пробормотал молодой человек.

Маркиза взглянула на часы. Фредди обычно приезжал двухчасовым поездом. Сейчас не было и одиннадцати.

– Ты рано. Что-нибудь случилось?

– Все как всегда, – ответил Фредди, неумело привязывая лошадь к дереву. – Просто я не знал, куда себя деть. Вот и сел на ранний поезд. Ты не против?

– Нет-нет, что ты! Я тебе всегда рада.

Бедный Фредди от встречи к встрече; таял; как свечка. У Джиджи защемило сердце. Какой он милый! И как ей хотелось, чтобы он был счастлив!

Она поцеловала его в щеку.

– Как вчера работалось?

– Я почти закончил одеяло для пикника.

– Замечательно, – улыбнулась Джиджи, радуясь за Фредди, как мать радуется за дитя. – А как вещи на одеяле? Как корзинка для пикника, забытая ложка, недоеденное яблоко и раскрытая книга?

– Ты помнишь? – изумился юноша.

Значит, от него не укрылась ее озабоченность. Да и было бы глупо надеяться на обратное.

– Конечно, помню. – Только очень смутно. И то лишь потому, что постоянно его об этом спрашивала. – Как с ними продвигаются дела?

– Бьюсь над книгой. Она наполовину на солнце, наполовину в тени, и я никак не могу определиться с бликами – то ли сделать их желтоватыми, то ли зеленоватыми.

– А какими их видит мисс Карлайл?

– Зеленоватыми. Потому-то я в растерянности. Мне казалось, они должны быть желтоватыми. – Фредди шагнул к ручью. – Мы еще в «Вересковом луге»? Помнится, я раньше не уходил так далеко от дома.

– За ручьем начинаются владения Фэрфордов.

– В один прекрасный день они стали бы твоими.

Маркиза внимательно посмотрела на собеседника.

– Земли мне и без того хватает.

Фредди вздохнул:

– Я имел в виду… Если бы у вас с лордом Тремейном все было хорошо. Или если бы вам удалось забыть прошлые обиды.

– Или если бы седьмой герцог не отдал Богу душу перед нашей свадьбой, – добавила Джиджи. – Жизнь идет не так, как задумано.

– Но о смерти седьмого герцога ты, наверное, жалеешь не так часто, – сказал Фредди.

Джиджи уже открыла рот, чтобы в тысячный раз за последние месяцы развеять его тревогу, как вдруг ее поразила нелепость и абсурдность всей ситуации. Фредди знал. В глубине души он понимал, что все изменилось, даже если открыто этого не признавал.

Его беспокойства не унять словами и не вырвать из сердца даже свадебной церемонией. И оно, словно призрак, будет прятаться в щель при свете дня и выползать, когда за окном спускается ночь или воет буря.

Ее молчание тяжелой гирей повисло в воздухе. Лицо Фредди застыло в недоумении. Наверное, он тоже привык к искусным выдумкам и заверениям, которые она выдавала с производительностью конвейера. Но слишком уж завралась. Замок, который она мысленно возвела для себя и для Фредди, был такой же фальшивкой, как намалеванный на заднике подмостков форт.

Ни слова не сказав, Фредди побрел вдоль ручья, словно стремился отдалиться от нее, чтобы собраться с мыслями. Еще можно было его приласкать и притвориться, что все прекрасно устроится, И в очередной раз обмануть его.

Какой же надо быть самонадеянной и даже наивной, чтобы столько времени твердо верить в свою способность осчастливить Фредди, самой при этом оставаясь несчастной! Так не бывает, чтобы в браке была счастлива только одна сторона. Счастливы либо оба, либо никто.

Маркиза нагнала юношу и взяла его за руку.

– Здесь хорошее освещение, – упавшим голосом проговорил Фредди. Сейчас он походил на творение своих любимых импрессионистов: образ задумчивого и чуть грустного человека на пленэре, в окружении буйной растительности и ярко-голубого неба.

Джиджи указала на ручей:

– Видишь то место, где ивы растут совсем близко к берегу? Там я впервые встретила лорда Тремейна.

Фредди, казалось, еще больше погрустнел.

– Любовь с первого взгляда?

– Почти. С первых суток. – Маркиза вздохнула. Было очевидно, что пришло время объясниться начистоту. – В каком-то смысле я стала жертвой молодости и неопытности: я впервые влюбилась без оглядки и не смогла справиться с напором собственных чувств. Но моим злейшим врагом была я сама – эгоистичная, близорукая и безжалостная к чужим страданиям. Я знала, что поступаю гнусно, когда решила обманом убедить Камдена в том, что его невеста вышла замуж за другого. Но меня это не остановило.

Фредди охнул. Она никогда не рассказывала ему, и вообще никому, куда уходят корни ее злополучного брака. Оно и неудивительно: эта неприглядная история раскрывала ее с той стороны, которая нравилась Джиджи меньше всего.

– Своей низостью я выклянчила у судьбы три недели счастья, но счастье это было с душком. А потом все с треском рухнуло. – Она вздохнула. – Жизнь быстро ставит заносчивых на место.

– Ты не заносчивая, – возразил Фредди. Ох, Фредди, славный Фредди!

– Сейчас у меня заносчивости, может, и поубавилось, но я же с самого начала не снизошла до того, чтобы рассказать тебе правду – о своем браке, о картинах…

Молодой человек пристально посмотрел на нее.

– Ты что, и впрямь думаешь, я полюбил тебя за то, что на твоих стенах висят какие-то картинки? Да я обожал тебя еще до того, как переступил порог твоего дома!

Маркиза сокрушенно покачала головой:

– Ах, жаль. А я-то надеялась, что все дело в картинах. Тогда вы с мисс Карлайл подошли бы друг другу во всех отношениях.

– Анжелика хочет сделать из меня гения. Второго Бугро – самого прославленного художника наших дней. Но меня не привлекают ни известность, ни способность печь картины как пирожки. Да, я медленно рисую, но мне все равно. Я нишу, что мне нравится и когда нравится: И я бы предпочел не ломать голову над тем, какого оттенка должен быть кусочек тени на холсте – желтоватого или зеленоватого.

Джиджи печально улыбнулась:

– Сочувствую. Но мне все равно хотелось бы, чтобы у вас с мисс Карлайл…

– Но люблю я тебя.

– Я тоже тебя обожаю, – сказала она от чистого сердца. – Я не знаю человека лучше тебя. Но если мы поженимся… между нами всегда будет стоять третий. Это нечестно по отношению к тебе. А со временем такое положение станет невыносимым. Я терзалась дни и ночи напролет. Ты ни разу не предал нашу дружбу. Я все спрашивала себя: как я могу тебя подвести, причинить тебе боль? Но в конце концов я поняла, что самым подлым образом обману твое доверие, если и дальше буду делать вид, будто все осталось как прежде. Нет, не в моих силах все изменить, как не в моих силах повернуть реку вспять. Я только могу быть честной с тобой – отныне и навсегда.

Фредди понурил голову.

– Ты до сих пор его любишь?

Вот он – вопрос, которого она не так давно боялась как огня и который он шесть недель назад не отваживался задать.