Габриэлла зябко поежилась и снова вспомнила обвиняющий взгляд Питера, который он бросил на нее перед уходом. Бедный Сент-Джеймс! За пять минут он лишился свободы, которую ценил больше жизни. Впрочем, так же, как и она. Мечты о браке и добропорядочной жизни распались в прах. И что же осталось на пепелище надежд? Оскорбленный жених и опозоренная невеста… Нечего сказать, весело начинается семейная жизнь.

Герцог Карлайлз ворвался в особняк Леко как торнадо, все сметающий на своем пути. Отправив вытянувшегося при его виде Гюнтера в комнату Габриэллы собирать вещи, он во всю мощь своих легкие крикнул:

— Розалинда!!!

Розалинда, в этот самый момент накладывавшая маску на лицо, подскочила с дивана и испуганно пролепетала:

— О, боже, он уже здесь.

Служанка тут же была отправлена за самым экзотическим неглиже, но не успела она и шагу ступить, как дверь в личное убежище мисс Леко распахнулась и на пороге появился герцог. Вид у него был такой, словно он явился сюда прямо из Африки, причем всю дорогу за ним гнались дикие львы и тигры.

— Август, дорогой! Ты здесь! — бросилась к нему Розалинда. — Я так рада, я ждала тебя только завтра.

— Как ты посмела? — загремел он, повелительным жестом останавливая ее на полпути.

— Что посмела? — по инерции она сделала еще шаг вперед и застыла, боясь ослушаться своего повелителя. — Что случилось, мой милый? В чем я провинилась перед тобой? — зачастила она, недоуменно моргая глазами.

— Розалинда, как ты могла? — Карлайлз устало махнул рукой и рухнул на диван. — Моя плоть и кровь! Моя дочь! — приговаривал он, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Габриэлла? — Розалинда ахнула, решив, что с дочерью что-то случилось. — Где она? Она больна? Скажи же мне, что с ней? — она подбежала к любовнику и схватила его за рукав.

— Она хуже, чем больна, — простонал герцог. — Она опозорена. — Он брезгливо стряхнул ее руку, вскочил и отошел к окну. — И, как я только что выяснил, по твоей вине.

Розалинда побледнела.

— Опозорена? Ничего не понимаю, объясни толком.

Герцог одарил ее уничижающим взглядом и отчетливо произнес:

— В Портмуте я получил записку от Уильяма Гладстона. Он сообщил мне, что моя дочь в страшной опасности, и я примчался в Лондон, загнав по пути три пары лошадей. Дома я застал сэра Гамильтона, который просил меня, не медля, ехать в «Монмартр.». Там-то я и застал свою дочь в объятиях этого развратника графа Сэндборна. Моя малютка стала жертвой самого из отъявленных негодяев! И знаешь, что он имел наглость заявить? Что делает это с твоего полного одобрения. Каков прохвост! Ну я до него доберусь!

Розалинда облегченно вздохнула. Зная шальной характер Габриэллы, она опасалась, что та выкинула что-нибудь похлеще.

— Август, дорогой, ну какая жертва? Габби не может быть жертвой Сэндборна: они ведь любовники… По крайней мере, собирались ими стать в самое ближайшее время.

Ноздри Карлайлза угрожающе раздулись, и Розалинда поняла, что объяснения не избежать.

— Видишь ли, Габриэлла без ума от графа, и он, я уверена, искренне любит ее. Бог мой, да ты бы видел, как он за ней ухаживал! Его репутация, конечно, оставляет желать лучшего, но я устроила ему форменную проверку, и он ее блестяще выдержал. Тогда я дала детям свое благословение. Это случилось всего три дня назад.

— Ты позволила дочери завести любовника и теперь так спокойно в этом признаешься?

— А почему я должна волноваться? — встревоженно спросила Розалинда. За все время их совместной жизни она ни разу не видела Августа в таком состоянии. — Когда Габриэлла окончила школу, я отправила ее в путешествие, а потом привезла домой, девочка немного отдохнула, и я решила, что пришла пора устроить ее будущее. Сначала я познакомила ее с одним французским графом. Тут как раз подвернулся этот Сэндборн, и я подумала: а чем плохо? Он богат, знатен и любит ее, а значит, будет заботиться и уж во всяком случае, не даст умереть с голоду. Не понимаю, почему ты сердишься. Я всего лишь хотела обеспечить дочери прочное положение.

— И не сказала мне ни слова! Даже не посоветовалась, — обвинил он. — Ты должна была спросить у меня разрешения или хотя бы узнать, какие у меня на нее планы.

— Планы! У тебя? — Розалинда прижала руки к пылающим щекам. — Да у тебя никогда не было на нее планов, ты даже ни разу не назвал Габриэллу своей дочерью! — выкрикнула она, перевела дух и продолжала: — Ты всегда вел себя так, будто ее не существует, а в школе навестил девочку только один раз, хотя в Париже бывал по три-четыре раза в году. Когда я заикалась о Габриэлле, ты грубо обрывал меня, и вот теперь, оказывается, у тебя есть на нее какие-то виды.

— Но я же знал, что она учится в престижной Академии, и просто не хотел лишний раз травмировать ребенка, — начал оправдываться герцог, покраснев, как рак. — Я… я никогда не отвергал ее. Если ты хорошенько покопаешься в памяти, то вспомнишь, что именно я платил за эту дорогую школу, будь она проклята.

