Но ничего такого не наблюдалось, и Александра, собравшись с духом, нажала на кнопку верхнего звонка. Однако в неведомых глубинах квартиры никакого отзвука не зародилось. Звонок явно не работал. Это был удар. Пришлось снова набрать в грудь воздуха и нажать на другую кнопочку — на сей раз самую нижнюю. Снова тишина. У Александры черная муть подкатила к голове, и она, неожиданно для себя взвизгнув, так что на лестнице упало в обморок и покатилось по ступеням гулкое эхо, стала колотить ладонями по мерзким кнопкам. Этот демарш оказался успешнее. В безумном мире, очевидно, следовало действовать безумным образом.

Резкая трель наконец-то вызвала отклик. Внутри квартиры — в ее ожившей утробе — зашаркали, приближаясь, чьи-то шаги. Впрочем, они не торопились, и Александра, привалясь к косяку, успела пережить еще несколько отвратительных моментов, когда сердце, казалось, падало куда-то в пустой и холодный живот.

Дверь открыл человек, который, по всем параметрам, давно уже на звание человека не тянул. Скорее это явление стоило обозначить неделикатным понятием «синяк». В общем, стоящее в дверях существо явно принадлежало к обширному виду алкоголиков законченных. Щуплое тельце облачено было в полосатую просторную пижаму, украшенную многочисленными пятнами. Густые, черные с проседью волосы были давно не мыты и свисали грязными прядями на лицо. Из-под прядей смотрели светло-голубые застиранные глаза. Смотрели мутно и совершенно бессмысленно. Мощный запах перегара чуть не сбил Александру с ног. В руке у существа дымилась сигарета без фильтра и воздух тоже не озонировала.

— Вы к кому, дама? — сипло вопросило существо.

— Мне нужна Кира… Кира Морозова здесь живет?

— Какая еще Кира… Ты девку, что ль, ищешь?

Александра кивнула, продолжая задерживать дыхание. Впрочем, реплика существа, которое так бесцеремонно отнесло ее единственную дочь к подвиду «девок», на секунду выбила ее из колен. Пришлось выдохнуть воздух и обонять сигаретный дым плюс перегар.

— Так и звонила бы к ним, — предложило существо. — Звонют тут, звонют, сами не знают зачем… Эта девка твоя — с Жоркой, что ль, живет?

Почему-то имя Жорка вызвало у Александры реакцию самую непредсказуемую — в желудке закрутился тугой узел и ее чуть не стошнило. Но ей удалось героическим усилием преодолеть спазм — только пот на лбу выступил.

— Ну, заходи, — позволило существо, повернулось и пошаркало в глубь квартиры. — Только их, видать, никого дома нет. С утра из комнаты не вылазят. Обычно Жорка-то с утра на работу идет, так моется и кофе варит. А сейчас тихо… Вот ихняя дверь.

За высокой двустворчатой дверью действительно было тихо. Никто не отозвался на стук, и тут Александра не выдержала и тихонько завыла, уткнувшись лбом в холодную, скользкую стену.

— Э, ты чего? — обеспокоилось существо. Оно, оказывается, никуда не ушло, топталось рядом, поддергивая тощей рукой сползающие пижамные штаны. — Ты чего ревешь-то? Ну-ка, пошли-ка…

С неожиданной силой существо уцепило гостью повыше локтя и повлекло за собой по темному коридору в неведомую даль. Совершенно деморализованная Александра даже не сопротивлялась. Коридор привел их в неожиданно чистую и просторную кухню, где даже цвели фиалки на подоконнике, и развевались красные в горошек занавески, и на стене висела старомодная чеканка — толстая баба в платке пьет чай из блюдца, на столе самовар, а на стуле напротив — улыбающаяся самодовольная кошка. От взгляда на это сомнительное произведение искусства Александра отчего-то успокоилась, а стакан воды, хлопотливо наполненный из-под крана заботливым гуманоидом, и вовсе привел ее в чувство.

Может, все не так уж страшно? Может, если есть на подоконнике доверчивые фиалки, а на степе чеканка с толстой чаевничающей бабой, то и житься тут может неплохо? А ведь есть еще и занавесочки — красные в белый горошек!

— Тебя как зовут? — поинтересовалось существо, решившее, очевидно, развить и закрепить возникшие отношения.

— Александра.

— А меня Маргарита.

Итак, существо оказалось женщиной, и Александре снова поплохело. К пьющим мужикам она, родившаяся и выросшая в деревне, относилась лояльно. Знал бы мужик свою норму, был бы тих во хмелю и работу бы не забывал — а так почему б не выпить? Но вот от пьющей женщины ее воротило. Господи, как себя можно довести до такого состояния?

Но факт оставался фактом — только эта увядшая Маргарита может вот сейчас, немедленно, рассказать Александре о ее дочери. Значит, придется с ней общаться — без отвращения, без дрожи и спазмов. А то заметит и обидится.

Но внимание Маргариты не было сейчас сосредоточено на Александре. Она полезла в холодильник, стоящий в углу кухни — старый и облезший, но покрытый сверху красной клетчатой салфеточкой. Из холодильника была извлечена непочатая бутылка водки и эмалированная миска, в которой при открывании обнаружились плавающие в рассоле огурчики. Из деревянной хлебницы хозяйка извлекла буханку черного хлеба и быстро нарезала крупными, на удивление ровными кусками.

— Ну, чего встала? Вон там, в буфете, справа, рюмки достань, — указала она Александре. — За знакомство надо выпить, нет?

Александра сомневалась в том, что в состоянии будет пить водку в десять часов утра, да еще в компании с этим цветком запоздалым, но отчего-то безропотно полезла в буфет — только что обратив на него внимание.

