Вера Колочкова - …и мать их Софья

Мишка долго лежала рядом с сестренкой, гладила по голове, царапала спинку. Обещала, что папа скоро придет, что они больше не будут ругаться и что все будет хорошо, что надо просто поспать, и завтра все-все будет по-другому...

Он должен что-то придумать. Он обязательно должен что-то придумать! Это только кажется, что время еще есть, к сожалению, оно работает не на него. Ему нельзя уезжать без Мишки. И никаких ее «потом» и «попозже» не принимать. «Потом» просто не будет. Мать ее от себя не отпустит никогда.

Странная все-таки женщина, эта Мишкина мать... Не от мира сего. Марсианка-манипуляторша. Смотрит своими близорукими глазами, как будто все время помощи просит. Эдакая наивная провокация: видите, какая я маленькая, худенькая, слабенькая, такая беззащитная вся... Он как-то спросил ее, почему она не носит очков при такой сильной близорукости, и она, снисходительно улыбаясь, объяснила, что вещи, не имеющие четких границ, кажутся ей более доступными, мир становится более красивым, расплывчатым и струящимся, что без очков не видно грязи и злобных людских взглядов... Что ж, надо признать, в этом что-то есть. Но лично он предпочитает видеть мир в его многообразии, со всем его хорошим и плохим. И вообще, не так уж он и плох, этот мир, чтоб отгораживаться от него своей слепотой, чтобы прятаться от него, манипулируя своими близкими! А в том, что многоуважаемая Софья Михайловна удачно манипулирует своей старшей дочерью, Димка был стопроцентно уверен. Ему было жаль Мишку. Он привык к ней. Она надежная, добрая и спокойная, умная и рассудительная, верная и преданная подруга, понимающая его с полуслова. Далеко не красавица, и слава Богу. Он с детства не любил красивых девчонок. Не понимал, как можно любить просто за красоту. А жить как? И вообще, красота – это всего лишь отвлекающий от самой личности фактор, человек гораздо больше и объемнее, чем его внешняя оболочка. Не раз он наблюдал, как его однокурсницы, умные и интересные девчонки, начинали озабоченно худеть, сантиметрами обмеряли друг у друга талии, бесконечно подсчитывали калории и килограммы, ходили вялые, с голодными несчастными глазами, уходили в это стремление к похуданию, как в секту... Он будет любить Мишку любую, даже если она будет весить сто килограммов! Всю жизнь. В горе и в радости. Так же, как его отец любит его мать.

Они совсем простые люди, его родители. Много лет строили себе большой и просторный дом, с любовью и интересом, успев за это время родить троих детей.

В семье он был самым младшим, «поскребышем», как говорила мать. Вместе с братом и сестрой рос в ненавязчивой родительской любви, как в теплом коконе. По весне все они дружно выходили в сад на полевые работы, дружно садились за стол с простой и сытной едой, парились в бане с веником, с холодным квасом, жарили шашлыки, иногда баловались и пивком. И никогда не оценивали свою жизнь с точки зрения правильности или значительности, все дружили и берегли друг друга, и все у них, у детей, получалось как бы само собой, как продолжение их счастливого семейного бытия.

В Мишкиной же семье все ему казалось странным, неправильным, весь их жизненный уклад. Здесь все было устроено относительно привычек Софьи Михайловны, каким-то непонятным образом они все жили не рядом, не вместе, а вокруг нее. Ходили цугом, как цирковые лошади по арене, а она, как слепой укротитель, даже без помощи кнута и пряника спокойно управляла ими, оставаясь одновременно и в одиночестве, и в центре внимания. Из общего строя выделялась только Мишкина сестра, Сашка. Красивая девчонка. Очень сексапильная. И злая. Видимо, природа решила в данном случае схалтурить, не делить все поровну, и одной сестре отдала всю красоту, а другой – доброту и душевность...

И вообще, какое ему до них дело, в конце концов? Ему надо вырвать от них Мишку, увезти с собой в Мариуполь. Он не хотел уезжать без нее, и все тут.

И давить на нее нельзя. Что ж, придется звать на помощь отца с матерью. А что?

Пусть приезжают. Они завалятся к Веселовым просить руки их дочери, такие простые, провинциальные, про их странный уклад ничего не знающие...

И пусть попробует уважаемая Софья Михайловна им отказать! Или не звать родителей, самому к ней заявиться, так сказать, женихом, с цветами и тортом? Он подумает. И обязательно что-нибудь придумает...

Уже долго звонил телефон. Вставать не хотелось. Она лежала, слушала навязчиво-требовательные, даже какие-то хамские телефонные звонки, гадала, кто может так настойчиво звонить таким ранним утром. Оно, конечно, было не такое уж и раннее, но если учесть, что она легла спать в три часа ночи, да часа два еще плакала в подушку... А вдруг это Игорь? Вдруг он одумался и решил вернуться? Соня подскочила как ужаленная, схватила телефонную трубку. Нет. Не Игорь. Зря вставала... Звонил Дима, Мишкин приятель. Хороший, конечно, мальчик, но зачем будить-то в такую рань?

– Доброе утро, Софья Михайловна.

– Здравствуй, Димочка. А Мишели нет дома, она только вечером придет...

– Да, я знаю. Я, собственно, с вами хотел поговорить, Софья Михайловна! Даже не знаю, как сказать... Вы ведь в курсе, что мы решили пожениться? Мишель вам говорила?