— Нет, дорогой, — с усмешкой заметила Розалинда. — Ты платил мне, а я уже платила за школу. Габриэлла носит фамилию Леко, и она только моя дочь. А с памятью у меня все в порядке, и я прекрасно помню, что когда Габби родилась, ты потребовал, чтобы я убрала ее с твоих высокочтимых глаз. И я уступила, но не забыла про обязанности матери. Теперь я хочу, чтобы у Габриэллы был богатый, щедрый покровитель, и, клянусь Богом, он у нее будет!

— Покровитель? — прошипел он. — Значит, ты намерена превратить мою дочь, мое бесценное семя в обыкновенную шлюху? Больше того, ты подобрала ей мужчину, единственное достоинство которого глубокие карманы, Карлайлз двинулся на нее, угрожающе сверкая глазами. — В «Монмартр» меня вытащил не кто иной, как Уильям Гладстон, премьер-министр Британии. И знаешь, кого он привел с собой? Епископа Лондонской церкви! И в присутствии этих достойнейших джентльменов я был вынужден лицезреть собственную дочь в объятиях великосветской свиньи. Никогда в жизни я не был так унижен!

Он, видите ли, унижен! А как же Габриэлла? Со слов герцога Розалинда поняла, что вся компания ворвалась в номер, когда Габриэлла и граф занимались любовью. Может быть, даже в первый раз…

— Моя бедная дочурка, как она сейчас оскорблена и подавлена! — Розалинда схватила герцога за руку. — Где она? Я хочу пойти к ней.

— Она в моем доме, — с ледяным спокойствием произнес Карлайлз. — И она останется там, — пока не будут произнесены законные клятвы.

— Клятвы? Какие клятвы?

— Супружеские, разумеется. Сэндборн — распутник и будет относиться к Габриэлле, как к уличной девке, поэтому она выйдет за него замуж. Они поженятся сразу же после получения лицензии, а это будет дня через два — максимум три. Сюда я приехал, чтобы забрать ее вещи и служанку.

Розалинда смотрела на него и чувствовала, как холод сковывает ее сердце. Никогда еще герцог, ее Август не был таким праведным и таким непреклонным. Она не отрывала от него глаз, а в голове вертелись его слова:

«Без клятв она не больше, чем шлюха», Розалинда беззвучно открывала рот, словно рыба, вытащенная из воды, но, наконец, собралась с силами и робко заметила:

— Но, Август, ты сам себе противоречишь. Ведь мы с тобой не произносили супружеских клятв.

— Ох, Розалинда, ну что ты сравниваешь, — он нахмурился. — Ты моя любовница, а Габриэлла дочь.

— Понятно, — Розалинда едва могла дышать. Герцог расправил плечи и направился к выходу. У самых дверей он остановился и обронил:

— Церемонию, я думаю, лучше провести в какой-нибудь маленькой церкви подальше от центра. Я сообщу тебе, когда все закончится.

— Когда закончится? — переспросила она. — Ты хочешь сказать… — он отвел глаза, Розалинда все поняла. — Ты хочешь сказать, что я не смогу присутствовать на свадьбе дочери? — у нее подкосились ноги, и она ухватилась за спинку стула. Комната поплыла перед глазами, весь ее мир пошатнулся. — Но я же мать, Август, ты не можешь лишить меня этой возможности.

— Ради Бога, Розалинда, призови на помощь свое здравомыслие, — высокомерно бросил Карлайлз. — Ведь Габриэлла выходит за графа.

Он вышел, даже не попрощавшись. Ну, разумеется, она же для него только любовница, а, значит, обыкновенная шлюха.

Какое-то время Розалинда слышала его голос, отдающий приказания Гюнтеру, а потом все стихло. Такое затишье бывает перед бурей.

— Боже мой, после двадцати лет, — прошептала Розалинда и покачнулась. — После двадцати прекрасных лет выясняется, что мы совершенно чужие люди. О, Август, как ты мог?

Пулей вылетев из «Монмартра», Питер поехал прямо в клуб. Там он укрылся в баре и залпом выпил несколько бокалов неразбавленного бренди. Бармен, знавший обычную дозу графа, с удивлением наблюдал за ним, а когда Питер добрался до дна очередного бокала, отвел его в свободную комнату наверху и повесил на нем табличку «не беспокоить».

Очнулся Питер только на следующий день и, угрюмо потирая отросшую за сутки щетину, поехал домой. Его растерзанный внешний вид был лишь жалким отражением тех разрушений, которые произвел в его душе предыдущий вечер. Чувство вины, злость, унижение, негодование и досада — меньше чем за сутки он испытал всю гамму отрицательных эмоций, и каждая оставила свой след в его сердце.

То, что Гладстон поймал его в ловушку, было отвратительно само по себе, но то, что он использовал для этого Габриэллу, приводило Питера в ярость и заставляло гневно сжимать кулаки.

Вновь и вновь прокручивая в. мозгу вчерашние события, Питер вдруг осознал, что старик Уильям разговаривал с Габриэллой еще раз. Но где и когда? скорее всего в театре, а раз так, то он наверняка следил за ними, изыскивая возможность «спасти» Габриэллу. Сам факт слежки просто взбесил Питера. Он считал, что это низко, непорядочно и не по-британски. Правда, то же самое он проделывал с Гладстоном, но это как-то ускользнуло от его сознания.

Забыв на время о премьер-министре, Питер мысленно вернулся к Габриэлле. Неужели лживая девчонка с самого начала знала о заговоре против него? Можно ли нанести больший урон репутации, чем обвинение в совращении и принудительный брак? А все эти безумства: потешки, шахматы, куплеты и прочие чудачества? Тут сразу видна рука опытного руководителя, и Розалинда как раз годится на эту роль. Или Габриэллу тоже хладнокровно использовали?