– Давно Лиззи ушла? – спросила я, глядя на широкую пустую кровать.

– Две недели назад. Даже не попрощалась, – сердито ответила Мона. – И вещи почти все оставила. Проводишь с человеком дни напролет, считаешь его другом … В общем … – она быстро сменила тему, прикинувшись, будто ей все равно, хотя обида ясно читалась на ее лице, – в общем, правила таковы. Здесь спишь, тут умываешься, вещи складываешь вот сюда. Ложиться и вставать можешь в любое время, как тебе удобнее по работе. Бывают дневные смены и ночные. Перекусить можешь у нас на общей кухне. У завода имеется столовая получше – выбор шире, еда вкуснее, – но там трудно избежать близкого общения. Келли и Адам работают на кухне, Бахи – наш ученый специалист, Корделия – великий компьютерщик, а я уборщица. С другими общаться можно, только не слишком сближаться. Никто не знает, что мы Заклейменные, но некоторые люди задают слишком много вопросов, понимаешь? Лучше держаться в стороне, но и тут не переборщить, иначе обратишь на себя внимание. И ни в коем случае нельзя иметь дела с Фергюсом и Лорканом: у них одно на уме. – Она многозначительно посмотрела на меня.

– А, ну да, секс.

– Нет, – расхохоталась она. – Это бы здорово. Нет, – посерьезнев уточнила она, – революция. Наверное, Кэррик тоже такой, он все время с ними, но он тихий, о чем он думает, не угадаешь. – Она выдержала паузу, улыбчиво присматриваясь ко мне. – Вижу, на тебя он внимание обратил, – приподняла она брови.

– У нас с Кэрриком ничего такого, – ответила я, не в силах объяснить, что на самом деле «у нас с Кэрриком».

Наша связь была глубже, мы прошли через такое, что навеки соединило нас, через то, чего у меня никогда не будет с другим человеком. Не знаю, так ли это хорошо, что, глядя на Кэррика, я всякий раз вспоминаю, что он присутствовал в камере Клеймения в самый трудный момент моей жизни. При виде его я вынуждена вспоминать об этом снова и снова. Может быть, лучше держаться от него подальше, и тогда это пройдет.

Мона уставилась на меня в ожидании сочных подробностей, но мне было не по себе. Рассказать ей о том, что нас соединяет, – значит рассказать всю историю, а всю историю до конца никому доверить нельзя.

– Давно ты здесь живешь? – спросила я, оглядываясь по сторонам.

– О, ты в точности Кэррик – уходишь от ответа. Ладно, можешь не говорить мне, только гляди в оба: эти мальчики из интерната, известное дело, мечтают только об одном. – Наступив на мою кровать здоровенным черным кожаным ботинком, она полезла к себе в постель.

Я призадумалась:

– О революции?

Она ухмыльнулась:

– Не-а. Они по большей части хотят секса.

Невольно я расхохоталась.

– Я тут уже год. Я-то на твои вопросы отвечаю.

– Ты год как заклеймена?

– Два года. – Она отвернулась, дотянулась до лакированного шкафчика без ручек на стене, нажала на дверцу, чтобы открыть. Сняла с полки постельное белье и уронила на мою кровать. Потом снова прошлась по моей кровати большими кожаными ботинками и спрыгнула на пол, принялась застилать мне постель. Я попыталась помочь, но она отмахнулась и, продолжая возиться с простыней, начала рассказ. Я почувствовала: ей легче рассказывать свою историю, когда руки чем-то заняты.

– Меня выгнали из дому после того, как мне поставили Клеймо. Отец сказал: «Ты мне не дочь». – Она произнесла отцовские слова басом, прикидываясь, будто ее это забавляет, но смешного тут было мало. – Вернулась в один прекрасный день из школы, а мои вещи уже упакованы. Он проводил меня до такси, а мама смотрела в окно. Дал мне денег на неделю, и на том привет. – Взгляд ее уставился куда-то вдаль. – Год я прожила на улице, как настоящая порочная Заклейменная. А потом донеслись вести о нарушителях-чудесниках, которые ухитряются жить без контроля стражей, тех, кому Трибунал не переломил хребет. Поначалу я думала, это миф, эти нарушители вроде эльфов, но оказалось, правда. И наконец я попала сюда. Лучшее, что могло случиться со мной.

Слушая ее с широко раскрытыми глазами, я осознала, как же мне повезло: у меня есть семья, которая никогда меня не бросит. Бедный мой дедушка прямо сейчас расплачивается за то, что пытался защитить меня, подумала я.

– Что ты сделала? – спросила я.

– Целый год делала то и се, следовала правилам, выполняла, что велела мне стражница, а потом надоело – не для меня это. Работу я найти не могла, а без работы не могла платить за жилье. Ютилась в разных убежищах для бездомных. Сама понимаешь, Заклейменным несладко, даже когда есть крыша над головой – попробуй себе вообразить, каково это, когда и дома нет. – Глаза ее блестели от слез. – Так что я решилась и перебралась сюда. – Она снова глянула на меня в упор.

– Что ты сделала, за что тебя заклеймили?

Ее слезы мгновенно высохли, глаза потемнели. Так я усвоила первое правило Заклейменных: никогда не спрашивай других, за что их приговорили к Клейму.

