Роза молча подвинулась, и через минуту они уже спали в обнимку на скомканной, залитой солнечным светом постели, и ни этот свет, ни шум, гам и песнопения, доносящиеся из кабака, не могли разбудить их.

Когда Илья открыл глаза, был уже вечер. Солнечные лучи, пересекающие комнату, из золотых стали красными, тягучими, квадрат неба в окне поблёк. Роза ещё спала, лёжа на спине и по-детски приоткрыв рот. С минуту Илья смотрел на неё. Затем встал, крепко, с хрустом потянулся и выглянул в окно.

Евреи никуда не ушли. Все как один сидели во дворе: мужчины пристроили головы на колени жен, дети возились под орехом, старики молились, женщины разговаривали возле коновязи. Стоя у окна, Илья растерянно смотрел на них.

– Сидят, что ли? – послышался унылый голос. Обернувшись, он увидел, что Роза уже спустила ноги с постели и почёсывает обеими руками спутанные волосы. – Вот нехристи, на что они мне сдались? А я-то в табор вечером собиралась…

– Табор пришёл? – заинтересовался Илья. – Чей? Наших?

– Не, кишинёвцы, кажется. Второй день стоят возле лимана, за Одессой. Вчера на Привозе ихних баб видала, гадать приходили.

– Так пойдём. Лошадей посмотрю. Наверняка их не продавали ещё.

Зевнув, Роза поднялась с постели.

Котлярский наряд всё ещё был на Чачанке; она лишь расправила измятые складки юбки и нырнула в свой сундук за шалью и фартуком. Заодно вытащила чёрную мужскую рубаху с глухим воротом, явно кавказского происхождения.

– Надевай!

Поколебавшись, Илья согласился: его единственная приличная рубаха оказалась изорвана во время битвы с погромщиками, и больше форсить перед таборными было не в чем. Когда он заканчивал наводить тряпкой глянец на сапогах, Роза, уже в фартуке, в шали, завязанной узлом под мышкой, вскочила на подоконник.

– Я – в окошко, морэ. Нужны мне эти жиды! И так сколько времени на них потеряли… А ты выводи лошадей, и трогайте в степь помаленьку с Митькой. Я догоню.

Когда спустя несколько минут Илья вышел из трактира, евреи кинулись к нему со всего двора.

– Ясный пан, примите благодарность…

– Бог наградит, бог вас не забудет…

– Позвольте руку, шановный пан…

– Да пошли вы все к лешему! – завопил «шановный пан», вырывая руки у двух молодых евреек, силящихся поцеловать их. – Убирайтесь, дела у меня, опаздываю!

– А где же супруга пана? – дребезжащим голосом спросил старый полуслепой раввин.

Кричать на деда Илья не посмел и, сбавив тон, объяснил, что супруга смылась через окно и ускакала часом раньше, куда – сам не знает. И коль уж она им так занадобилась, надо было лучше смотреть.

С трудом протолкавшись сквозь суетливую, горластую толпу, Илья с облегчением увидел стоящего на дороге Митьку с двумя лошадьми в поводу. Мужчина и мальчик выехали в уже темнеющую степь, а через полверсты услышали призывное: «Стой, сермяжники!» – и к ним подбежала улыбающаяся Роза.

– Геть из седла! – скомандовала она Митьке, и тот послушно спрыгнул на землю. Роза, ловко подобрав юбку, вскочила на спину Кочерыжки, и они с Ильёй поехали рядом по пустой, ставшей розовой от закатного света дороге.

Табор стоял в степи, на берегу мелкого лимана, поросшего у берега камышом, в котором важно бродили кулики и белые цапли. Сейчас пологий берег лимана был весь усеян серыми заплатами: табор оказался большой, шатров Илья насчитал больше двадцати. К небу поднимались дымки, в воде лимана ходили кони, и ветер доносил до Ильи их фырканье. Когда подъехали ближе, Илья сощурив глаза, всмотрелся в шатры.

– Ну, и какие это тебе кишинёвцы? Влахи…

– А, один чёрт, – беспечно сказала Роза. – Всё едино же не наши… Ну, едем?

– Что – позорить меня будешь? – помолчав, спросил Илья.

Роза изумлённо обернулась к нему. Задумалась на миг – и прыснула, как девчонка, закрывшись рукавом.

– Ладно, не буду! – и спрыгнула с седла. Передала поводья Митьке, вытащила из-за пазухи платок, старательно повязала голову – и чинно зашагала позади лошади Ильи. И всю дорогу до табора, не оборачиваясь, Илья чувствовал, что идущая сзади Роза смотрит ему в спину и улыбается.

Влахи встретили незнакомых цыган радостно: навстречу выбежал весь табор, от совершенно голых, чёрных от загара детей до глубоких стариков. Тут же возле одного из шатров был постелен ковёр, хозяйка торопливо начала ставить на него посуду для гостей. Роза сразу пристроилась помогать, и вскоре о том, где она находится, Илья мог узнавать лишь по заливистому смеху и быстрой «хохляцкой» скороговорке. Илья завёл беседу с мужчинами, без особой охоты отвечая на обычные вопросы: кто он, откуда, какого рода, чем занимается здесь. Один из влахов, услышав название рода Ильи, наморщил загорелый лоб.

– Корчаскиро? Из русских? Слушай, морэ, а с нами один из твоего рода, кажется, кочует.

– Каким ветром занесло? – удивился Илья. – Женился на вашей, что ли?

– Нет, со своей семьёй приехал. Да пойдём сходим к нему! – Влах поднялся, жестом приглашая и гостя сделать то же самое.

