Снова заурчал желудок. Я вздохнула, сдаваясь. Ладно, съем по-быстрому.

Но в тот самый момент, когда я поднесла суп ко рту, уже коснулась ложкой нижней губы, я замерла – в памяти всплыла та встреча с Креваном на горе и тот мятный запах, который я приняла за запах жевательной резинки. А потом я очнулась в больнице – после того как судья вонзил иглу мне в ногу. И еще я вспомнила, как ползла по полу, влача парализованные ноги.

Они подсыпали наркотик нам в еду!

Дед уже лежал на койке, глаза плотно закрыты.

Рафаэль обмяк на стуле, уронил голову на грудь.

Кэррик спиной ко мне крошил в тарелку с супом хлебную корку.

Я подскочила к перегородке, забарабанила в нее, закричала.

Он, конечно, не мог меня слышать, но больше я ничего сделать не могла и потому продолжала кричать – а он ел ложку за ложкой, – и у меня уже голос сел, горло саднило, я отбила себе и ладони, и костяшки, бессмысленно стуча ему в стекло.

Оглянулась в поисках ручки и бумаги – их уже не было, стражи забрали, когда принесли обед.

Я схватила стул и швырнула в перегородку. Сбросила на пол с кровати одеяло. Перевернула стол с едой. Швыряла все, что под руку попадало. Разнесла камеру вдребезги. Кэррик, видимо, ощутил вибрацию или тень движения в стекле – он вдруг повернулся и вытаращил глаза, увидев, что я натворила. Стражи распахнули дверь в наш отсек и уже нащупывали ключ от камеры.

Подбежав к перегородке, я стала повторять, надеясь, что он прочтет по губам:

– Еда! Еда! – замотала головой. – Не ешь! – обхватила себя руками за горло, изобразила, будто давлюсь, задыхаюсь.

У Кэррика расширились зрачки, он глянул на стол со своей едой, потом на меня: понял. Поднялся и хотел подойти к перегородке, но его повело вбок. Ноги у него подгибались. Он посмотрел на деда, на Рафаэля, сделал еще одно усилие. Я видела, как пленка затягивает его глаза, но он все еще неотрывно смотрел на меня, потом он заметил что-то за моей спиной – и я увидела его горестный и беспомощный взгляд: в мою камеру ворвались стражи. Последнее, что он увидел, прежде чем попытался ухватиться за стул, чтобы устоять, промахнулся и рухнул.

– Кэррик! – завопила я.

Стражи уже в камере.

Я принялась швырять в них всем, что валялось вокруг меня на полу.

– Хватай ее! – приказал старший из них второму, и оба двинулись ко мне с дубинками наперевес.

– Стойте! – закричал кто-то.

Арт.

68

Арт в униформе стража.

– Не трогайте ее! – приказал он.

– Ты мне противен! – Я швырнула в него стул.

– Да успокойся же, Селестина! – Смотри-ка, он умеет командовать.

– Их отравили! – крикнула я.

Он оглядел камеры и увидел, что там творится.

Я швырнула к его ногам миску с супом.

– Я не ела!

Все разом бросились ко мне, но Арт поспел первым. Он обхватил меня обеими руками, и, хотя ему далеко до Кэррика, все же и он крупнее и сильнее меня. Он сдавил меня изо всех сил, не позволяя размахивать руками, но удержали меня не столько его руки, сколько его запах, знакомое ощущение прижавшегося ко мне тела. Казалось неправильным вырываться из его объятий. Противоестественным. Это же Арт. Мой Арт.

И все же я рванулась прочь.

– Селестина, – шепнул он мне в ухо. – Прекрати, и они уйдут.

Я замерла. «Они». То есть мы с ним – против них. Или он старается мне это внушить, хочет, чтобы я доверилась ему? А может быть, я сама этого хочу?

– Все в порядке, – уверенно произнес Арт. – Спасибо, дальше я сам.

Они закрыли за собой дверь – нехотя.

– Господи! Они мне не верят, ты не веришь – куда мне податься? – Он все еще крепко прижимал меня к себе.

Они ему не верят? Неудивительно.

– Все, я больше вещами бросаться не собираюсь! – фыркнула я. – Отпусти.

Он посмотрел мне прямо в глаза. Мне пришлось отвести взгляд – слишком уж все это меня сбивало с толку. Арт разжал руки, и я отодвинулась от него. Забилась в угол, как можно дальше.

– Что вы с ними сделали? – Я указала рукой на Кэррика, Рафаэля, дедушку.

– Я ни при чем, – ответил он, заглядывая в соседние камеры. Кэррик лежал на полу, без сознания.

– Скажи мне правду.

– Я правду и говорю. Он швырялся мебелью. Наверное, его надо было остановить.

– Он уже не швырял мебель, когда принесли еду, – возразила я. – А дедушка и Рафаэль и вовсе не шумели. И я тоже. Но только я не стала есть.

Арт снова поглядел на Кэррика – с ненавистью, – но, когда перевел взгляд на дедушку, явно смутился. Ему нравилось, что дед не стеснялся в его присутствии, наоборот, взахлеб излагал свои теории заговора. Арту было легко с моим дедом, он тянулся к нему. Дед называл его «отродьем сатаны», и Арт хохотал: дедушка был единственный, кто не заискивал перед ним, опасаясь его отца.

– Откуда ты знаешь, что Кэррик бросил стул? Подглядывал за нами?

