— Ты — сестра Эвелин Кэгни? — прозвучал чей-то голос.

Рядом стояла женщина, которую я уже где-то видела: глаза накрашены чересчур сильно, на зубах — прозрачные брекеты. Как там ее? Энджи, Лиза, Дженнифер?.. Почти все женщины в Куинсе носили эти имена.

— Как дела? Я слышала, у Эвелин проблемы…

«А я слышала, что ты навалила на стол, когда рожала четвертого ребенка», — подумала я и перевела взгляд на другую сторону бассейна, где Киран плескался с мальчишками. Их мамаши болтали и косились на меня. Они знали, что после первых родов у Эвелин сорвало крышу, и, видимо, страсть как хотели, чтобы это случилось еще раз. Телефонные провода небось плавились от разговоров о бедняжке Эвелин Кэгни.

— Нет, — ответила я. — У Эвелин все в порядке.

— Она вроде до сих пор в больнице…

— Только потому, что роды были трудными, — заявила я, поскольку это вполне могло быть правдой.

Женщина кивнула и сменила тему:

— Не могу поверить, что ты ее сестра. Вы совсем не похожи.

Так. Явно хочет оскорбить. Непонятно только кого — меня или Эвелин. Имеет в виду, что я не такая хорошенькая, как сестра, — изгиб верхней губы не тот и брови некрасивые. Или что Эвелин не влезет в шорты четвертого размера.

— Что ж, приятно было поболтать, — заключила она. — Мне пора — писать очень хочется.

«Мне пора — писать очень хочется». Противно слышать такое от взрослой женщины. Любимое выражение так называемых подруг моей сестры — тех, что сейчас дожидались, пока Киран отойдет подальше, чтобы как следует перемыть кости Эвелин. Не хуже гиен из передач о животных по каналу «Пи-би-эс», — выберут жертву и рвут в клочья. Я почти видела, как кровь стекает по их подбородкам. Грустно, что многие женщины ведут себя так же подло, как в детстве в школе. Собираются в новую банду под названием «Домохозяйки» и отчаянно радуются, когда одна из участниц не дотягивает до общего уровня, а затем изгоняют ее.

* * *

В тот вечер позвонила Эвелин и сообщила, что через два дня ее выписывают. Мне хотелось, чтобы к ее возвращению в доме все было безупречно, и я возилась с уборкой допоздна, хотя Патрик возражал: говорил, что я устану. Так и вышло. Я отмыла ванну и вычистила чулан: сняла паутину, выбросила разорванную оберточную бумагу, которая валялась там еще с вечеринки в честь будущей матери, когда Эвелин ждала первенца.


На следующее утро Патрик не разрешил мне помогать с покраской стен в детской.

— Успокойся, — сказал он. — Пожалей себя.

Я не успокоилась. Он красил и слушал радио, а я тем временем поменяла бумажные вкладыши на полках кухонных шкафов и заново расставила посуду. Я почти закончила, когда в дверь позвонила Саммер. Я стояла на пороге в шортах из обрезанных джинсов и в отслужившей свое рубашке. Вид у меня был потрепанный. В отличие от Саммер: она приехала в Куинс на метро сразу после похода в дорогущий салон красоты на Манхэттене и выглядела сногсшибательно.

— Смотришься классно, — признала я по пути в кухню.

Поблагодарив, она встала на мысочки и заглянула в навесной шкаф.

— Как здесь все прибрано! Эвелин будет счастлива вернуться домой.

— Я переделала кучу работы. Надеюсь, она останется довольна.

— Еще бы. Она даже не представляет, как ей повезло с сестрой.

Я улыбнулась:

— Хочешь, посмотри пока телевизор. Я скоро закончу.

Саммер уселась на диван в гостиной и включила «Главный госпиталь», но ненадолго. Спустя десять минут я увидела ее в детской Шейна: она стояла, прислонившись к кроватке, накручивала на палец свежеобесцвеченный локон и кокетничала с Патриком — как с любым привлекательным мужчиной, который встречался ей на пути. Похоже, это помогало ей убедиться в своей привлекательности, почувствовать, что она больше не замухрышка с кривым носом и ленивым глазом.

Я бы не обратила внимания на ее уловки, если бы дело не касалось Патрика. Она нечасто с ним встречалась, и всякий раз поблизости маячила Эвелин. Сейчас сестры не было, а Саммер вырядилась в короткую юбку. Мне почему-то вспомнилась проститутка, которую я однажды видела на Тридцать четвертой улице на Манхэттене.

Патрик с закатанными до локтей рукавами красил дверь стенного шкафа. Красил и разговаривал, но не заигрывал. Заметив, что дверная ручка расшаталась, он обернулся ко мне:

— Принеси мне ящик с инструментом.

— «Принеси мне ящик с инструментом», — передразнила Саммер. — А где же «пожалуйста»?

Он глянул на нее из-под спадающих на лоб волос.

— Это мой дом. Мне решать, кому говорить «пожалуйста».

— Знаешь, — не унималась она, — надо научить тебя хорошим манерам.

Неслыханно. Какое бесстыдство! Я заметила, как она пялится на руки Патрика, и мне стало противно. Саммер имеет наглость флиртовать с мужем моей сестры, в доме моей сестры — в моем присутствии и при ребенке Эвелин! Я хотя бы не пожираю Патрика глазами.