16

Я проснулась в спальном вагоне от кошмара, уже привычного. За мной гнались. Я все время убегаю от Кревана – несусь, перепрыгиваю стены, но всегда недостаточно быстро, как будто на тренажере, вроде бы и бегу, бегу, но уйти не могу. Ужасно выматывает, и так всю ночь, по кругу. Единственная разница между новым кошмаром и всеми предыдущими: добавились еще и картины, как дедушку пытают в камере Клеймения.

Потея и задыхаясь всю ночь, ранним утром я вскочила – надо как можно скорее поговорить с Дахи. И еще важнее: позвонить домой. Узнать, что происходит.

Утренний свет струился в окно вагончика. Я обнаружила, что Моны уже нет на верхней койке. Наверное, ушла на работу. Я глянула на часы и глазам своим не поверила: полдень.

В дверь постучали.

Я завернулась в простыню так, чтобы прикрыть Клеймо напротив сердца, и открыла дверь.

– Привет, – сказал Кэррик, оглядывая меня с ног до головы, и я почувствовала, как под его взглядом покрываюсь мурашками. – Принес тебе чем подкрепиться. – Он протянул дымящуюся паром кружку кофе и шоколадный кекс. – У меня обеденный перерыв.

– Поверить не могу, что я так долго спала.

– Нужно было отдохнуть. – Взгляд его сделался еще внимательнее. – Тебе туго пришлось.

Я обхватила кружку руками, наслаждаясь теплом.

– Спасибо.

– Приходи в кухню, как будешь готова. Сейчас почти у всех перерыв, и они тебя ждут, хотят кое-что показать. Не пугайся так. – Редкая улыбка промелькнула на его лице.

– Хорошо, сейчас приду. Кэррик! Ты родителей нашел! – Я счастливо улыбнулась ему.

– Ну да, – пробурчал он, сморщил лицо озадаченно. – Так странно. Так непривычно. Всего несколько недель. Я их почти не знаю. А они знают меня, мама особенно: она вроде все до мелочей обо мне знает, а я о ней – ничего…

– Конечно, странно. Я всего несколько дней провела в замке, и то дома потом все казалось непривычно.

Например, с моей сестрой Джунипер: мы с ней все время не ладили, помирились буквально в последнюю минуту перед тем, как я второпях покинула дом. Она призналась, что чувствовала себя виноватой, потому что не поддержала меня тогда в автобусе и не выступила на суде. И при этом она, как это ни чудно, ревновала, завидовала даже моему наказанию, потому что это я поступила правильно, а не она. Еще выяснилось, что она помогала Арту прятаться, даже от меня, в то время как мне он отчаянно был нужен – увидеться с ним казалось важнее всего на свете. Наши отношения так сильно изменились, исказились за несколько недель, и все потому, что мы не поговорили вовремя.

– Мне кажется, когда с тобой такое случается, это … отчуждает от других, – тихо заговорила я, вспоминая, как вернулась в школу, а у меня там не оказалось больше друзей, как многие учителя не пускали меня в класс, как одноклассники заманили меня в сарай и заперли, как оборвался роман с Артом. Все сдвинулось с места, все изменилось, и мало что к лучшему.

Снова он пристально глянул на меня.

– Но нас с тобой то, что случилось, вовсе не развело, – сказал он.

Мне и задуматься не пришлось.

– Нет.

– Это нас сблизило, – продолжал он.

– Да, – пугливо улыбнулась я.

Он кивнул.

– Жду тебя на кухне. Иди той дорогой, которую Мона тебе показала: не надо, чтобы другие тебя видели.

Я закрыла за ним дверь, ощущая, как прибывают силы всего лишь оттого, что постояла рядом с ним, – правда, от его прощального совета я несколько сникла. Я приняла душ, быстро оделась, понимая, что меня все ждут. Распахнув дверь, я чуть не налетела на кулак – сначала мне показалось, что он целит мне в лицо, и я, взвизгнув, присела. Но удара не последовало, и ноги тоже не пытались ни пнуть меня, ни удрать, а лишь переминались у меня перед глазами. Я осторожно убрала руки, которыми закрывала лицо и рискнула перевести взгляд выше.

Молодой человек так и замер с занесенным кулаком, в недоумении таращась на меня.

– Я собирался постучать в дверь.

– А! А, ну да. – Я поднялась на ноги, чувствуя себя довольно глупо.

– Простите, что напугал, – продолжал он в замешательстве, его щеки густо заалели, никогда такого яркого оттенка не видела у реального человека. – Я Леонард, – продолжал он, блуждая взглядом по полу, по стене, по двери, куда угодно смотрел, лишь бы не на меня. – Я тут работаю. – Он подтянул висевший на шее пропуск и сунул мне его в дверь.

«Леонард Амбросио, технолог». А выглядел скорее как мальчик из хора.

– Привет, Леонард, – сказала я и открыла дверь шире.

Я боялась, что он может меня узнать, но раз он здесь, в этом отделении, значит, он тоже Заклейменный? Можно ему доверять? Не сощурились ли немного его глаза, когда он присматривался ко мне? Мое лицо, мое имя демонстрировали все СМИ. Попалась?

– Простите, что побеспокоил вас. Вы тут новенькая, понимаю. Раньше в этой комнате жила моя подруга. – Он огляделся по сторонам так, словно нервничал больше, чем я. – Лиззи.

Я напряглась. Тот самый друг и возлюбленный, который не признает Заклейменных.