А было на что обращать-то! Буфет был огромен и прекрасен. Он был атавистичен и аутентичен. Он представлял вещь в себе, вещь ради вещи. Осколок позапрошлого века, он врос в эту кухню — очевидно было, что за всю свою жизнь его не сдвинули с места. У неизвестного варвара не поднялась рука покрасить его половой краской — буфет сохранял благородный темно-красный цвет. А еще он был украшен, щедро и нелепо. Чего на нем только не было — и фазаны, и утки, и гроздья винограда, и букеты роз. Стоял буфет на львиных когтистых лапах и венчался вазой с плодами. Все было деревянное, темно-красное, удивительное и нелепое. Совершенно растерявшись от такого изобилия, Александра потянула на себя указанную правую дверцу — та открылась со скрипом. За дверцей красовались какие-то яркие пластиковые тазики, висел цветастый передник.

— Давай скорее! — поторопила ее хозяйка. — Там же стояли! Ой, и правда нет! — удивленно воскликнула она, остановившись за спиной Александры. — И полки поснимали… Когда успели? Ну вон там, за стеклом погляди.

Александра поспешно закрыла эту дверцу и открыла другую. За ней и стояли аккуратненьким рядком чистые разнокалиберные стаканы, чашки, рюмки.

— Вот эти давай, махонькие, — распорядилась Маргарита. Пока гостья пялилась на буфет, хозяйка успела накрыть стол — огурчики вынырнули из миски и расположились на тарелке, ломти хлеба заняли место в плетенке, тонко порезанные ледяные ломтики копченого сала соседствовали с дырявыми кусочками сыра. В общем, накрыла чисто и умело, даже Александре придраться было не к чему.

— Погоди, я переоденусь. — Помойный цветик Маргарита прошмыгнула мимо гостьи и исчезла в темноте коридора. Впрочем, скоро вернулась — совершенно преображенной. В черном шелковом халате, на спине которого извивался красно-зеленый дракон, причесанная и даже с подкрашенными губами, она уже производила не столь удручающее впечатление. Лицо, освобожденное от седых прядей (их, придерживала теперь черная повязка), хранило, как говорится, следы былой красоты. Своеобразной красоты — рот был слишком велик, нос вздернут, глаза — разрезаны по-кошачьи. Но в свое время, очевидно, это испитое лицо выглядело необыкновенно красивым, пикантным, обаятельным — и пленяло сердца. Как потом выяснилось, Александра в этом суждении не ошиблась.

Совершенно растерявшаяся от всего, свалившегося на нее в это позднее утро, она позволила усадить себя за стол и налить рюмку ледяной водки.

— Удивила я тебя? — кокетливо осведомилась Маргаритка после первой, зажевывая кусочком сальца. — Вижу, удивила. Х-ха, я ж актриса! Все играю, даже теперь… Ну да, я пью. А кто б не пил на моем месте?

Вопрос был риторический. Хозяйке явно не терпелось поведать нежданной собеседнице историю своих несчастий, которые привели ее на неровный путь женского алкоголизма. Но Александра была настроена решительно. Сначала, пока Маргаритка еще относительно трезва, она разузнает все о своей дочери, а потом, так и быть, выслушает исповедь горячего сердца. Но, чтобы успешно перевести новоявленную подругу на нужное направление, требовалась особая деликатность и бережность в общении. Александра старалась изо всех сил.

— Я тоже, похоже, скоро запью, — мрачно посетовала она. Ей как-то сразу удалось взять в разговоре верный тон. — Дочь из дома ушла, представляешь?

— Да ты что? Значит, Жоркина девка — твоя дочь? Вот это новость!

Александра скорбно покивала.

— Да ты не майся, подруга! Они нормально живут, это я тебе говорю.

Свидетельство из уст спившегося цветочка Александру отчего-то совершенно не утешило.

— Жорка хороший мальчишка, я его с детства знаю, — поделилась цветочек. — Я ж его в театр на детские утренники водила. И мать его, покойницу, хорошо знала. Всю жизнь в одной квартире прожили. Она тоже последнее время поддавала здорово. Но Жорка — ни-ни, ни вина, ни водки. Только по праздникам, в смысле. Если пойло, то дорогое, поняла?

— Поняла. Хорошо, говоришь, живут?

— Говорю тебе, хорошо. Она девка тихая, но, видно, с понятием. Ко мне уважительно. Она ж в театральный поступала, а я ведь актриса…

Александра кивнула. Неужели у Маргариты такой алкогольный психоз — или она в самом деле бывшая актриса?

— Веришь? — разгорячилась Маргарита, разливая по второй. — Двадцать лет отпахала! Травести — вот как! Тильтиля играла в «Синей птице»! — Маргарита вскочила, раскинув тонкие руки в широких рукавах халата. — «Верно, верно, у меня есть птица… Где же она?.. А, вот и клетка!.. Митиль, смотри: вон клетка!.. Это та, которую носил Хлеб… Да, да, та самая… Постой, постой!.. Да ведь она синяя! Да ведь это моя горлица!.. Да ведь, когда я уходил, она была не такая синяя! Митиль, ведь это же и есть та Синяя Птица, которую мы искали! Мы за ней в этакую даль ходили, а она, оказывается, здесь! Вот это я понимаю!.. Митиль, ты видишь птицу? То-то бы Душа Света обрадовалась!.. Я сейчас сниму клетку…» — Тонкие руки взмыли вверх — снимая невидимую клетку, усталые голубые глаза вспыхнули восторгом и радостью… — «Вот, пожалуйста, госпожа Берленго… Со временем она станет совсем-совсем синяя, вот увидите… Отнесите ее скорей вашей внучке…»