Если нет, то лучше не надо. Этот опыт – лишний, поверьте.

И тот, кто велит устроить подобное светопреставление в столице вверенного ему государства, не сильно мудрый человек.

Что-то с ним не то.

Может, была прежде у него какая-то психическая травма. Понравилось когда-то выступать с танка. Полюбилось видеть, как одобрительно при виде его колышутся народные массы.

Эх, кто знает, что кому и когда понравится. Чужая душа потемки.

Славная осень выдалась в 93-м году! Ясная, тихая, солнечная. Не осень, а подарок свыше. Лето словно бы и не кончалось, только поменяло свои ярко-зеленые одежды на красно-золотые, но не лишило ни тепла, ни света, ни даже легкого беззаботного настроения.

Саша много гуляла с детьми той осенью. Бродила по родным московским переулочкам, дышала запахами опавшей листвы, старых, с раннего детства знакомых домов.

Жизнь шла своим чередом, налаживалась. Хотелось передохнуть, попросту радоваться благодатной осени, предаваться ежедневным нечрезмерным естественным заботам, делать с детьми уроки, ходить в спортзал. У них неподалеку открылся прекрасный частный спортзал с тренажерами: оплачиваешь время, и занимайся сколько хочешь. Тут тебе и душ, и сауна – красота, одним словом. Два раза в неделю Саша, Ромка и Мишка ходили «качаться»: по средам и воскресеньям. Элька редко к ним присоединялась. У нее были свои дела, девичьи.

В теплое воскресенье начала октября отправились Саша с парнями, как обычно, в спортзал. Вышли оттуда через пару часов усталые, распаренные, расслабленные. Хорошо! Улицы были пустынны и тихи. Впереди понедельник, но у нее он был свободным днем. Хлопоты – только приятные. Они шли, болтая о всякой ерундовой всячине. Мишка предвкушал, как завтра по кабельному каналу, который почему-то случайно ловился их теликом, будут показывать американский фильм «Бетховен» – не про композитора, а про огромную собаку-сенбернара – и он его запишет на видак, потом отнесет в школу и поменяется с Федькой на страшнейший триллер. Саша очень любила триллеры, вот Мишка и старался.

Хорошо устроиться всей семьей на диване, обложиться со всех сторон подушками, запастись пакетом чипсов или еще чем-нибудь вкусным и вредным и смотреть ненастоящие страсти-мордасти, пугаться, вопить, закрывать друг другу глаза. И потом долго вспоминать, как испугались, кто как кричал и какие действительно жуткие места особенно поразили воображение.

Шли они себе, мирно планируя свои мелкие обывательские радости, а, оказывается, в это самое время решалась судьба отечественной демократии!

Демократия – это такая невидимая, но ощутимая субстанция, которую полагается беречь, защищать, ложиться ради нее костьми, если не желаешь прослыть врагом рода человеческого.

Ну, вот раньше, совсем еще недавно, таким объектом всеобщей защиты и охраны был маячивший на горизонте коммунизм.

В предперестроечные годы люди кое-как приспособились жить с ним по обоюдному согласию: мы тебя не трогаем, и ты нас оставь, пожалуйста, в покое, какими есть.

Демократия же была слишком молода и непредсказуема. Поэтому в первые годы частенько давала о себе знать.

Обычно она существует сама по себе, а люди сами по себе. И коли так – все хорошо.

Но иногда ей требуются доказательства безграничной любви и нежной заботы народной о ней, вожделенной.

Вот тогда – держитесь, дорогие братья и сестры!

Главное: для неискушенного человека, осмелившегося просто и бездумно жить отпущенные ему дни и часы существования, кранты подкрадываются незаметно.

Ну, какие-то там ведутся дебаты по телевидению. Кто-то с кем-то в чем-то не согласен. Противостоят друг другу разные силы. Перетягивают канат. Меряются… ну, скажем, демократическим запалом. У кого он больше, глубже, тверже и протяженнее.

Это их жизнь. Они знают, за что сражаются под знаменем демократии. За власть.

И пусть себе. Но им хочется втянуть в это дело массы. Чтоб громче было, сильней прозвучало, по всем углам раздалось.

Саша по пути домой с удивлением видит большие отряды милиционеров, вооруженных до зубов. В касках, бронежилетах и с боевым оружием.

Тревожная картина. Что происходит? Отечество в опасности? Пора кричать караул?

Ах, да, да! Там же президент не поладил с парламентом. Обиделись они друг на друга, и президент, как бо€льший демократ, приказал разогнать недемократический парламент на фиг. А те закрылись в Белом доме. И теперь что-то будет.

Но все равно это как-то воспринимается отстраненно. Не как два года назад. Как-то не всерьез.

Однако все более чем серьезно. Они, оказывается, очень многое пропустили, расслабляясь в своем шикарном спортзале, как барчуки.

Они спокойно заходят в свой двор со стороны Трубниковского переулка и слышат хорошо знакомые, хоть и порядком за два года позабытые, звуки: стрельбу со стороны Садового кольца.

Тем не менее ума у них явно не хватает, чтобы понять, насколько это все не понарошку. Вместо того чтобы идти себе побыстрее домой, они проходят в арку, чтобы посмотреть, что такое интересное и захватывающе-историческое опять творится на улицах любимого города.

