– Ну да. Да.

И она снова разревелась:

– Но я же всегда, ты понимаешь, всегда буду это помнить – не смогу я думать о нашей жизни и не чувствовать этой тоски.

Он снова протянул ей носовой платок.

– Нет, Рут, мы с тобой будем счастливы. Я люблю тебя, Рут. И всегда любил. И всегда буду любить.

Нет, не могу я этого выносить, – простонал он через минуту, глядя на ее безутешные рыдания, – боже, как же я поступил с тобой.

– Прекрати, – остановила его Рут. Перевернувшись на спину, она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, похлопала себя по щекам – старалась унять слезы. – Все, довольно. Мы оба хороши. Оба постарались.

Потом она снова заснула и снова проснулась. Питер лежал рядом, его руки обнимали ее.

– Я думала, мне это снится, – пробормотала она.

– Никаких снов, – поцеловал он ее в ответ. – Даю слово.

* * *

Той ночью он рассказал ей, что накануне приезжал в Йель, подавал документы на аспирантскую программу по американской истории. После собеседований, возвращаясь в университетский гостевой корпус, – продрог до костей, ледяной ветер продувал насквозь – заскочил в одну из здешних часовен спрятаться от ветра.

– Просто сидел там и думал о всех тех письмах, что написал тебе и так и не отправил. Думал о том, сколько раз видел тебя и не решался подойти и заговорить. Но я знал, что должен попробовать еще. Даже если ты все равно ненавидишь меня, я должен был убедиться в этом, узнать наверняка.

А на следующее утро сел обратно на поезд до Бостона. И приятель, который встречал меня на станции – это как раз был Эд, – и говорит: «Держи-ка крепче свою шляпу, дружище! Мы едем в Нортхэмптон». И я подумал, что это знак. Что мне дают еще один шанс.

Питер теснее прижал Рут к себе.

– И вот я вижу на лестнице тебя, – продолжал он. – Еще прекраснее, чем прежде.

– А что будет, – тихо перебила его Рут, – что будет, когда мы расскажем твоей матери?

Питер перевернулся на спину, по-прежнему крепко обнимая Рут и перекатывая ее за собой.

– Ты знаешь, она теперь не… – Питер на минуту замолчал, глядя прямо над собой в потолок. – Она не совсем… Не совсем тот человек, которого мы все знали.

Рут положила голову ему на грудь. Подумала о миссис Ван Дузен – о том, в какой чистоте она всегда содержала дом и сад, вспомнила ее поджатые губы и трясущиеся уголки рта, вспомнила, как она одевалась утром в воскресенье и отправлялась в церковь. Она всегда надевала маленькую шляпку с вуалью и белые перчатки.

– Она по-прежнему ходит в церковь? – спросила Рут. Она помнила, что Питер рассказывал ей о все более странном поведении матери, о ее ежедневных посещениях католического храма, о часах, которые она проводила на коленях, о ее постоянно угнетенном состоянии.

– Когда она дома, кто-нибудь обычно отвозит ее на службу, – отвечал Питер. – Иногда отец, если она говорит, что хочет пойти. Или друзья отца – заезжают за ней, берут с собой. Но для нее теперь это просто привычные действия. Если их не выполнять, ей становится хуже.

Какое-то время они лежали молча.

Потом Питер сказал:

– Но чаще всего она теперь в клинике, ее лечат там разными препаратами. А когда она приезжает домой, то…

Он снова замолчал, а потом легонько забарабанил пальцами по плечу Рут, не окончив фразы.

Рут вспомнила ту ночь, когда она сидела в ванной в доме Ван Дузенов, вкус аспирина во рту и выражение лица миссис Ван Дузен.

– Ты прости ее, – сказал Питер. – Она не была… Она не плохой человек.

– Она ненавидела меня тогда, – ответила Рут.

– Она не ненавидела тебя, нет. Но я знаю, что именно так оно и казалось. Она просто… Не знаю, как это назвать. Всего боится.

– Понимаю, – кивнула Рут. – Я понимаю, о чем ты говоришь. Думаю, я сразу это почувствовала, с первой минуты. Только я не знала, что это такое, не знала, что она больна.

– Когда-нибудь мы простим ее, – сказал Питер.

Рут повернула к нему голову.

– Я постараюсь. Постараюсь простить ее.

– И я, – отозвался Питер.

Но позже Рут все-таки думала, до чего же правильно они поступили, решив подождать и ничего не сообщать его родителям до конца учебного года, – вышло так, что мать Питера умерла, так и не узнав, что они с Питером снова обрели друг друга и намерены пожениться. Вскрытие показало, что смерть наступила в результате дисфункции желудочка – как доктор Ван Дузен сказал Питеру, этот порок сердца был у нее всегда, но почему-то ни одна диагностика его не выявила. Электрошоковая терапия вызвала аритмию, после которой сердце миссис Ван Дузен уже не оправилось.

Когда Питер наконец привез Рут домой, чтобы сообщить новости, доктор Ван Дузен – ужасно худой и несчастный – обнял ее.

– Я рад, Рут, – проговорил он. – Я так рад.


Питера зачислили в Йель, в аспирантуру, и они с Рут сразу же перебрались в Нью-Хейвен. В знак их помолвки Питер подарил ей кольцо. Они решили пожениться следующей весной, это будет 1958 год.

– Неужели ты не хочешь прямо сейчас побежать и пожениться? – спросил ее Питер.

