Сесилия Ахерн - Идеал

Рафаэль вошел в мою камеру, сел нога на ногу.

– Итак, на чем мы остановились? – спросил он.

– Мы собрались, чтобы обсудить, как следует наказать Селестину, – приступил к делу Джексон. – Налицо публичное – весьма публичное – проявление неповиновения и неуважения к Трибуналу, к правилам Трибунала, и за это полагается соответствующее наказание. Хотя попытка уклониться от исполнения правил ничего нового сама по себе не представляет и соответствующие меры прописаны в законе, случай Селестины не имеет прецедентов. Мы сочли за лучшее собраться и обсудить этот вопрос келейно, без суда.

Креван и Санчес молчали. У них были свои планы.

– Действительно, судья Креван, мы бы предпочли решить вопрос именно таким образом, – вступил в разговор Рафаэль. – Так будет лучше для всех. Начнем с того, что Трибунал судит о вопросах морали. Какие аморальные поступки совершила за последнее время Селестина? Произнесла речь на устроенном вами собрании? Весьма вдохновляющая речь, скажу я тебе, Селестина. Думается, свободу слова Трибунал пока еще не отменил. Все нарушения Селестины сводятся к тому, что она скрылась от надзора своего куратора и не соблюдала комендантский час. Если вы намерены наказать ее за это, можно обратиться к прецедентам. Когда Ангелина Тиндер опоздала к комендантскому часу, вы на неделю забрали у нее детей; Викторию Шеннон на неделю лишили зарплаты. Дэниэл Шмидт оставался без зарплаты месяц, Майкл Оберн – полгода, пока не перестал платить по ипотеке и чуть было не лишился дома, но тут вмешался здравый смысл – в лице Верховного суда.

Он с легкостью наизусть перечислял пример за примером.

– Но у Селестины нет работы, нет детей, нет дома. Если вы вздумаете наказать кого-то из ее родных, я подам на вас в суд за нарушение прав человека. Родственники Заклейменных не могут отвечать за их проступки.

И не будем забывать: Трибунал неправомочно задержал ее сестру Джунипер, которая ничего не нарушала, и до сих пор удерживает под арестом ее деда, против которого у вас пока что тоже не нашлось никаких улик.

– Он помогал нарушительнице, – сказал Креван.

– А где доказательства? Если бы вы располагали фактами, вы бы уже предъявили обвинения. Вы схватили сестру Селестины и ее деда лишь затем, чтобы вынудить ее сдаться. До сих пор Трибунал делал все, чтобы озлобить мою клиентку и запугать ее, чтобы помешать ее исправлению. Чем обсуждать наказания, я бы рекомендовал проявить милосердие – Селестина Норт этого заслуживает.

– Мистер Ангело, в задачи Трибунала не входит смягчать приговор, – ответил судья Джексон вежливо, но непреклонно.

– Верно. И в его задачи не входит восстанавливать справедливость, когда приговор вынесен по ошибке. Но это входит в задачи правительства, – напомнил Рафаэль. – Власть без милосердия, власть без человеческого достоинства – тиран. Я намерен апеллировать по этому делу к премьер-министру.

– Ошибочный приговор? – переспросил судья Джексон, нахмурившись. – Мы собрались для того, чтобы обсудить допущенные Селестиной нарушения. И при всем уважении, мистер Ангело, завтра выборы. Вы рискуете – кто знает, каков будет состав правительства?

– В самом деле, премьер-министром может стать Эниа Слипвелл, и для нашего дела это конечно же будет более благоприятно.

– Вот уж сомневаюсь! – фыркнул Креван.

Судья Джексон, кажется, не был так уж уверен, к тому же его раздражало, что Креван постоянно вмешивается в разговор, хотя его просили держаться на вторых ролях.

Нашу встречу прервал страж:

– Судья Джексон, вас срочно вызывают к телефону в вашем кабинете.

– Неужели нельзя подождать? – растерялся Джексон. – Это важный разговор.

– Сказали, срочно, сэр.

Я глянула на Санчес – та прятала глаза, и я поняла, что она каким-то образом подстроила этот срочный вызов своими эсэмэсками. Обидно – только Рафаэль достучался до судьи Джексона. По крайней мере, из этой троицы он был наиболее честным.

Джексон вышел, а Рафаэль продолжал как ни в чем не бывало:

– И каким же образом вы хотите дополнительно наказать мою клиентку? Вы и так приговорили ее к пяти Клеймам.

– Всегда можно найти новое место для Клейма, – подмигнул мне Креван.

Он и правда думает, будто никто ничего не узнал. Я заметила, как изменился взгляд Санчес. Его наглость напугала ее – и рассердила.

– Например, поясница, – подсказал Рафаэль.

Сердце отчаянно забилось. Дошли до сути. Сейчас Рафаэль выложит карты на стол.

Санчес тоже это почуяла, выпрямилась, напряглась.

Креван уставился на Рафаэля не моргая.

Долгое молчание.

– Будем говорить начистоту, – сказал Рафаэль. – У нас есть видеозапись, на которой вы, судья Креван, собственноручно ставите этой юной леди Клеймо на поясницу – без анестезии.

У Кревана дернулся глаз.

– До меня дошли слухи о подобной видеозаписи, однако ее никто не сумел найти. Лично я считаю это пустой угрозой – не существует никакой записи.