– Селестина, здесь все нашпиговано камерами слежения.

А видел ли он мой разговор с судьями? Сомневаюсь.

– Шпионишь на службе у папочки, Арт?

– Заткнись! – Он встал передо мной. – Я пытаюсь разобраться, что тут у вас.

– Ты прекрасно знаешь, что у нас.

– С ним, – крикнул он, указывая на Кэррика. – Ты с ним тут? Пока я с ума сходил из-за тебя, вы тут с ним мило устроились?

– Мило? – переспросила я и расхохоталась. – Ну да, мило, интимно, сам видишь, как тут можно устроиться без помех, – саркастически продолжала я. – И что, по-твоему, должно было произойти между мной и соседом по камере, после того как твой отец запер меня тут, запугав до полусмерти?

Он принялся расхаживать по камере.

Я сделала глубокий вдох. Нужно успокоиться.

– Все произошло потом, – сказала я мягко. – Когда меня выпустили. Тебя не было рядом. Мне пришлось прятаться, бежать. Он – единственный, кто пришел на помощь, единственный, кто понимал.

– Я бы тоже понял! Мы же любили друг друга …

– Ты прятался неизвестно где, Арт. Рядом со мной не было никого.

– Мне нужно было разобраться.

– И как, разобрался? Теперь на тебе эта форма. Теперь ты знаешь, где хорошие, где плохие.

– Когда я вернулся, ты исчезла. – Он хотел, чтобы я посмотрела на все его глазами.

– Мне пришлось бежать.

– К нему?

– Прекрати, Арт. Дело ведь не в Кэррике. Я бежала от твоего отца. Он преследовал меня.

– Никто бы тебя не преследовал, если бы ты не бежала. Ты все время делаешь только хуже. А эта речь сегодня! Почему ты не можешь наконец остановиться? Просто вести себя так, как велят. Всякий раз ты делаешь так, что становится еще сложнее …

– Что сложнее?

– Ничего.

– Договаривай.

– Все сложнее нам снова быть вместе.

Я была поражена. Не сразу нашлась что ответить. Я видела, в каком он смущении, того гляди, заплачет.

– Ты все еще хочешь, чтобы мы были вместе?

Он не ответил.

– Ты страж. Я Заклейменная. И ты хочешь?

Он молчал.

– Арт, а ты понимаешь, что и Заклейменная – я все тот же человек? Что бы я ни делала, что бы ни говорила – это я.

– Нет, это не ты, – покачал он головой.

– То есть, надев эту форму, ты полностью изменился?

Он резко вскинул голову:

– Я не изменился!

Я выдержала паузу. Я тоже.

– Мне бы на воздух, – сказала я, уронив голову на руку. Слабость одолела меня, не совладать со всем этим безумием. Арт все еще хочет, чтобы мы были вместе?

– Правильно, – подхватил он. – Нам удобнее будет поговорить где-нибудь во дворе.

Он открыл камеру своей карточкой стража и вывел меня в коридор. Тот самый коридор, по которому в прошлый раз один из стражей, Фунар, повел Кэррика и меня якобы на прогулку, а на самом деле привел к камере Клеймения и вынудил слушать крики человека, над которым совершался приговор.

Потом уже меня вели по этому коридору в камеру Клеймения. А Кэррик присутствовал при этом, чтобы меня поддержать. «Я тебя отыщу». Его слова стали для меня единственной поддержкой, когда меня отпустили и я вернулась домой.

А сейчас на этой скамье, где он тогда сидел, никого нет. Голова идет кругом от всего, что случилось с нами, и от тех слов, которые я только что услышала от Арта.

И вдруг я рванула прочь – Арт не успел меня остановить. Я вбежала в камеру Клеймения и заперлась. Он остановился на пороге того помещения, что отводилось присутствующим при Клеймении. Злой как черт. Там, в помещении для зрителей, слышен каждый звук из камеры Клеймения, а в камеру оттуда не доносится ни звука. Теперь ему придется выслушать меня, никуда не денется.

– Ты знаешь, что твой отец сделал со мной в этой камере?

Он закрыл лицо руками.

– Меня усадили на этот стул. Привязали. Пять Клейм, Арт. Меня прижгли пять раз за то, что я попыталась помочь старику. А в конечном счете и не за это – за то, что попыталась солгать суду, за то, что не смогла, подвела твоего отца, выставила его дураком. Хоть ты и надел эту форму, Арт, вряд ли ты сам считаешь, что это справедливо.

Я выдвинула ящики, наполненные инструментами для Клеймения. Множество «П» разного размера, для разных частей тела, еще и с учетом роста и веса приговоренного. Надо же, а я думала, один размер на всех.

– И все это время у меня на щиколотке был твой браслет. Ты только что его мне подарил, и я хотела верить, что ты со мной, что я для тебя по-прежнему идеал. Барк разрешил мне оставить браслет. Ведь он и сделал этот браслет по твоему заказу.

Арт говорил, что заказал браслет в замке, и я заметила в глазах Барка узнавание и растерянность, когда он обнаружил этот символ идеала на ноге у приговоренной, которую ему предстояло заклеймить. Когда он постиг горькую иронию – ложь – хрупкость человеческой жизни.

– Тогда я была рада, что тебя не было среди зрителей. Но теперь думаю – лучше бы ты был.

Я провела пальцем по ряду металлических форм. Раскалив докрасна, ими клеймили приговоренных.