Дошло до нее не сразу, но дальше мы отправились быстрым шагом и уже без остановок. Я по-прежнему сохранял небольшую дистанцию, но Валерию Викторовну из поля зрения не выпускал. Когда мы все же добрались до нужного нам сектора, я понял, что выбор пятнадцатью минутами не ограничится. Тканевый квартал занимал несколько рядов по всему периметру рынка. Я решил не вмешиваться и всецело предоставить выбор женщинам. И наверняка снова заскучал бы, но взгляд Валерии Викторовны при встрече и прикосновение ее руки при выходе из маршрутки сделали свое дело. Я не спускал с нее глаз, жадно ловил каждое ее движение, но как только кто-нибудь из моих спутниц оборачивался, я напускал на себя безучастный вид. Уже довольно много времени мы двигались от прилавка к прилавку, а не прошли еще и половины. Точки продажи были устроены по-разному и для образцов тканей имели самые различные конструкции. К одним нужно было заходить внутрь, у других ткани были выложены снаружи. Возле одного из очередных прилавков стоял деревянный поддон, небольшое возвышение, на которое можно было становиться. Такие обычно используют во время дождя, чтобы покупатели не стояли в луже. Нынче было сухо, а поддон стоял. Валерия Викторовна его не заметила, и рассматривая товар, споткнулась. К счастью, она не упала, а лишь слегка коснулась коленом земли. Ее вовремя под локоть подхватила Люся. Все обошлось. Я среагировал, но, оказавшись на достаточно большом от них расстоянии, ничем не смог помочь. Я видел, что все уже в полном порядке и ничего страшного не произошло. Из деликатности я не стал заострять на этом внимания, и подошел с невозмутимым видом, будто ничего и не случилось. И получил за это сполна. В то время как Люся продолжала суетиться вокруг нее, сама Валерия Викторовна обвинила меня в полном безразличии к ее персоне. Ее упреки сводились к тому, что я не только не пришел на помощь, но даже не посчитал нужным поинтересоваться ее самочувствием! Но как же она ошибалась! Похоже, я просто перестарался со своим напускным спокойствием. Последствием падения явилось только небольшое пятнышко на брюках, которое Валерия Викторовна теперь рассматривала. Дальнейшее произошло совершенно спонтанно. Я бросился к ларьку и купил бутылку минеральной воды. Не обращая никакого внимания на Люсю и прохожих, я опустился на колени перед Валерией Викторовной, отодвинул подол ее пальто и, смочив руку водой, начал тщательно счищать пятно с черной материи. На все про все ушло не больше минуты, и я уже хотел подняться, как вдруг почувствовал на своем затылке ее руку. Так и оставшись на коленях, я замер с бутылкой воды в руках. Я ощутил на шее легкое, нежное прикосновение ее пальцев. Пару секунд она перебирала мои волосы, после чего убрала руку. Я поднялся и оказался лицом к лицу с Валерией Викторовной, мы стояли так близко, что почти касались друг друга. Мне хотелось ее поцеловать, и я еле сдерживался.

— Ну вы даете, — раздался голос Люси где-то позади, — я вам не мешаю, вообще? — с тенью ревности в голосе она выделила слово «вообще».

Я тут же отступил в сторону. Валерия Викторовна только улыбнулась и, обняв и меня и Люсю, произнесла:

— А давайте купим те, что понравились мне в самом начале.

С тех пор наше с Валерией Викторовной общение стало более тесным. Дистанция между нами, как и раньше, сохранялась, но теперь я бывал у нее не только по выходным и праздникам, а намного чаще. Мы виделись чуть ли не каждый день. Я ожидал ее после занятий, мы гуляли, я ее провожал, и, как правило, дело не обходилось без чашки чая. Но мне очень редко удавалось улучить хоть минутку и остаться с ней наедине. Каждый раз кто-то находился рядом. Дома всегда был Артем, и частенько захаживали гости — коллеги, ученики, аспиранты. Когда мы все же оставались одни, это было, как правило, какое-нибудь общественное место, а значит, ухаживать надо было так, чтобы этого не было заметно. Своему окружению Валерия Викторовна представляла меня как своего ученика, добавляя при этом, что я самый талантливый из всех. Конечно же, я отдавал себе отчет в том, что это утверждение не имеет ничего общего с правдой. От всех остальных я отличался не столько своим талантом, сколько своим страстным влечением. Я был ее тайным поклонником, которому благоволили и которого выдавали за лучшего ученика. Но Валерии Викторовне наша дружба нравилась, она давала мне это понять. Во что-то большее она пока не переходила, но я ловил то мимолетные взгляды, то прикосновения, то улыбку. Даже когда она была занята другими, я чувствовал, что она ощущает мое присутствие, каждый раз подавая мне какой-нибудь знак. Между нами существовала связь, которая выдерживала все нормы приличия настолько, что о ней никто не догадывался, по крайней мере, мне так казалось. Никто, кроме Люси. Она находилась рядом с нами чаще всех и не могла не улавливать флирт даже в самых невинных разговорах. Думала ли она, что мы спим вместе? Наверное, думала. Ибо всем своим видом она намекала, что догадывается о чем-то таком…

Как-то за чашкой кофе в одном из наших любимых кафе Валерия Викторовна открыто заговорила со мной о сексе. Тему наших разговоров всегда задавала она, и, даже если мне не хотелось продолжать, всегда побеждала ее настойчивость. Она так или иначе провоцировала меня на дискуссию, которая частенько упиралась в мое сопротивление, в результате возникал спор. И чем эмоциональнее я реагировал, тем большее удовольствие доставлял Валерии Викторовне.