По Садовому кольцу катятся грузовики. Вид у них как в кино про войну. Боевой и целеустремленный. В кузовах мостятся возбужденные ездоки со знаменами и, как и только что встреченный ОМОН, с автоматами наперевес. Но это люди штатские. Вид у них не официальный, а революционно-повстанческий.

Рев и несусветный мат несутся от грузовиков: «На Останкино!»

В арке рядом стоят два возбужденных мужика, глаза у них пьяные. Видно, что адреналин зашкаливает.

– Ну что, мальцы! – радостно обращается один из них к Сашиным детям. – Конец Ох-ельцину! Сейчас пойдем по квартирам жидов бить! Где тут у вас жиды?

– А я вам сейчас покажу жидов, фашисты проклятые! – выходит на передний план старая, лет за восемьдесят, дама из соседнего подъезда.

Саша ее знает: это известная переводчица. Высокая, статная, красивая, из тех, кто с возрастом становится значительнее и внушает непонятное почтение. Соседка вышла выбросить мусор, но, как видно, звуки стрельбы отвлекли ее от бытовой заботы, она устремилась в арку, так и держа в руке неопорожненное помойное ведро.

– Это что тут за срам такой происходит? Нам еще тут фашистов не хватало! – громогласно возмущается старая женщина, многозначительно встряхивая дурно пахнущей емкостью перед носом поблекших мужиков.

– Пошли вон, фашисты! – присоединяются к старшей почтенной даме Ромка и Мишка.

И – о чудо! – те уходят. Пригрозив, правда, что еще вернутся.

На удивление легко удалось их прогнать. Да, слаба еще, видать, была в те поры демократия!

Дома рыдает Элька. Только что позвонила ее подружка, мама которой работает в Останкине. Мама с ней говорила, а теперь связь прервалась. Значит, захватили они Телецентр? И что с мамой?

По телевизору по всем каналам мелькают черные точки.

В окно видно, что из здания мэрии валит черный дым.

Российский канал начинает вещание. Не из Останкина, там ситуация неясна, а откуда-то из центра.

Телефон домашний не умолкает. Все знакомые со всей Москвы просят дать информацию: что, в конце концов, происходит в центре столицы?

По телевизору непрерывно выступают разные люди.

Призывают молодежь идти к Кремлю, строить баррикады, как в 91-м. Спасать народных избранников, которые осели в Кремле.

Странный призыв, как ни крути.

Вы ж два года у власти, избранники! У вас все: армия, оружие, ОМОН. Зачем вам понадобились безоружные юные люди? Неужели вам мало силы, вам нужна еще демонстрация горячего чувства? Любовь и доверие народное должны они вам показать? И если кого и убьют случайно, то это же во имя нового!

И только молодые журналисты из программы «Взгляд» выступают против всеобщего течения мысли:

– Ребята! Не лезьте вы туда! Это разборки власти. Оставайтесь дома!

Как же они окажутся правы! Но каким же презрением их потом обдадут!

Ведь большинство молодых пока во власти романтических представлений о новом, справедливом, которое надо защищать любой ценой.

Так все и заснули глубокой ночью у телевизора.

А проснулись от выстрелов. Собственно, звуков было много, самых разнообразных. Они складывались даже в некое дикое подобие музыкального ансамбля.

– Баабаххх! – грохотал близкий выстрел.

– Дзым-дзынь, – рассыпалось вдрызг от звуковой волны очередное витринное стекло.

– Уууууууууууу! – завывала сигнализация в машинах и магазинах.

Так все и повторялось.

Ранний телефонный звонок Мишкиной музыкальной учительницы:

– Александра Борисовна! Что там у вас происходит? Мы тут на Маяковке слышим артиллерийские выстрелы с вашей стороны.

Саша выглядывает в окно. По обеим сторонам Садового кольца стоят боевые машины пехоты. Глубоко же они провалились в сон, что не услышали, как проезжало такое количество техники!

– Сейчас выйду гляну, Екатерина Алексеевна, потом вам отзвоню, – обещает она.

Для компании берет Эльку. Выходят. Утро – загляденье. Солнышко, тепло, прозрачно. Вдруг: «Баа-ба-ххх!» И вся последующая мелодия.

– Белый дом обстреливают, – комментируют прохожие. – Надо пойти посмотреть.

Людям в центре Москвы невдомек, что все по-настоящему, что это не аттракцион, а реальная опасность. Они отправляются на занимательную экскурсию, чтоб потом всем кому можно с увлечением рассказать про то, что видели своими глазами.

А лично Сашу тянет к Кремлю. Есть там баррикады или нет? Пришли люди на зов или плюнули?

Они с Элькой идут по улице Герцена, [6] сворачивают у консерватории налево, вот вскоре они уже на Тверской, вот и Кремль виден. И баррикады таки воздвигнуты. Пришли защитники. Саша хочет повернуть назад, хочется домой, посмотрели – и будет. Но назад не пускают. Стоит народный патруль и не пускает их домой. А у них ни документов, ни денег – только ключи от квартиры. К счастью, их узнает парень из соседнего подъезда: «Они там живут, пропустите».