Сесилия Ахерн - Идеал

– Эти семь пороков – они соответствуют семи смертным грехам?

– Эти детские наказания не входят в систему Трибунала. – Он все еще улыбался, но взгляд сделался острым. – Мы вроде бы собирались поговорить о Трибунале, рассеять кое-какие мифы, распространяемые партией Жизни и прочими. В этом я охотно готов принять участие.

– Эти наказания – часть вашего воспитания. И это первый этап Трибунала, его корни, можно сказать, так что да, мне интересно, – возразила Эрика.

Он медленно выдохнул, словно выпустил носом пар. Я видела, он уже злится, но пытается это скрыть.

– Семь основных изъянов характера. Самоуничижение, то есть склонность умалять, недооценивать самого себя. У такого человека развивается комплекс неполноценности. Саморазрушение – человек постоянно срывает собственные планы, сам себе вредит и себя наказывает. Он всегда в смятении, пытается уйти от самого себя.

Мученичество – неумение принять ответственность, склонность винить во всем других.

Упрямство – нежелание принимать перемены, даже позитивные.

Жадность – эгоизм, излишнее потакание себе, избыточное потребление.

Заносчивость – уверенность в своем превосходстве, потребность казаться лучше, чем ты есть, потому что не можешь смириться со своей заурядностью.

Нетерпение – неумение ждать, раздражение при виде препятствий.

– Вы применяли тот же метод воспитания к своему сыну Арту?

Мое сердце слегка дрогнуло, когда она упомянула Арта. Мне все еще хотелось его защитить – естественная реакция, ведь еще недавно я думала, будто люблю его. Но тут же я вспомнила, кем он стал, и сочувствие сменилось гневом. И все же я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, когда они вот так обсуждали Арта.

Креван подобрался:

– Моему сыну уже восемнадцать.

– А пока он рос?

– Нет, – просто ответил он. Поерзал в кресле.

– И вашего деда, вашего отца это устраивало? Такое нарушение традиций, принятых в доме Креванов?

Он нахмурился, вопрос ему, видимо, показался нелепым.

– Моему сыну такие методы воспитания не требовались. Что опять-таки подтверждает мою теорию: люди стали меняться. Новое поколение – поколение очищенное. Год от года мы приговариваем к Клейму все меньше людей.

– Или можно сказать и так: вы распространили отеческую дисциплину на весь народ.

Он рассмеялся, прикидываясь, будто его повеселил такой вывод.

– Ну это и вовсе натяжка.

– Эниа Слипвелл утверждает, что люди в нашей стране живут в страхе. Это ли вы считаете благой переменой? Если каждый человек в стране парализован страхом, боится допустить промах, боится вообще принимать решения, рисковать – лишь бы не нарваться на самое страшное наказание, не превратиться в парию?

– Нет, я с Эниа не согласен. Повторяю: теперь люди научились думать, прежде чем действовать.

– И если этому их научил страх, тоже ничего? Не подрывает ли это принципы демократии?

– Да ладно! – Он уже не сдерживал досаду. – Мы живем в демократической стране, послезавтра наш великий народ в очередной раз явится к урнам для голосования – и голос каждого будет услышан.

– А если проголосуют за партию Жизни, главная цель которой – роспуск Трибунала?

– Не думаю, чтобы так случилось, – уверенно ответил он. – У партии Жизни нет политического опыта. Нам ничего не известно о позиции Эниа Слипвелл и ее сторонников по другим вопросам, кроме «принципиальных разногласий с Трибуналом». И я уже начинаю думать: а что скрывает Эниа Слипвелл? Чем ей так не угодил Трибунал?

– Видимо, она считает Трибунал негуманным, – заметила Эрика, и зрители приветствовали ее слова радостным кличем. Эрика немедля перешла к другому вопросу:

– Я только что получила информацию, что началось расследование и вашей деятельности.

Креван слегка смутился, но справился, хотя на него и обрушился такой сюрприз в прямом эфире.

– Дела Трибунала часто проверяются. Иногда требуются подробности или уточнения. Всегда находятся бдительные люди, следящие, чтобы все строго соответствовало правилам, – пояснил он.

– Но в данном случае расследуется именно ваша деятельность, мистер Креван. По-видимому, речь идет о случаях, вызвавших в обществе споры. В особенности последнее, очень странное дело – Селестины Норт. Многие считают, что она заклеймена несправедливо, что изъян не в ней, а в самом приговоре.

Я изумилась, услышав, как легко она упомянула мое имя.

– Это внутреннее расследование, но мы видели документы, – произнес чей-то голос прямо мне в ухо. Я оглянулась – рядом стояла Эниа Слипвелл.

Ох! Может быть, и правда что-то начнет меняться.

На экране судья Креван замер на миг. Потом:

– Рад буду предоставить расследованию любую информацию по делу Селестины Норт, но пока что я впервые слышу о самом расследовании и не намерен обсуждать это дело с вами. Могу лишь заверить: я такой человек, для которого важнее всего торжество справедливости.

Креван, сцепив зубы, ждал следующего вопроса, пытался скрыть свой гнев.