Она начала с чувственной природы любого рода привязанности. Мы не виделись несколько дней, я по ней успел соскучиться, и она сегодня казалась мне особенно привлекательной. Поэтому я не стал противиться и слушал, заранее понимая, что грядет очередная провокация. То, что я испытывал к ней половое влечение, сомнений не вызывало. И было бы глупо с моей стороны не доверять своему телу. Свое желание я вовсе не стремился подавлять. Мне было вполне комфортно знать о нем и в нем пребывать. Но я еще не научился называть вещи своими именами, у меня не было такой потребности. Но именно этого требовала от меня Валерия Викторовна. Она прямо-таки вознамерилась от меня этого добиться. На отношения «на равных» я в данном случае не претендовал, к равенству не стремился. Мне нравилась моя страсть и все, что с ней связано, преграды в том числе. Любым формам я все же предпочитал романтические проявления своих чувств. Я выражал их, как умел, как получалось. Или думал, что выражаю, ибо многое происходило исключительно у меня в голове. Я никогда не воображал и не представлял сам половой акт. Да, мне снились сны, и они были эротичны. Но, как правило, я мечтал о поцелуе, думал, как удивить или обрадовать, как вызвать на лице женщины улыбку. Бывали дни и вечера, когда волна нежности и желания захлестывала меня, таких дней становилось все больше, и с некоторых пор таким стал каждый мой день. Когда я представлял поцелуй, действие происходило медленно, с замиранием сердца. Такую сцену я мог прокручивать в голове множество раз. При этом я вспоминал и лелеял взгляд, улыбку, слова, прикосновения. Пожалуй, самым эротичным в моем воображении был момент, когда женщина перед поцелуем отводит голову чуть назад и в сторону.

Именно это я часто представлял в связи с г-жой Мариной. И чем сильнее мое сердце выпрыгивало из груди, тем больше мне это нравилось. Мне нравилось сгорать от желания. Я был болен своей страстью и не хотел выздоравливать.

В Братстве пылкость и темперамент эротического характера осуждались. Для старших учеников существовал способ борьбы с таким «недугом». Помимо аскетического образа жизни и умеренности во всем, существовало предписание или «график» воздержания. Более подробно об этом Аня должна была еще выведать у Виталика. Пока что мы только знали, что в этом графике по пунктам расписано, что нужно делать и как. И каждый старший ученик должен был отмечать в соответствующей графе, что выполнено, а что нет. А в конце каждой недели по этому поводу проводилось собрание и беседа с учителем.

После ссоры между Аней и Виталиком, когда на исповеди он выложил Форту все подробности их с Аней связи, отношения между ними стали натянутыми. Виталик так ничего и не понял. Он продолжал все рассказывать своему учителю и признавался в этом Ане. У нас даже появилась для него кличка — «побитая собака», потому что в последнее время он все чаще и чаще напоминал именно побитого пса. Аня пыталась с ним договориться. Брала с него честное слово, угрожала порвать с ним, даже прогоняла, но каждый раз все повторялось, он делал это снова и снова. И каждый раз он признавался ей в этом с грустными глазами, «поджав хвост». Бывало, на какое-то время он пропадал, потом снова появлялся, клялся Ане в вечной любви, стоял у нее под окнами. В конце концов ей становилось его жалко, она его прощала, и тогда они пытались наверстать упущенное. К их постоянным ссорам и примирениям я уже привык. Из побитой собаки Виталик вдруг превращался в страстного, на все готового любовника, и эти их отношения меня успокаивали в том смысле, что они совершенно выходили за рамки диктуемой Братством умеренности. Передо мной была самая обычная влюбленная пара. И пока в них бушевала страсть, они были неподвластны Братству.

Своими призывами к активной борьбе с недостатками Братство повлияло и на меня. Я старался победить некоторые свои вредные привычки, например, лень. Но бороться со страстью я категорически отказывался. Мне казалось, что именно в ней и заключается жизнь. Валерия Викторовна так и говорила — страсть это сама жизнь. И в этом я был с ней согласен. Она не только не пыталась тушить огонь во мне, она его всячески разжигала. Но как замену половому акту она предлагала сублимацию. Я страшно на нее за это злился до тех пор, пока не понял, что и сама она пользуется тем же методом. Писателю необходима страсть, именно ее он и изливает на бумагу. Сексуальную энергию, которую она получала от меня, она использовала в своей работе.