В субботу днем – в том самом декабре – в дверь к ней кто-то постучал. Рут подняла голову от книги.

В комнату просунулась голова Салли Карлайл, соседки по общежитию.

– Рут, ты не хочешь пойти с нами на двойное свидание? – спросила она. – Двое ребят, они в Гарварде учатся, а один – из моего городка, мы с ним давно дружим, приедут сегодня из Кембриджа. Я им сказала, что нашла девчонку, и мы сможем вчетвером пойти повеселиться.

Рут посмотрела в окно. Почти ничего не было видно – густо сыпал снег, слепляясь пышными хлопьями. Конечно, услышав про Гарвард, она первым делом подумала о Питере. Но Питер никогда не отправился бы в Нортхэмптон на свидание вслепую. Уж точно не после того, что было между ними.

Она не видела его после той ночи, когда он сидел на краешке ее кровати там, в доме Мэри Хили, сжав голову руками.

– Такой снег, – ответила она Салли, откладывая карандаш и томик Горация с «Искусством поэзии». Она потянулась через кровать и коснулась пальцем холодного оконного стекла. Всякий раз, стоило ей подумать о Питере, в душе ее поднималась буря. Она скучает по нему. Но не может его простить. Она любит его. И ненавидит. – Не приедут они в такой снег.

– Да вовсе и не такой уж снег, просто снежок летит, – запротестовала Салли. – К тому же они уже выехали. Ну давай же, Рут! Повеселимся! Ну не будь такой тихоней!

Рут растерянно смотрела в окно. Годы, прожитые ею до поступления в колледж, порой казались такими далекими, словно все, что происходило тогда, происходило не с ней, а с кем-то другим. Столько нитей в те годы оказались оборваны, столько тропинок подошли к концу – сначала ее странная, печальная жизнь с отцом и судьба отца, потом ее роман с Питером, ужасный аборт…

Иногда Рут действительно казалось, что все это не имеет к ней отношения, все эти чужие далекие события. Она сочинила другую историю на замену: будто ее родители, Карл и Анита, погибли в автокатастрофе – в конце концов, какая разница, одна трагедия или другая. И теперь, когда кто-нибудь спрашивал ее о родителях, она даже с некоторым облегчением рассказывала историю Карла и Аниты. Если же доверчивые слушатели пускали слезу, узнав о трагической гибели «родителей», у Рут начинало ныть сердце – ныть взаправду, по той настоящей истории одиночества, которая оставалась с нею и не могла вылиться наружу.

Никому, никому не нужна ее настоящая история – Рут была в этом убеждена.

Она обернулась к Салли, нетерпеливо перетаптывавшейся на пороге.

Снег с шорохом сыпал по оконному стеклу, ложился на голые ветки деревьев, траву, мокрый темный асфальт.

Салли умоляюще стиснула руки.

– Ну пойми, я же пообещала им, что приведу еще девчонку!

Рут продолжала смотреть, как снежные хлопья мягко кружатся в молочных сумерках – начинало вечереть. Ей надо еще привести себя в порядок, причесаться. И к занятиям подготовиться. Не хочется ей ни на какое свидание.

– Да кто хоть он такой? – спросила она. – Тот, другой парень.

Салли ответила, что не знает его имени.

– Но я уверена, что он хороший парень. И уж точно умный! Иначе не оказался бы в Гарварде.

Ну что ж, в мире есть и другие мужчины, помимо Питера Ван Дузена, подумала Рут. За то время, что она училась в колледже, она несколько раз ходила на свидания, но это оказывались лишь мимолетные встречи. Но ведь должен же где-то быть на свете человек, которому она сможет рассказать всю правду о своем прошлом, который захотел бы узнать ее настоящую, кто-то, кого она полюбит и кто полюбит ее.

– Ну хорошо, – ответила она наконец Салли. – Только мне нечего надеть, надо что-то найти.

Она попросила шифоновое платье цвета шампань у Барбары, соседки Салли по комнате. Понимала, что не очень-то оно сочетается с ее рыжими волосами и что надо будет немного выпустить подол, а от этого на ткани все равно останется заметный рубец – но ничего не поделаешь, придется смириться и идти как есть, думала она, разглядывая себя в зеркале в комнате девчонок. Денег на одежду у нее не было. На те деньги, что положил ей на счет доктор Ван Дузен, она купила только книг на самый первый семестр и больше не прикасалась к ним – боялась, что после выпуска они ей потребуются больше.

Чтобы не тратить деньги со счета, она устроилась подрабатывать в библиотеку и в музей. Шила костюмы для театрального отделения – шить научила ее Мэри Хили. Другие девушки, зная, что у Рут никого нет, никаких родных, время от времени делились с ней одеждой – отдавали ей слегка поношенные пальто, туфли, блузки, уверяя, что они им как-то не идут, зато прекрасно будут сидеть на ней. Подобные жесты очень смущали Рут, но она принимала дары, когда чувствовала, что своим отказом лишь обидит человека. Людям хотелось проявить доброту.

За несколько минут перед тем, как мальчики должны были приехать, она перекусила нитку и встряхнула складки на платье. Надела его. Изогнувшись, застегнула молнию на спине. Осторожно, чтобы не рассыпать старательно пущенную волну, провела щеткой по волосам. Чуть пригнулась к зеркалу, чтобы получше рассмотреть лицо. Накрасила губы, легонько коснулась носа пуховкой.

