Кофе был готов и разлит в керамические чашечки. Не верилось, что все это происходит со мной, — я в ее доме, на кухне, наедине с ней, она так привлекательна, так внимательна. Г-жа Марина дома и в Братстве — это два разных человека. Сейчас она казалась более естественной. Какая же из них настоящая? Та, что сейчас передо мной, или та, которую я вижу в Братстве? И которая из них нравится мне больше? Определенно и та, и эта. Они обе одинаково безумно мне нравились. Просто у себя дома Марина Мирославовна могла позволить себе быть менее серьезной и официальной. В конце концов, каждый из нас бывает разным дома и на работе. Подобно фанатику, идеализирующему своего кумира, я понял, что кумир тоже человек. В моем случае — это женщина и очень сексуальная женщина!

— Форт, ты к нам присоединишься? Я сварила кофе на всех! — прокричала Марина Мирославовна в сторону комнат.

Как по команде, сразу же появился Форт. На нем был костюм в клеточку, в котором его привыкли видеть в Братстве. Он сел возле жены и достал сигареты.

— Можно и мне? — и г-жа Марина взяла из пачки одну.

Форт дал ей прикурить. Она неглубоко затянулась и выпустила дым, после чего посмотрела мне прямо в глаза. Наверное, они у меня были широко открыты. То, что я видел, было для меня крайне неожиданно. Если бы я не увидел этого собственными глазами, никогда не поверил бы. Между глотками кофе она продолжала курить, делая это крайне изысканно и эстетично. Марина Мирославовна курит!

Фортунатэ затягивался часто и глубоко, дым валил даже из ноздрей. О том, что старший курит и курит много, в Братстве было известно всем. Об этом нам даже как-то рассказывали на одной из лекций, вот такой, мол, недостаток у этого всеми уважаемого и любимого человека. Тогда я почему-то подумал о Фрейде, который курил, правда, сигары, и не отказался от этой привычки, даже когда этого потребовало состояние его здоровья. Только вот Фрейд был мне глубоко симпатичен, а Форт совсем наоборот.

— Ну, что, рассказывай!

— Что рассказывать, Марина Мирославовна?

— Как ты нас нашел, например?

Я ожидал, чего угодно, только не этого вопроса, да еще прямо в лоб. Форт все время держал руку с сигаретой возле подбородка и внимательно за мной наблюдал. От милого итальянца с шаловливостью маленького ребенка, каким он старался казаться в Братстве и на летнем выезде, не осталось и следа. Одной из многочисленных лестных характеристик старшего Братства была «человек с душой ребенка». Его коллеги и старшие ученики поддерживали этот миф. Ни он, ни его сверлящий взгляд совершенно не удивили и не смутили меня. Но вопрос задала она! Я должен был что-то ответить, но совершенно не знал что. Было ясно, что пауза затянулась. Вдруг я, как будто со стороны, услышал свой собственный голос:

— Работа у меня такая!

Сказал, так сказал. Я и сам не понял, что имел в виду.

Форт сидел мрачнее тучи и уже прикуривал следующую сигарету.

— И чему вас там еще обучают, если не секрет, конечно? — весело спросила Марина Мирославовна, подливая себе кофе. Ни ее голос, ни интонация не изменились. Только теперь мне стало ясно, к чему привела моя реплика, но было уже поздно. Я не верил своим ушам. Разговор принял неожиданный и весьма интересный оборот. Теперь мне оставалось либо врать, либо продолжить игру, что, в общем-то, было одним и тем же. Если бы дело касалось только лично Марины Мирославовны, я бы ей во всем признался и молил о прощении. Но в сложившейся ситуации отступать было некуда.

— Память тренируем, — с невозмутимым видом ответил я. И мой ответ был недалек от истины. Любой студент, в том числе и я, тренирует память в университете. К тому же когда-то в интернете я нашел видеотренинг и проделал все предлагаемые в нем упражнения. Конечно же, я знал, что имела в виду Марина Мирославовна, задавая свой вопрос.

— А как вы к этому относитесь?

Я задал этот вопрос, чтобы убедиться в правильности своих предположений, иначе свою догадку я мог расценивать как одно из хитросплетений своей буйной фантазии.

— Мы нормально относимся, стараемся сотрудничать!

На этих словах своей жены Фортунатэ залпом выпил свой кофе, затушил окурок и поднялся из-за стола.

— Марина, закроешь за мной? Мне пора! — бросил Форт через плечо, проходя мимо меня.

— До свидания, — холодно ответил я ему.

Марина Мирославовна вышла вслед за мужем. Судя по тому, сколько она отсутствовала, он ушел не сразу. В коридоре между ними что-то происходило, но слов я не слышал. Пока ее не было, у меня в голове пронеслось все, что происходило еще минуту назад. Я не знал, что теперь делать, как быть. Я облокотился на стол и закрыл лицо руками. Я слышал, как Марина Мирославовна вернулась. Она снова стояла позади меня. Я не поднимал головы.

— А, вообще, знаешь, без предупреждения… Александр, Саша?.. Только не говори, что ты плачешь…

Это было правдой, я плакал, и плечи непроизвольно вздрагивали. На затылке я почувствовал ее руку. Она дотронулась до волос и провела ею вниз по спине.