– Я хочу сделать так, как делают все нормальные люди, – ответила Рут. – Хочу, чтобы сначала мы были помолвлены и чтобы все вокруг поздравляли меня.


Как-то раз ветреным дождливым субботним днем за несколько недель до свадьбы Рут, как обычно, приехала на работу – в офис к доктору Веннинг. К тому времени она работала у нее уже несколько месяцев. И уже рассказала ей историю своей жизни. Было что-то такое в докторе Веннинг – быть может, та трагедия, которую пережила она сама, – что не позволяло рассказать ей сахарную сказку о прекрасных ботаниках, погибших такими молодыми в автокатастрофе.

Рут ни минуты не колебалась и рассказала ей все как есть.

В ту субботу Рут зашла в офис через парадную дверь, быстро стянула плащ и насквозь промокшие ботинки. Плащ пристроила на вешалку и подошла к двери в кабинет доктора Веннинг.

Веннинг сидела за столом и, услышав шаги, подняла голову.

– Подходящая сегодня погода для уточек, а? – приветствовала она ее. – Я думала, ты не придешь сегодня.

Напротив ее стола в кресле стояла невероятных размеров очень дорогая с виду коробка, перевязанная широкой шелковой зеленой лентой.

Рут вытаращилась на нее.

– Да, да, – довольно кивнула Веннинг, проследив за взглядом Рут и сняв очки. – Это для тебя. Для кого ж еще?

Она снова надела очки и смешно поводила глазами, строя рожицы, будто выискивая спрятавшиеся по углам тени.

– Ну же, не робей, открывай! – подтолкнула она Рут.

Рут очень хотелось свадебное платье, но она призналась Веннинг, что, с учетом определенных обстоятельств, традиционный свадебный наряд – вышивка жемчугом, алансонские кружева и каскады оборок – будет неуместен. Она просто будет чувствовать себя глупо в таком наряде, сказала она.

– Потому что я… Ну, не вполне невинна.

Доктор Веннинг незначаще махнула рукой.

– Ну, донна-мадонна-примадонна… Какая разница? Думаешь, все эти девушки в белом – такие невинные девственницы?

Рут открыла коробку – слои, слои, слои тончайшей голубой оберточной бумаги. Осторожно, один за другим, она потянула слои бумаги. Под ними тихо лежал, будто улыбаясь ей, жемчужно-серый костюм и в тон ему шляпка-таблетка с вуалью мушками. Ткань переливалась, словно на ней играло солнце.

Рут достала жакет и приложила к себе. Прекрасен, он совершенно прекрасен.

Доктор Веннинг, по-прежнему сидевшая за столом, снова сняла очки.

– Хороший цвет, здорово подходит к рыжим волосам, – проговорила она.

Потом снова нацепила на нос очки и скрестила руки на животе.

– Да и вообще, кому охота оставаться девственницей? – спросила она. – Сама посуди, у них же поистине кошмарная жизнь, вечно кто-то пытается принести их в жертву.

Рут не могла вымолвить ни слова.

– Ну, ну, будет, не бери в голову, – постаралась отвлечь ее Веннинг. – У меня же нет дочери, как ты знаешь. Так что это… Мне это приятно. Приятно сделать это для тебя.

Доктор Веннинг часто говорила ей так.

Ей было приятно слушать Рут, приятно давать ей книгу, пластинку, приятно сходить куда-нибудь вместе поужинать.

– Давай пойдем встряхнемся? – предлагала она, беря Рут под руку, когда они выходили в субботу с работы. И покупала обеим по булочке и чашке кофе в кондитерской напротив или по кружке разливного эля в баре.

Через какое-то время Рут заметила, что и она мало-помалу начала так говорить.

– Мне это приятно, – говорила она Питеру, когда тот благодарил ее за то, что она принесла ему в библиотеку сэндвич, или прогладила рубашку, или перепечатала его статью.

В знак признательности он нежно клал ей голову на плечо, или обнимал, или поворачивал к себе ее лицо и целовал, а она думала: мне это приятно. Мне приятно.


Рут и Питер обвенчались воскресным утром в самом начале мая в часовне Баттел в Йеле. Рут держала букетик желтых нарциссов.

Гостей было совсем немного: доктор Веннинг, доктор Ван Дузен и научный руководитель Питера – сутулый старичок-англичанин, с которым Питера связывала горячая дружба, хоть формально они и держали дистанцию. Рядом с Питером стояли двое его приятелей по Йелю, а к Рут приехала из Нортхэмптона ее подруга, Марни Лоуренс, – после выпуска она осталась там же в колледже работать в Нельсоновской библиотеке.

День был туманным и прохладным, в воздухе носился аромат сирени.

После церемонии все зашли в кафе, тут же в кампусе, поели овощной крем-суп и ягнячьи котлетки.

Рут немного перебрала шампанского – очень уж оно ей нравилось.

А потом они с Питером отправились на машине, которую по такому случаю одолжила им доктор Веннинг, на мыс Код, где сняли домик на выходные.

В машине Рут заснула и проснулась, только когда они свернули с гладкого асфальта на тряскую проселочную дорогу, которая вела к пляжу.

Едва распахнув дверцу машины, Рут сразу услышала знакомый запах океана. Было темно, по небу рассыпаны звезды. С минуту она просто сидела и всей грудью вдыхала этот воздух.