Она не будет думать о Питере Ван Дузене. Не будет.

Взяла под мышку пальто, сумочку и перчатки, также позаимствованные у Салли.

Отец ее был вором и убийцей, а мать вообще неизвестно кто. А она сама вот… что ж, а она сама – молодая женщина, которая скоро окончит Смит-колледж в штате Массачусетс.

И в один прекрасный день она станет знаменитым редактором… Или каким-нибудь ученым. Профессором истории, например. А может, пианисткой или художницей. Она еще не решила, кем будет. Но сначала она пойдет на это свидание сегодня вечером – такая вот маленькая победа воли над темными страстями.

– Выглядишь потрясающе! – восхитилась Салли, посылая ей воздушный поцелуй от дверей. – Встретимся внизу, они уже ждут.


Если спуститься на половину лестничного пролета, можно увидеть арку, которая ведет в гостиную внизу.

Салли и ее кавалер – парнишка с орлиным носом, в твидовом пиджаке, с комично торчащей трубкой в углу рта – стояли перед выложенным плиткой камином.

На диване высокий молодой человек читал газету, колени его торчали чуть ли не выше ушей. На одной ноге коричневый носок съехал, обнажив щиколотку.

Рут остановилась. К щекам хлынул жар. В ушах зазвенело.

Питер был коротко подстрижен. Никаких больше мягких пшеничных локонов, ниспадающих на высокий лоб. Яркий свет резко вычерчивал линию шеи и плеч. С тех пор как Рут видела его в последний раз, он словно на полфута вырос и на десять лет повзрослел.

Рут нащупала рукой перила и вцепилась в дерево, которое от ее ладони тут же стало влажным и липким. Бешеная радость охватила ее.

Питер поднял голову. И уронил газету. Потом медленно поднялся.

– Рут, – сказал он. – Рут.

Приятель Салли недоуменно переводил взгляд с Рут на Питера и обратно.

– Вы что, знакомы, что ли? – вынув изо рта трубку, ошарашенно спросил он.


Гостиная в их общежитии – Талбот-хаусе – была обставлена темными плетеными креслами, рядом стояли торшеры – их круглые абажуры со складочками цветом напоминали древние пергаменты – и столы с расшатанными ножками – за ними девушки готовились к занятиям, вязали или играли в карты. На окнах висели тяжелые шторы, тоже со складками по верху. На каминной полке красовались два чучела: лисы с ярко блестевшими глазами и белого горностая, присевшего на задние лапы и поднявшего одну переднюю лапу с черными пятнышками – даже чучелом он не утратил природной тревожности. Кто-то подарил их колледжу – то ли чей-то чудаковатый муж, то ли отец, то ли дядя выпускницы, некогда учившейся здесь, в Талботе. Рядом со зверюшками кто-то пристроил два листочка картона, на которых девичьей рукой было выведено: Люси и Рики. Иногда горностаю надевали вокруг шеи повязку на манер елизаветинских слоеных воротников, но сегодня, отметила про себя Рут, ее не было. Подняв лапу, горностай глядел точно поверх головы Рут.

С лестницы и из столовой доносились звуки ужина, долетали обрывки девчоночьей болтовни. Рут уловила знакомый запах субботнего ужина – гороховый суп с копченостями и имбирное печенье.

Пруд в кампусе крепко замерз неделю назад. Вчера Рут с девчонками катались по нему прямо в туфлях – истерически хохоча, толкались, падали, размахивали руками. У нее не было коньков, да и кататься она не умела, но это не имело никакого значения. Снег картинно засыпал все вокруг – словно художник провел кистью по еловым лапам.

Это был мир, в который она чудесным образом попала и протащила сюда свое выдуманное прошлое, выдуманных родителей, трагически погибших в автокатастрофе: хорошенькую Аниту и мужественного Карла, оба были ботаниками, так определила им Рут. В первые свои дни в колледже она в одиночестве бродила по Ботаническому саду, читала надписи и запоминала названия: Adonis amurensis Fukujukai – цветет рано, даже когда еще не сошел снег, Abutilon x hybridum – цветущий клен или японский фонарик, Aconitum japonicum – капюшон японского монаха.

Она совсем не знала ботаники, но история склеилась сама собой – она просто подставила названия растений из Юго-Восточной Азии, и за ними в путешествие по рассыпанным архипелагом японским островам отправились ее родители – они плыли по извилистым каналам, к которым склонялись понурые ивы, купались в горячих ключах на покрытых снегом горных вершинах, палочками кормили друг друга морскими ежами и черным рисом. Однажды дождливым днем Рут пару часов просидела в оранжерее, рисуя разноцветными карандашами орхидеи, потом крошечными буквами подписала рисунки – сопя от усердия, вывела буквы с другим наклоном, непохожим на свой убегающий вправо почерк – и подписала выдуманными инициалами матери.

Сочинить прошлое оказалось отдельной работой, но на поверку не слишком сложной. В сущности, гораздо труднее было понять, где же остановиться. Ее так и подмывало все дальше и дальше придумывать то, чего у нее никогда не было, то, что ей так хотелось иметь: знаменитое куриное рагу ее мамочки, рассыпчатый рис, торт «Черный лес» – или невероятные па, которые папочка выделывал на танцплощадке.