ХIII

Валерия Викторовна в наших беседах довольно часто упоминала о селе, родом из которого была. Я слушал ее с интересом. Когда она рассказывала о родителях и своем детстве, с ней происходили перемены. Я уже не раз замечал, что при подобных воспоминаниях она превращалась в того самого ребенка, которым была когда-то и который теперь стоял перед ее внутренним взором. У нее в глазах появлялся огонек, губы расплывались в улыбке, в голосе и интонациях появлялась юношеская энергия, а выражение лица становилось совершенно беззаботным, если не сказать блаженным. Затем она как будто вспоминала, что не одна, и лицо тут же принимало прежнее выражение. Она всегда была эмоционально сдержана со мной. Все время она старалась сохранять образ гордой, неприступной, независимой женщины, всего достигшей самостоятельно, что, в общем-то, было правдой. Поэтому, когда в ней проскальзывало что-то выходящее за рамки этого образа, меня охватывало беспокойство, я терялся и не знал, как себя вести. К счастью, это длилось совсем недолго, и та Валерия Викторовна, к которой я привык, возвращалась.

Я же как столичный житель был влюблен в городскую жизнь. Я любил наш шумный, многолюдный город со всеми его недостатками. Село для меня являло собой совершенную скуку и мысли, и быта. Проезжая мимо сел и поселков, я с грустью смотрел на беленые хатки и старые избы, обветшалые, накренившиеся ограды и на старушек в платочках, одиноко сидящих на лавочках перед домом после не по возрасту тяжелого трудового дня. В душе я был рад, что живу иначе. Уже через каких-нибудь полчаса я несся по трассе, с удовольствием вдыхая выхлопные газы, провожал взглядом обгоняющие меня иномарки, читал замысловатые названия пригородных кафе, рассматривал строящиеся особняки и представлял, какими они будут и кто в них поселится.

Мы с Валерией Викторовной были совершенно разными. Взять хотя бы детство. Она рассказывала мне о нем не раз, но я пропускал все мимо ушей и не мог понять, что именно она хочет этим сказать. Ведь сама она давно уже жила в городе, с тех самых пор, как уехала в столицу учиться. Свыклась и теперь очень ценила условия большого города, которые давали ей возможность работать, преподавать и публиковаться. Мегаполис успел пленить ее бурлящей, разнообразной жизнью. А ее пристрастие дождливыми осенними или холодными зимними вечерами пить ароматный, дымящийся кофе в одном из уютных кафе указывало на натуру гурмана. Поэтому, когда я слушал ее красочные воспоминания, я считал, что она по-писательски искусно романтизирует сельскую жизнь, которая в ее детские годы виделась ей именно такой — красочной.

Главным персонажем в рассказах В.В. о детстве была ее бабушка. Человек, умудренный жизненным опытом, теплый, уютный и чуть ли ни мистический. Именно у бабушки она находила покой, умиротворение, ответы на все свои вопросы и защиту от всех детских бед и горестей. Я знал историю о том, как Валерия Викторовна, будучи своенравной и непослушной девчонкой, убегала к цыганам, которых все боялись и которыми пугали детей во всей округе. Вместо того чтобы помогать родителям по хозяйству, она подолгу проводила время в поле, а когда видела бродячий табор, безо всякого страха бежала туда и просила научить ее цыганским танцам. И они ее учили. И она танцевала. Я не знал, верить ли ей. Скорее нет, чем да. Мне казалось, что все, о чем она рассказывает, не более чем писательский вымысел. Я наслаждался сюжетом, красноречием и ее богатым воображением. В то же время, наученный ею же анализировать абсолютно все, я заключил, что в их семье было далеко не все гладко, от чего ребенок и укрывался у бабушки, которая отдавала внучке все свое тепло, внимание и заботу. У кого, как не у бабушек, есть время на внуков. Наверное, уже тогда, в детстве, в маленькой девочке проявилась и заявила о себе натура художника. Мечты и воображение уносили ее далеко от действительности, тогда как ее сестры вполне соответствовали прозаической сельской жизни. Они не любили читать, не мечтали уехать в город учиться и вместо того, чтобы убегать к цыганам, были преданы возложенным на них обязанностям по дому. В.В. была другая.

Имея, как и все преподаватели, длительный отпуск летом, она каждый год на целый месяц уезжала к себе домой, на лоно природы, восстановить силы после тяжелого учебного года. Теперь же был только май, я сидел у нее дома, мы пили чай, как вдруг неожиданно она заговорила о поездке на родину. Начала Валерия Викторовна с того, что ее лаборантка Люся давно просит отвезти ее к знахарке. Предусмотрев мою реакцию, она не дала мне перейти в наступление и, перебив меня, спокойно сообщила, что на следующие выходные они с Евгением везут Люсю к ней, в село, так как в тех краях обитает знахарка, которая издавна славится уникальным родовым знанием. В недоумении я уставился на В.В., и тогда она все так же спокойно предложила мне к ним присоединиться. Я отказался сразу же и наотрез. Моему возмущению не было предела. Я не верил своим ушам! И это мне говорил человек, занимающийся психоанализом, которым, кстати, я увлекся с ее же подачи! Наблюдая бурлящие во мне страсти, она только улыбалась. Выдержав паузу, Валерия Викторовна то ли в шутку, то ли всерьез приравняла этот вид шарлатанства к психоанализу и сказала, что когда-нибудь она объединит эти два знания в одно, построит в селе школу и наберет учеников.