— И что мне с тобой делать? — строгие ноты в ее голосе отсутствовали.

— Простите меня! Я пойду, можно? — рукавом рубашки я утер слезы.

— Можно.

Давая мне возможность пройти, она отошла в сторону. Я прошмыгнул в коридор и шнуровал ботинки. Г-жа Марина снова оказалась возле меня. Сидя на корточках, я смотрел на ее колени, мне хотелось их поцеловать. Я не знал, что буду делать, выйдя за порог. Вот так, у ее ног, мне было, как никогда, хорошо и спокойно. Решившись взглянуть ей в глаза, я упал в их бездну. Еще минуту назад я плакал, а теперь обрел силу. Я любил ее! Не поворачиваясь к Марине Мирославовне спиной, я нащупал дверную ручку и нажал на нее. Дверь не поддалась. Тогда она, подойдя ко мне вплотную, повернула ключ в замке. Это длилось всего мгновение, но для меня время остановилось. Ее шея, плечи, лицо находились так близко, что я мог ощущать ее запах и чувствовать ее дыхание. Она пахла медом, кофе и сигаретным дымом. Ее волосы чуть касались моего лица. На шее слева я заметил родинку. Дверь приоткрылась. Марина Мирославовна отступила назад. Она хотела подать мне куртку, но я схватил ее с вешалки и, не произнеся более ни слова, пустился вниз по лестнице. Во дворе я схватил снег и натер им лицо, глянул на окно, в котором все еще горел уютный желтый свет.

Несмотря на то что, ляпнув глупость, я совершил страшную ошибку, и это для меня было очевидным фактом, я, сам не знаю почему, радовался как ребенок, причем всему вокруг. Я спустился в метро. Судя по электронному табло, до Нового года оставалось менее пяти часов. Выходило, что в гостях я пробыл целых полтора часа. Я не верил своим глазам. Этого просто не могло быть! С самого начала я думал зайти всего на минуту. Ясно, что минутой дело не ограничилось бы, но целых полтора часа…

Скажите на милость, чему мне было радоваться? Ведь ясно же, что теперь все двери в Братстве для меня будут закрыты. Я не узнаю того, что собирался, я никогда не узнаю ни тайны Братства, ни тайну г-жи Марины. Невозможно было представить Братство без нее, они были одним целым. А вдруг нет, вдруг она и сама не знает всей тайны до конца? Может, ее используют, как и всех остальных? Тогда кто? У меня был хоть маленький, но шанс это выяснить, и я его лишился. Все, что мне теперь светило, это оставаться тенью, или, как они это называли, слушателем, которым я в сущности и был до сегодняшнего дня, но уже без какой-либо перспективы продвижения. Теперь, сколько бы лет я ни ходил в Братство, в какой бы группе не оказался и в какие бы направления не записывался, я не попаду в группу старших учеников. Срок обучения ничего не решает, пример тому Виталик. Но и лишить меня того, что я уже имел, — возможности видеть Марину Мирославовну на вводном курсе и иногда в Доме — никто не может. Никто не запретит мне продолжать ходить на ее лекции. Это уже плюс. Повторно слушать любую из лекций, но только низшего курса, имел право каждый член Братства. А вот старшие курсы посещать запрещалось. Да я, в общем-то, и не стремился. Почему существовал этот запрет, я не знал. Возможно, все, что мы изучали, было подготовкой к чему-то главному, к тому, что скрывалось от просто слушателей и было известно старшим ученикам.

С обучением они точно не спешили. Как я уже говорил, информационный поток стал куда беднее, чем на курсе Марины Мирославовны, а научность подаваемого материала становилась все более сомнительной. В чем тогда смысл и что изучают старшие ученики? Теперь узнать это мне будет гораздо сложнее, если вообще возможно. Так чему же я все-таки радовался? Думаю, сближению с ней. Хоть между нами ничего и не было, что-то в ее поведении все же изменилось. Я не мог объяснить, что именно, но я это чувствовал. Она не стала на сторону Форта, она не вела себя, как обычно, — официально и холодно. Если предположить, что та, некая, подразумеваемая ими организация, в которой я якобы состою, представляет угрозу Братству, она могла вести себя совсем иначе, резко, как вела себя с теми залетными ребятами на базе во время спектакля. Но этого не было! Я верил ей! Там, на кухне и в коридоре, мы были одни, только я и она. В какой-то момент я подумал, что все пропало, а теперь был счастлив. Если бы она была со мной холодна, я бы погиб. Она могла меня уничтожить, но не сделала этого. Наконец-то она видела во мне не только члена Братства. И пусть совсем недолго, но она была со мной такая, какая есть, без образа и игры, которую ведет в Братстве.

Я вышел на своей остановке и отправился в торговый центр. В нем я смогу выбрать подарки всем сразу. Я уже обошел два этажа, но так еще ничего и не выбрал. Надо все же сосредоточиться на покупках! Но я не мог не думать о ней. И о нем. По дороге домой меня снова стали одолевать мысли о сегодняшнем моем визите. Я пытался вспомнить все, что происходило между ними, каждую мелочь, каждую деталь, все, что я смог заметить. На летней базе я нисколько не ревновал к нему Марину Мирославовну. Я и сейчас ее к нему не ревновал.