Соня оторопела. Как пожениться? Зачем? Как-то она вообще Мишкиного мальчика с этой стороны не рассматривала... И что нужно говорить в таких случаях?

– Нет, Дима, она мне ничего не говорила, я впервые об этом слышу. Погоди, ты же собирался домой уезжать? Или передумал?

– Нет, не передумал. Мы же с Мишкой одновременно дипломы получаем, вот вместе и уедем ко мне домой. Там и свадьбу сыграем. Мои родители на днях сюда приезжают, хотят с вами познакомиться. Все обговорить... Ну там, насчет свадьбы и все такое прочее... Так мы к вам придем, Софья Михайловна? Вы не возражаете?

– Да, Дима, конечно, приходите. Только я не готова все это серьезно обсуждать, у нас тут семейные проблемы...

– Спасибо, Софья Михайловна. Мы придем. До свидания.

Соня положила трубку, села в кресло. Что ж это такое? Мишка уедет, бросит ее здесь одну? С Сашкой? Со всеми проблемами? Да нет, она не сможет, она не такая...

И сразу в ушах рефреном зазвучал Сашкин обвиняющий голос: «...Ты не любишь никого! Ты всех используешь, как можешь, а любить не научилась...»

Снова зазвонил телефон. Соня вздрогнула. Господи, чего еще от нее хотят?

С опаской взяла трубку. На сей раз звонила Сашка. Голос ее звучал веселой легкой скороговоркой, как будто и не было никакой их ночной ссоры.

– Мам, если ты сердишься, то извини, конечно, только у меня к тебе огромная просьба. Майя очень сильно заболела, может, ты съездишь к ней? Надо лекарства купить, жаропонижающее и еще какое-нибудь, я не знаю. Может, ей надо «скорую» вызвать. Я ну никак не смогу, у меня целый день занят. И продуктов купи каких-нибудь, хлеба, молока... Запиши адрес!

Соня послушно записала адрес, не сопротивляясь и не возражая, как робот, принявший программную установку. Надо умыться, собраться, покормить Машку и поехать. Совершать какие-то действия. Просто выйти на улицу, наконец!

Машка спала крепко, будить ее совсем не хотелось. «Она же простыла, – вспомнила Соня. – Мишка вчера сказала, чтоб она дома посидела... Придется ее одну оставить. И Нади с Лизкой как назло нет, они на выходные в деревню к родственникам уехали».

– Машенька, проснись на минутку. Я ненадолго уйду, а ты поспи еще. Там на столе булочки есть и молоко. Поешь, когда встанешь. Никому не открывай.

Машка что-то промычала, перевернулась на другой бок, снова заснула. Соня тихо закрыла дверь, вышла из дома. Судя по записанному на бумажке адресу, ехать ей предстояло долго, на другой конец города, с двумя пересадками.

Общественный транспорт Соня терпеть не могла. Всегда или ходила пешком, или просила отвезти Игоря. В автобусах и трамваях толкались злые люди, одетые в дешевые пуховики, грубые джинсовые подделки и кожзаменитель, но с непременным атрибутом своей сопричастности к цивилизации – сотовым телефоном, переливчатые трели которого, и диалоги в переполненном молчаливом автобусе воспринимались как-то странно, хотя и звучали всегда примерно одинаково: «Да. В автобусе еду. А че? А ты где? А-а-а... Ну ладно». В их семье сотовый был только у Сашки. Соня искренне считала, что потребности в этой штуке больше ни у кого нет, и в статью расходов не включала. А зря. Можно было бы позвонить Игорю по горячим следам, напомнить о себе, пристыдить, заставить вернуться на место... «Не любишь ты никого! И правильно, что от тебя отец ушел!» – опять настойчиво зазвучал в голове Сашкин злой голос. «Засранка такая! Будет меня любви и дружбе учить!» – возмущенно отмахнулась Соня. Надо было уже как-то пробираться к выходу через плотно стоящие людские тела с каменными лицами, готовыми в любой момент взорваться хамством, только тронь... «А скоро придется так вот каждое утро ездить», – с тоской подумала Соня, относительно благополучно добравшись до открывшихся дверей и выйдя наконец на свежий воздух.

Она долго нажимала на кнопку звонка с Майиной фамилией сбоку, стояла, ждала перед деревянной двустворчатой дверью, снова нажимала на кнопку звонка... Никто не открывал. Соня совсем уже собралась уйти, когда дверь неожиданно открыла Майя. Выглядела она действительно не очень хорошо, а точнее, даже очень нехорошо: натянутая на скулах смуглая сухая кожа горела болезненным кирпичным румянцем, глаза были красными, воспаленными и злыми. «Щелкунчик, – вспомнила Соня ее театральное прозвище. – Настоящий Щелкунчик. Только больной очень».

Майя, кутаясь в огромный махровый халат, вопросительно и недовольно смотрела на Соню, молчала.

– Майя, вы меня не узнали? Я Соня, мама Саши Веселовой... Она просила к вам приехать, помочь... В аптеку сходить или в магазин...

– Я вас узнала, Соня. Здравствуйте. Вообще-то мне ничего не нужно. Спасибо, конечно... У меня обычная простуда, правда, сильная очень. Иногда и вовсе выпадаю куда-то, температура высокая, за сорок... Но раз уж приехали, проходите.