Домой я ехал сам не свой. Конечно же, это она рассказала Люсе о чудодейственной знахарке в ее краях, иначе откуда бы та об этом вообще узнала? Да, видать, еще настолько красочно рассказала, что Люся готова была ехать за тридевять земель. Одно дело считать свою бабушку источником мудрости, которая действительно могла помочь многим, и совсем другое — втягивать не сформировавшуюся душу, как называла Валерия Викторовна студентов, в авантюру! К таким методам у меня было категорически отрицательное отношение. Но не могла же этого не понимать сама В.В.! Здесь должно быть что-то еще, какая-то причина, какое-то объяснение… Когда я вспомнил, какую проблему Люся собиралась решить таким способом, я только пренебрежительно фыркнул. Она хотела обрести молодого человека, и не простого, а перспективного, такого, с которым можно было бы построить долгосрочные, официальные отношения, то есть замужество. Перспективный ухажер, в понимании Люси, — это состоятельный и щедрый человек, который дарит дорогие подарки. Когда-то я это услышал от нее самой. В тот же момент Люся для меня превратилась в существо с одной извилиной в голове и приоритетной функцией — потреблять. К счастью, проблема ее была из разряда разрешимых, не требующая срочного и серьезного вмешательства специалиста. С физическим здоровьем у нее был полный порядок. Но почему тогда Валерия Викторовна сама ею не займется? В ум Люси я не верил, поэтому для меня не было ничего удивительного в том, что она могла согласиться на подобное.

Я отлично помнил, как Валерия Викторовна однажды сказала мне: «Психоанализ для умных и смелых людей, которые способны и желают себя познать. Для таких, как я и ты, кто может дышать только полной грудью. И в этом мы с тобой похожи — мы оба страстно влюблены в жизнь». Услышанное произвело впечатление, пролилось как бальзам на душу. Впервые тогда она сказала о нашем сходстве, до этого говорила только о различиях. На любые мои уверения в любви я только и слышал в ответ: «Ты ошибаешься, Саша, мы с тобой из разных миров». И каждый раз я обижался и подолгу дулся. Если психоанализ только для интеллектуалов, значит точно не для Люси. На предлагаемый В.В. психоанализ в отношении себя я не соглашался. При этом я охотно рассказывал ей свои сны, конечно же, не все, только те, где, на мой взгляд, не было ничего такого, чем она могла бы воспользоваться. Зная, что в анализе упор делается на детстве и родителях, я упорно избегал этих тем. Хотя как можно их избежать при тесном общении и дружбе… Я рассказывал, но только то, что казалось мне совершенно бесполезным для психоанализа. Я не учел главного — для психоанализа важно абсолютно все, о чем заговаривает сам человек. Но у меня действительно не было ничего такого, чем я хотел бы поделиться, излить душу. Не было ничего, что мучило бы меня, ело изнутри и желало прорваться наружу. У меня было прекрасное безоблачное детство и прекрасные, любимые родители. Они безумно любят меня, а я безумно люблю их. Вот и все, что я мог рассказать. Люся же постоянно и охотно ругала своих родителей на чем свет стоит. Она давно уже жила отдельно от них и, как я понял, не поддерживала с ними даже формального общения. Как-то после праздника, на который мы явились в гости к Валерии Викторовне, пока я надевал ботинки, она и Люся, ожидая меня, стояли рядом, и между ними завязался такой разговор:

— Вот вы, Валерия Викторовна, такая классная, я просто не могу! С вами обо всем можно поговорить, вы все понимаете! Так хочется вас обнять! — и уже в объятиях Валерии Викторовны Люся продолжила: — вот бы мне такую маму! А давайте вы меня удочерите, а?

— Так вы и так все мои дети, а как же, и ты, и Саша.

Когда я поднялся и был готов уходить, увидел два устремленных на меня взгляда. Валерия Викторовна продолжала обнимать Люсю.

— Спасибо, но я хочу, чтобы моей мамой была только моя мама, и никакой другой мне не нужно! — ни секунды не раздумывая, произнес я и сам открыл входную дверь.

Я ответил резко. По дороге домой я молчал и думал о том, что искренность вырвавшихся у меня слов не делает их менее обидными. Нужно быть мягче. Ведь я не хотел обидеть Люсю, наоборот, я очень сочувствовал ей, мне действительно было жаль, что у нее такая ситуация в семье. И тем более я не собирался обижать Валерию Викторовну. В ответ на мои слова она очень внимательно посмотрела на меня, в ее глазах я увидел и одобрение и обиду одновременно. Ее взгляд был подобен взгляду шекспировского героя из какой-нибудь драмы, принявшего вызов.