«Неудивительно, — кивнул Владимир. — Я даже не знал, что мой покойный батюшка был в курсе этой истории. Никогда он со мной об этом не заговаривал. Я советовался с Дианой. Она бой-баба, она сразу обозначила для меня линию поведения, предложила денег, раздавила во мне остатки сомнений. А старик, оказывается, знал и здорово огорчался… Если бы я был в курсе, что он так близко принимал к сердцу «беременную» историю, я бы, наверное, вел себя иначе. И со стариком, и с Александрой. А так я полагал, что молчание — знак согласия…»

Среди книг и драгоценностей Смирницкого я нашел предмет, который был весьма непохож на другие. Его смысл объяснили мне книги. Павел Смирницкий сам сделал этот талисман. Могучий талисман, как объясняет он в своих записях — в том куске, который мне удалось прочитать. Золотое ожерелье очень грубой работы.

Владимир подскочил и чуть не выпал из гамака. С трудом занял подобающее положение и еще раз перечитал последние слова. Никакого ожерелья он в схроне не обнаружил! Нет, обнаружил. Бриллиантовое ожерелье, но даже слепой не назвал бы его «грубой работой»!

Найдя его, я был потрясен мощью, заложенной в этом украшении. Нет, это не украшение. Это нечто большее. Я не верю в магические свойства ожерелья. Но надо признать — оно представляет собой нечто совершенно исключительное. Три огромных камня впаяны в тяжелое темное золото. К ювелирам я обращаться не рискнул. Но моих познаний хватило, чтобы распознать эти камни.

В центре — несомненно алмаз. Алмаз «сырой», то есть неограненный. Неизвестный гранильщик отполировал только естественные грани кристалла, имеющего форму октаэдра. Насколько я могу понять с помощью своего старенького микроскопа, в камне нет ни малейшего изъяна. Но потрясло меня не это… По самым скромным предположениям, этот алмаз весит около 60 карат, что при отсутствии изъянов ставит его в ряд с такими известными бриллиантами, как «Звезда Южной Африки», «Ягерсфонтейн» и «Йонкер». В случае огранки камень может уменьшиться, но ненамного.

Обрамляют это чудо два не менее прекрасных, хотя, быть может, и не таких дорогих камня. Оба они не огранены. Кристалл изумруда ярко-зеленого цвета представляет собой шестигранную усеченную призму, весом около 125–130 карат (я могу сильно ошибаться, но скорее в меньшую сторону). Желто-зеленый кристалл топаза (очевидно, бразильского происхождения) представляет правильно сформированную ромбопирамидальную призму. Весом он не менее 150 карат.

Описывать ожерелье сложно. Оно словно ускользает из-под пера. В любом случае, я не могу с ним расстаться. Пусть оно останется у меня. Порой мне кажется, что из кристаллов в меня льются силы.

Значит, драгоценность осталась у отца. И где она сейчас? Ничего подобного Владимир в доме не находил — но он ведь и не искал! Остается библиотека, где за рядами книг можно не только ожерелье — и «Кохинор» спрятать, вместе со всей Голкондой в придачу! Алмаз в шестьдесят карат! Владимир Дмитриевич мало смыслил в каратах, но понимал худо-бедно, что это очень много. Надо искать! «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» — так, кажется, говорилось в книжке про двух капитанов?


30 июля

Наконец вернулись мои родные! Марк загорел, похудел, одичал. Смеясь, говорит, что не представляет, как возвращаться к занятиям в институте после месяца на море. Диана сразу же уехала в театр, даже не поздоровались как следует. Переодевалась и напевала в спальне. Она заметно помолодела, что дало мне основания предполагать — не обошлось без банального курортного романа. Мальчики развлекались в компании молодежи, а она наверняка урвала момент…

«Да уж, урвала. Подцепила в первый же день какого-то дирижера. Гуляла с ним по набережной в сумерках — в золотистом шелковом платье свободных форм, на шее жемчуга моей матери, на голове — огромная соломенная шляпа. Воображала себя дамой с собачкой. Мы с Марком жили в одном номере, а она — в другом. Я выпроваживал Марка «полюбоваться на вечернее море», а сам приводил сговорчивых курортниц. Особенно охотно шли на одноразовое приключение бальзаковские и предбальзаковские дамы. Вырвавшиеся из домашней обстановки, ошалевшие от свободы, солнца, моря, собственной привлекательности и безнаказанности… Бутылка массандровского портвейна, одно запретное яблоко на двоих и жаркие объятия на сбившихся простынях. Потом я провожал случайную подругу и в холле частенько сталкивался с тем самым дирижером, который выходил из Дианиного номера. Дирижер бывал встрепан и смущен, а я не без намека преувеличенно почтительно его приветствовал… Один Марк щелкал клювом, да он, видно, в папеньку удался».