Илье пришлось встать, проклиная про себя всё на свете. Не хватало только встретить здесь кого-нибудь из своих и объясняться по поводу очередной жены и прочих дел… Но деваться некуда, и он зашагал по затягивающейся росой траве вслед за споро идущим влахом. Они шли через табор, мимо палаток, телег, костров, и отовсюду слышался лёгкий перезвон походных наковален: влахи были хорошими кузнецами. Мужьям помогали босоногие жёны, те, что посильнее, раздували меха. Грязные глазастые дети провожали Илью взглядами, девушки улыбались, опуская ресницы. Уже сильно стемнело, и по лицам цыган прыгали отсветы костров.

– Вот она, твоя родня, морэ, – весело произнёс влах, подходя к крайней палатке. – Эй, Михай!

Родня явилась глазам Ильи через минуту, держа за руку голопузого мальчишку, сосредоточенно сосущего палец. Илья удивлённо уставился на немолодого цыгана с суховатым лицом, состоящим, казалось, из одних острых углов: острый птичий нос, острые скулы, подбородок, острый и тоже удивлённый взгляд. Одежонка на цыгане была небогатая: рваная, вылинявшая до неопределённого цвета рубаха, разбитые сапоги. За его спиной переминалась с ноги на ногу жена. С минуту гость и хозяин молча мерили друг друга взглядами. Наконец сухое, недоверчивое лицо родственника посветлело, он шагнул вперёд, неуверенно улыбнулся, показав белые и тоже острые, как у волка, зубы:

– Смоляко, ты? Не помнишь меня? Ну вот просто сукин ты сын после этого! Я же Мишка! Ну, забыл, как ты меня чуть не утопил, когда под Ростовом стояли! За то, что я твою Настьку кинарейкой называл!

– Мишка-а-а! – завопил Илья, бросаясь в объятия Хохадо. Господи, сколько лет прошло? Пятнадцать? Двадцать?

Они облапили друг друга, заговорили наперебой, громко, весело:

– Как ты, морэ? Как ты? Откуда здесь? Почему с влахами кочуешь?

– Да вот, получилось так… Нешто тебе не рассказывали? Тому уж лет двадцать будет…

– Говорили, да я запамятовал. Ты ж ещё с Фешкой был, когда от наших съехал… Вы же с ней вроде в Сибирь собирались…

– Так ведь из-за неё, заразы, и съехать пришлось! Забыл, что ль, как две семьи из-за её языка змеиного передрались? Двум мужикам на их жён наговорила, они, дурни, поверили, и… Да ты вправду, что ли, не помнишь ничего, Смоляко?!

– Это до урагана на Кубани было или после? – наморщил лоб Илья.

– Когда дерево молнией в степи шандарахнуло? Да опосля… – Мишка вдруг хлопнул себя по голове. – Дэвла, ну да, чего ж это я… Где тебе помнить, когда у вас тогда дочь ослепла? И ты, и Настька, и Варька чёрные, как головешки, по табору ходили, ничего кругом себя не замечали…

Илья хотел было похвастаться Господним чудом – тем, что Дашка теперь снова видит, как все люди, – но, вспомнив, из-за чего оно произошло, благоразумно промолчал. К счастью, Мишка не обратил внимания на его замешательство, продолжая увлечённо рассказывать:

– Я со своей змеюкой в Сибирь смылся, нашёл там дядьку Ваню, ты его помнишь, может: моя сестра за его племянником замужем. И вот поди ж ты, как бог поиграл – в первый же день приходит дядькин сын, с ним – баба его…

В это время жена Мишки сделала шаг вперёд из-за спины мужа. Илья удивлённо вгляделся в ещё молодое, овальное, медное от загара лицо с родинкой на щеке, в миндалевидные глаза, тонкие брови. Медленно протянул:

– Та-а-ашка…

– Глядите-ка, люди, – узнал! – притворно обиделся Мишка. – Меня – нет, а её – враз! Ну, что – будешь ещё брехать, что жениться на ней не хотел?

Илья и Ташка одновременно рассмеялись. Илья разом вспомнил свою первую зиму в Москве, внезапный приезд в гости родни, дружные уговоры: «Женись, парень, коли на ноги встал, зарабатываешь – пора! Сватай Ташку, не прогадаешь!» Цыгане были правы: любой бы женился, едва взглянув на эти глаза, и брови, и родинку, и косы ниже пояса. Но Илья уже тогда ходил ошалелый от Насти и слышать ничего не хотел. Вряд ли Ташка была на него в обиде: сватались к ней табунами. Взял её в конце концов один богатый сибиряк – Илья даже не помнил, какого рода, – увёз к своим… а теперь вот оно как обернулось. Мишка, довольно скаля зубы, продолжал:

– Я как нашу Ташку у этих сибиряков увидел – а она уже подросшая, голова повязана, дитё кормит, второй по табору за ней бегает, – подумал: мать честная, пропадаю! Посмотрел на неё… Она на меня… Ну, и всё! Ночью её детей в телегу покидал, саму посадил – только нас и видели! До самых Уральских гор гнал, как на крыльях летел! Дух мы с ней перевели, думаем – куда вот теперь деваться? Назад, к своим, – там Фешкина родня… К сибирякам тоже ходу нет… Перекрестились и подались к влахам. Так и зацепились…

Снова взглянув на Ташку, Илья с недоумением увидел, что она вытирает глаза углом платка.

– Что ты, сестрица?

– Бог мой, сколько лет, Илья… – Она всхлипнула. – Я тебя вороным помню, а ты теперь…

Илья невольно провёл рукой по наполовину седым волосам.

– Ты сам здесь откуда взялся, морэ, а? – перебил жену Мишка. – Наши-то в Крыму сроду не кочевали… Верно я слышал, будто ты от них ушёл? А Настька где сейчас? На Москве али с тобой?