В ответ на ее замечание Патрик рассмеялся. Это меня взбесило еще больше. Я не пошевелилась, пока он не напомнил про инструменты, тогда я сломя голову бросилась в гараж — не хотелось оставлять их надолго вдвоем.

Когда я вернулась, Патрик принялся искать в ящике отвертку.

— Разреши мне потрогать твои инструменты? — гнула свое Саммер. — Могу поспорить, среди них есть огромные…

Он мотнул головой в сторону двери.

— Я занят, детка. Иди поиграй.

Саммер ухмыльнулась:

— Может, ты со мной поиграешь, Патрик? Или мне самой?

Радио все еще работало. Визжала гитара, ухали барабаны — Эрик Клэптон. Тряхнув головой, Патрик занялся дверной ручкой, а Саммер пошла за мной в гостиную. Мы сели на диван, я демонстративно молчала.

— Что случилось? — спросила она.

Я ответила резким шепотом:

— Патрик — муж моей сестры. Оставь его в покое!

С выражением оскорбленного достоинства она откинулась на спинку дивана.

— Какая ерунда, Ари! Ничего такого я не имела в виду.

Позже, когда Саммер уехала, а мы с Патриком после ужина убирали со стола, я поняла, что он вовсе не считал это ерундой.

— У твоей подружки ни стыда, ни совести, а еще образование получает! — пробурчал он, пока я загружала грязные чашки в посудомоечную машину.

Так и сказал: «ни стыда, ни совести». Значит, не одобрял ее поведение. Это мне понравилось.

— По-твоему, она хорошенькая? — спросила я. Не отрывая глаз от посуды, я пыталась морально подготовиться к его ответу.

— Она фальшивая, — заявил Патрик. — Обесцвеченные волосы, безобразие! Не вздумай брать с нее пример.

Я подняла глаза:

— Ты о чем?

Он вытер руки полотенцем. Большие руки. «Знаешь, что говорят о мужчинах, у которых большие руки?» — не раз вопрошала Саммер.

— Ты в отличие от нее хорошая девушка. Такой и оставайся.

— Она тоже хорошая, — машинально ответила я, потому что привыкла защищать подругу.

У людей постоянно создавалось о Саммер неправильное впечатление. Однажды соседская девчонка назвала ее тупой блондинкой. Мы с Саммер только рассмеялись в ответ — нам-то виднее. Тина и Джеф как-то раз заставили ее пройти тест и обнаружили, что у Саммер очень высокий коэффициент умственного развития.

Патрик вскинул бровь.

— Ари, ты знаешь, что я имею в виду.

Конечно, я знала. Он бросил мятое полотенце на край раковины и пошел в гостиную смотреть с Кираном очередной бейсбольный матч. Расправляя полотенце, я думала о том, что ему нравится, как я готовлю, и он считает меня хорошей девушкой. Если бы Патрик не был моим зятем, я бы его поцеловала. Уж он точно не сказал бы, что я слишком широко раскрываю рот.


Ближе к ночи с корзиной грязного белья я отправилась в подвал. Ремонт там еще не закончили, пол оставался бетонным. У стены с двумя крохотными окошками стояли стиральная машина и сушилка, на противоположной стороне выстроились штанги. Патрик лежал на спине и делал жим — один Бог знает, сколько фунтов, — а я тем временем загружала в стиральную машинку испачканные пеленки. Я не спешила — возвращаться наверх не хотелось. Здесь, внизу, было лучше: запах кондиционера для белья и Патриково кряхтение и стоны.

Я наполняла мерный стаканчик стиральным порошком, когда он поднялся, снял футболку и вытер ею пот с лица.

— Это тоже забрось. — Он швырнул футболку мне и пошел к лестнице.

— Я тебе не прислуга, — буркнула я, даром что не возражала бы ею стать.

Футболка была темно-синяя, с надписью «Департамент пожарной охраны Нью-Йорка» на груди, и пахла Патриком — пивом, гарью и одеколоном. Из-за этого запаха я и спрятала футболку к себе в сумку перед тем, как уложить Кирана. Я поправила племяннику подушки, а он пробормотал что-то невнятное.

— Что такое, Киран? — спросила я, сидя на его постели с символикой «Нью-Инглэнд пэтриотс».

«Кощунство! — подумала я, вспомнив о папе. — Промывание мозгов!»

— Ты лучше, чем мама, — сказал Киран, сонно улыбаясь.

Мне приятно было это слышать. Наверное, он заметил, что я готовлю лучше, чем Эвелин, и никогда на него не кричу. «Ты понятия не имеешь, о чем говоришь! — так ответила мне в прошлом году сестра, когда я попросила ее не повышать голос, потому что это плохо влияет на самооценку ее сынишки. — Насмотрелась шоу Фила Донахью».

Однако гордость скоро сменилась чувством вины.

— Я не лучше твоей мамы, — прошептала я. — Просто я другая. Так что не говори этого ей, а то она огорчится. Ладно?

Киран кивнул, но мне показалось, что он меня не понял.

* * *

На следующее утро Киран с Патриком уехали в больницу за Эвелин, а я тем временем повесила новый комплект штор в кухне. На мне были обрезанные шорты и блузка без рукавов, которую я завязала узлом под грудью. Переодеться до их возвращения у меня не хватило времени.