…Впрочем, я не стал забивать себе голову. Такие ситуации неизбежны, когда жена намного моложе мужа, когда он к тому же по роду своих занятий или по складу характера не в состоянии сопровождать ее на отдыхе. Впрочем, Диана вернулась не поздно. Мы долго ужинали вдвоем на террасе — дети уехали в город повидаться с друзьями. Она говорила мне о теплом море, а я любовался ее обновленной красотой… И потом я почувствовал удивительное вдохновение, потрясающий прилив сил… Такого со мной давно не было. С молодых лет, пожалуй. Диана была потрясена! Она быстро заснула, утомленная, и я тоже заснул.


6 августа

Быть может, все это бредни выжившего из ума старика. Быть может, мне и в самом деле нужно было принимать те таблетки, что мне рекомендовал Сидорович еще в прошлом году. Но мне кажется, что ожерелье действует на меня. Последние пять дней я чувствую себя гораздо лучше. Меня не мучает высокое давление, у меня не ноет больше сердце. Я уже давно не работал. Делал вид, что работаю, — вот до чего дошел! Сидел у себя в кабинете за запертой дверью, перечитывал Чехова, к обеду выходил с сосредоточенным видом. Но теперь ко мне вернулась ясность мысли, я написал новую статью и начал систематизировать некоторые исследования. Систематизация и анализ займут некоторое время, после можно будет сделать доклад в Академии наук. Кроме того, ко мне вернулась мужская сила. Диана не знает, что и думать. Я слышал краем уха ее телефонный разговор с какой-то подругой — она уверена, что все дело в каких-то чудодейственных таблетках, которые мне привезли год назад из Дании. Но я тех таблеток не пил, опасался.

Я смотрю на ожерелье ночами. Я пью ту силу, которая исходит от него.

Владимир прервал чтение и задумчиво воззрился вверх, в густую синеву неба. «Надо же… Отец всегда был чужд суеверий. Значит, в этом ожерелье и впрямь было что-то… Трудно верить современным «магам», слишком они подпортили свою репутацию. Но в прошлом наверняка были люди, способные сконцентрировать могучие природные силы, силы неведомого, и вложить их в какой-то предмет…

Я найду это ожерелье, чего бы мне это ни стоило, — решил Владимир. — Оно необходимо мне! Оно должно принадлежать мне, и я его найду».

Дальше записи стали менее интересными. Профессор Краснов сухо описывал незначительные семейные события, но много писал о своих планах. Он работал над новой книгой. Судя по записям, работа подвигалась бодро. Это странно. Ведь, насколько Владимир Дмитриевич помнил, последняя книга отца осталась незаконченной.

«Странное ощущение — я читаю и словно бы отец жив. А я знаю, что это последний год его жизни. Он умрет 2 января. После праздников. Не так обидно умирать после праздников, когда подарки уже распакованы и индейка доедена… Но все равно странно, что он не дописал книгу…»

Владимир Дмитриевич читал дальше, и волосы вставали дыбом у него на голове.


18 ноября

Сегодня самый страшный день в моей жизни.

Случилось то, чего никто не мог ожидать.

Хорошо, что Майечка не дожила до этого дня.

Прости нас, Господи. Мы были неразумны в своих эгоистичных желаниях. И расплата настигла невиновных. Господи, я никогда не верил в Тебя. И никогда ни о чем не просил. Так прости мне теперь в величайшей милости Твоей мое неверие!

Или не Бог. Просто судьба. Страшная судьба. Ананке. Ананке. Высшая сила необходимости и неизбежности, которой подчиняются даже боги.

Сегодня я видел свою внучку. Дочь моего сына. Дочь моего приемного сына. Плод кровосмешения. Дитя инцеста.

Девушка пришла к нашему дому. Я опять был один. Последнее время я всегда один, по теперь это меня уже не тяготит. Я много работал над книгой. Я пригласил ее в дом, стал угощать чаем и пирогами. Она показала мне девочку. Крошечную красавицу Киру. Мое сердце дрогнуло при виде маленького, удивительно правильного лица с бледными губками. Девочка нездорова, она родилась с пороком сердца. Я представил себе, что, если бы Владимир иначе отнесся к появлению ребенка на свет, они жили бы у нас в доме. Скажем, на втором этаже, в розовой комнате. Там почти всегда светло, и это самая теплая комната в доме. Там всегда пахло бы ребенком, и чистотой, и молоком, и я бы приходил туда понянчить малютку, отдохнуть от своих научных трудов…

Так я размечтался, несчастный урод, и начал расспрашивать молодую женщину (я упорно называю ее девушкой, ведь она так молода, она ровесница Марку!) о ней, о ее жизни и семье. И почти с первых ее слов…

Она сестра Владимира. Да. Она его родная сестра, дочь Марты и Леонида. Не знаю, почему я не умер от инфаркта в тот момент, когда это осознал. Не знаю, откуда у меня взялись силы скрыть от Александры свое состояние. Она не должна ничего знать. Она не должна всю жизнь нести на себе груз чужой вины… У нее и так было много горя. И будет, вероятно, еще. Девочка серьезно больна. Прости меня, Боже, но лучше бы ей умереть. Да, быть может, ей лучше умереть.

Но кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать в тот день и час, когда Майя приняла ребенка своей сестры? Он был таким крошечным, и для Марты это была всего лишь забавная игрушка. И я, осел, смотрел на это снисходительно!