– Есть запись, – сказала я.

– Могу вас заверить, судья Санчес, никакой записи не существует, и даже если нам предъявят какую-то съемку, это дешевая подделка, как все, что нам показывают в интернете, – сказал Креван своей коллеге.

Он пытался привлечь ее на свою сторону. Санчес молчала и пока что прятала свои козыри. Я не знала, чью сторону она выберет в итоге.

– Селестина сегодня утром была у вас дома, – недоверчиво сказал ей Креван.

– Да, и я звонила вам лично, чтобы сообщить об этом, но стражи подоспели первыми.

– Это я вызвала стражей. – Мне наскучила их игра в кошки-мышки. Хватит с меня игр. Все в открытую. – Судья Санчес хотела выдать меня вам в руки. Хотела что-то получить в обмен на меня. Заключить сделку.

Она удивленно поглядела на меня, однако ей пришлось продолжить то, к чему я подступилась.

– Вы наделали слишком много ошибок, Боско, – сказала она. – Начато внутреннее расследование. Меня вызывают свидетелем – и мне придется отвечать на все вопросы.

– Чего вы хотите? – спросил Креван. Как будто ни меня, ни Рафаэля тут не было.

– Я хочу, чтобы вы ушли в отставку. Хочу возглавить Трибунал.

Он нервно рассмеялся.

– Чтобы я уступил вам свое место?

– Да, я хочу контролировать Трибунал. Полностью контролировать.

Он поднялся. Стоял словно одеревенев.

– Хотите мою работу в обмен на что? На нее? – ткнул в меня пальцем. – Она уже тут.

Он даже по имени меня не удостоивал назвать. Я заметила, что и Рафаэля это возмутило.

– У меня есть запись, – сказала Санчес. Кровь отхлынула от лица Кревана. – Я видела, как вы своими руками поставили Клеймо семнадцатилетней девочке. Это было омерзительно. Бесчеловечно. Не для этого был создан Трибунал.

На миг он опешил. И все же:

– Я вам сказал, запись – подделка.

– Думаю, в это мало кто поверит.

У него заходил кадык.

– Вы опозорили весь Трибунал, Боско, и если придется, я покажу эту запись всей стране, потому что это ваших рук дело. Недопустимо, чтобы вы оставались верховным судьей, это погубит Трибунал. У нас уже полно неприятностей. Я сумею выстроить отношения с новым правительством. С чистого листа. Мы снова будем заниматься тем, к чему мы призваны.

Боско ее предложение вовсе не обрадовало. Трибунал для него – что сын родной. Похоже, Эрика Эдельман права: Креван вообразил себя отцом народа. После смерти жены он сорвался, винил всех в своей утрате, заклеймил врача, которая поставила неверный диагноз, упустила рак. Почувствовал вкус личной мести, и тут-то все человеческое в нем затрещало по швам, а изнутри вылезло чудовище.

– Ничего у вас не выйдет. – Креван угрожающе перегнулся к ней через стол. – Трибунал основан моим дедом. Во главе Трибунала всегда стоял один из Креванов.

– Я сумею это сделать – и сделаю. – Санчес тоже поднялась на ноги.

Мы с Рафаэлем переглянулись. Мне этот разговор добра не сулил. Они заключат сделку, а в проигрыше останусь я.

– Самое лучшее и правильное, что мы можем сделать, – сказала она, – это чтобы вы ушли по собственному желанию. С новым правительством начинается новая эпоха, обновленный Трибунал. Уйдете без скандала, никаких вопросов, видеозапись никто не увидит.

– А что будет со мной? – спросила я, прерывая их поединок.

– Я верну тебе свободу, – сказала судья Санчес. – Мистер Ангело прав. Трибунал не должен быть превыше милосердия.

– Отмените мой приговор? – рявкнул Креван.

– Это единственный выход.

– Не единственный! – завопил он во всю глотку.

Кэррик и дед прилипли к стеклянным перегородкам, пытаясь понять, что происходит. Но даже Рафаэль и я не очень-то это понимали, хотя и находились с Креваном в одной камере.

Креван ринулся к двери, попытался открыть.

– Камера заперта, – напомнила я.

– Бога ради, откройте! – заорал он, надрываясь.

– Вас не услышат, – спокойно сказала я. – Камера звуконепроницаема.

Он обернулся к нам, весь красный, лицо дергается, внутри кипит гнев, вот-вот лопнет. Стражница подоспела вовремя – отперла дверь, и Креван вылетел из камеры, словно камень из катапульты, чуть стражницу с ног не сбил.

Санчес выдохнула. Длинный дрожащий звук.

– Значит, вы вернете мне свободу. Я не буду больше считаться Заклейменной.

– Да.

– И дедушку отпустите? – продолжала я.

– Да.

– И мистера Ангело?

– Да.

– Моим родителям пришлось оплатить судебные издержки.

– Мы возместим из средств Трибунала.

– Марлена Понта свидетельствовала на суде о моем характере. Вы призна́ете, что она не солгала Трибуналу. Призна́ете публично.

– Да.

– Клейма, – вступил в разговор Рафаэль. – Трибунал должен оплатить Селестине пластическую операцию.

Санчес подумала и кивнула:

– Да.

– Об отмене приговора будет объявлено публично? – уточнил Рафаэль.