– И последний вопрос. Если бы ваш дед и ваш отец были сегодня с нами, какую бы табличку они повесили вам на шею, как вы думаете? Что вы считаете своей «главной отрицательной чертой»?

Он призадумался, по лицу блуждала рассеянная улыбка.

– Жадность, – сказал он наконец. – Я очень многого, может быть, даже слишком многого хочу для моей страны, для моего народа. Я хочу для нас только лучшего. Возможно, люди порой смотрят на меня так, как я подростком смотрел на отца. Я это понимаю. Если мне отводится роль страшного серого волка, то ради блага общества я готов принять эту роль – когда-нибудь народ скажет мне за это спасибо, как я сказал спасибо отцу. Число приговоренных к Клейму сокращается. Люди меняются. Люди научились сразу распознавать добро и зло, их моральный кодекс отличается от того, который действовал во времена моего дела, когда страна была в финансовой разрухе, когда мы переживали катастрофу, откровенно говоря.

– Или можно предположить, – вставила Эрика, – что нынешние лидеры страны научились на опыте предшественников, на их ошибках. И за это можно было бы этих предшественников поблагодарить.

Похоже, такая мысль Кревану в голову не приходила, и она ему не понравилась, но он все же попытался улыбнуться – оскалился.

– Я поговорила с Марком Хустоном, готовясь к интервью …

Эрика пролистала какие-то бумаги у себя на коленях.

Креван оживился:

– Марк! Конечно, мы дружили в школе. Сто лет его не видел!

И снова нахмурился, ожидая, что воспоследует. Эрика листала бумаги.

– Я спросила Марка, помнит ли он эту систему, принятую в вашей семье, – таблички на шее с указанием изъянов характера. Помнит ли, чтобы вы появлялись в школе, на футболе, в кино, на тусовке или еще где-то с такой табличкой на шее. И он, оказывается, такое помнит. Я спросила, какую табличку вам вешали чаще всего. И знаете, что он ответил?

– Не знаю. Если Марк помнит такие подробности, значит, память у него куда лучше моей. – Оскал во весь рот.

– Он сказал, тут все просто, табличка всегда была одна и та же. Ваша главная отрицательная черта, как вы это называете. – Она снова глянула на листок и зачитала: – Это была заносчивость, то есть, как вы только что объяснили, уверенность в своем превосходстве, потребность казаться лучше, чем ты есть, потому что не можешь смириться со своей заурядностью.

Теперь уже он не мог скрыть гримасу гнева.

– Мистер Креван, благодарю за участие в нашей передаче, нам многое удалось прояснить. – Эрика улыбнулась на камеру.

Все вновь испустили радостный клич, когда передача закончилась. Верхний свет не включали, одни помощники Эниа негромко обсуждали увиденное, другие прочесывали интернет, выясняя реакцию общества. Продумывали новые опросы и как вести агитацию.

– Ты что-то не очень рада, – сказала мне Эниа.

Я покачала головой.

– Он сильно разозлится, – сказала я.

А уж я-то знаю, на что Креван способен, если его разозлить.

– Рада видеть тебя наконец, – сказала Эниа.

Она протянула руку, и я пожала ее. Теплая кожа, крепкое рукопожатие.

– И я вас, – ответила я без особой уверенности. – Вы распустите Трибунал, если вас изберут?

Она улыбнулась:

– Сразу быка за рога? Знаешь, мы тут предпочитаем говорить не «если», а «когда».

Но на вопрос она так и не ответила, заметила я себе.

– Иди со мной. Поговорим наедине, – пригласила она.

Кэррик смотрел нам вслед и, похоже, нервничал: как бы я не вздумала оскорбить женщину, которая в глазах всех, здесь собравшихся, герой.

Я могла уже стоять без поддержки, хотя ноги все еще подгибались. Все внимание уходило на то, чтобы идти ровно. Эниа обхватила меня рукой за талию и увела в маленький кабинет, подальше от толпы. Там тоже сгрудилось несколько человек вокруг компьютера, но, завидев Эниа, они тут же освободили помещение. Эниа присела на стол и полностью сосредоточилась на мне.

– Ты не доверяешь мне. Почему?

– Я никому не доверяю, – не лукавя, ответила я.

– Это понятно.

– Я знаю, Кэррик вам доверяет. Он верит в вас, и все эти люди, которые здесь собрались, тоже, и тысячи людей по всей стране вас поддерживают. Но у меня пока не было доводов – «за» или «против». – Я сглотнула. – И хотелось бы надеяться, что, если выборы приведут вас к власти, вы не сделаете поворот кругом.

– Нет, когда я приду к власти, я не сделаю поворот кругом. Я изо всех сил постараюсь сдержать свои обещания.

– Какие именно?

– Справедливое обращение для Заклейменных. Реорганизация Трибунала.

– Реорганизация? Справедливое обращение? – повторила я. – Этого мало. Нужно сломать систему.

– Отменить полностью? – с тревогой переспросила она. – Нельзя так сразу, Селестина. Маленькими шагами.

– Маленькими шагами мы никуда не придем: стране нужен огромный прыжок.